Страница 121 из 365
— И маленький подрастет, — едва успела сказать Мадлен. «Тише, тише, — девчонки подбежали и устроились по обе стороны от отца, — братик только заснул».
— Папа, — Джоанна потерлась носом о его щеку. «Расскажи сказку. Про клык расскажи!»
Вероника робко коснулась оправленного в золото клыка, что висел на загорелой шее отца. «Расскажи, папа! — все не отставали дочери. Джон, улыбнувшись, начал таинственным голосом: «Слушайте…»
Потом Вероника подперла ладошкой щеку: «Я бы побоялась, если бы медведя увидела».
— А я бы нет, — отрезала Джоанна. «Я бы в него выстрелила. Папа, а почему тетя Джо тебе клык отдала? Потому что ты смелее ее?»
— Вовсе нет, — Джон поцеловал девочек. «Тетя Джо кораблем почти командовала, а ей всего шестнадцать лет было. Просто сейчас он, — мужчина коснулся клыка, — у меня, а потом я его вашему братику отдам».
Джоанна скривила губки: «А я бы так его хотела…, Ничего, я вырасту, и на войну пойду, офицером, как дядя Жюль».
— Очень надеюсь, — Мадлен поднялась и взяла сына удобнее, — что никому не придется воевать — ни дяде Жюлю, ни тем более тебе. Бегите, милые, — велела она дочерям, — умойтесь и переоденьтесь перед обедом.
Девчонки поскакали к дому. Джон забрал мальчика у жены: «Я для того и работаю, любовь моя, для того и не вижу вас месяцами, чтобы не пришлось больше воевать — никому и никогда».
Мадлен кивнула. Он, потянувшись, поцеловал ее в пахнущие солью, нежные губы. «На море штиль, — со значением сказала жена, — можно девочек оставить с няней, а самим на косу прокатиться, где ты меня рыбой кормил, с костра, помнишь?»
Джон оценивающе посмотрел на гладкую воду: «Туда, конечно, можно и пешком дойти…, Я понял, почему мне так нравится работать на континенте — я там не страдаю морской болезнью. Ладно, — он улыбнулся, — и вправду, ветра нет. Вечером отвезу тебя туда, искупаемся».
— Море теплое, — томно сказала Мадлен, указывая на деревянную купальню, что стояла у кромки воды, — девчонки вчера долго там сидели. На косе нет никого, можно и так…, - он покраснела и замялась. Джон, усмехнувшись, шепнул ей: «Нужно».
Они взялись за руки и стали подниматься по каменной лестнице к дому, что стоял на откосе холма.
Майкл вытер руки о фартук. Прислонившись к своему рабочему столу, он развернул письмо. Здесь, в геологических кабинетах Британского музея, царила тишина, изредка прерываемая чьим-то покашливанием. Скрипели перья, пахло табаком, в открытые окна было видно ясное, синее летнее небо.
— Дорогой Майкл, — читал он. «Я приехал в Санкт-Петербург совсем ненадолго, но твое письмо успел застать. У нас все хорошо, мальчишки растут, мадам Тео преподает в театральной школе. Я отправил рекомендацию в университет Упсалы. Думаю, моего имени, и репутации Джованни хватит, чтобы тебя пригласили преподавателем на семестр. Как ты и просил, посылаю тебе часть метеорита. Мне были бы очень интересны твои наблюдения. Я, хоть и в армии сейчас, но научную работу стараюсь не бросать. Мы посылаем Элизе и Тедди свои поздравления, и подарки — на адрес Марты. Пиши мне, искренне любящий тебя дядя Теодор».
Майкл восхищенно повертел кусочек серого железа: «Внеземное. В руках его держать и то боишься. Надо будет посидеть с микроскопом, если мне только в конце лета в Уэльс возвращаться».
— Мистер Кроу, — тихо позвал его служитель, что сидел за конторкой у входа в зал. «К вам посетитель, мистер Жан-Мари».
Она стояла у высокой, дубовой двери — маленькая, стройная, смуглая, в коричневом сюртуке и бриджах. Волосы были скрыты темной треуголкой.
— Иначе бы меня дальше парадного подъезда не пустили, — лукаво шепнула ему Мэри, — а я хочу посмотреть минералы. Ты же обещал, когда мы танцевали.
— Шляпы снимать надо, — пробурчал служитель, провожая глазами ее прямую спину.
— Пошли, — Майкл снял фартук, и аккуратно повесил его на спинку стула, — коллекции в соседней комнате, тут работают.
Он показывал ей цейлонские аквамарины, индийские изумруды, невиданный, остроконечный кристалл турмалина из Бразилии, горный хрусталь и платиновые самородки. Она касалась нежными пальцами отпечатков невиданных, давно погибших растений и животных. Распахнув зеленые глаза, Мэри смотрела на муху, застывшую в янтаре.
От нее пахло какими-то летними цветами, темно-красные губы улыбались, и Майкл велел себе: «Скажи ей, скажи. Зачем ждать, Господь только ведает, когда вы эту тележку закончите».
— Мэри, — он откашлялся и взглянул на нее. Девушка стояла, любуясь янтарем, что лежал на ее узкой ладони.
— Да, Майкл? — она дрогнула ресницами.
— Я хотел сказать… — он почувствовал, что краснеет, — хотел сказать, что дядя Теодор тоже дал мне рекомендацию. Поэтому я, скорее всего, приеду в Упсалу, на семестр. Осенью, и останусь до Рождества.
— Я тебя навещу, — Мэри улыбнулась и опустила янтарь в его войлочное гнездышко. «И ты ко мне приезжай, на Рождество. Я, конечно, во дворце буду занята, но мы сможем погулять…»
— Сможем, — горько подумал Майкл. «Говорил же мне отец, чтобы я не боялся. Нет, я не могу, я ей не нравлюсь, совсем».
— Я завтра хочу на лошади покататься с утра, — сказала Мэри, оглядываясь на закрытые двери, надевая треуголку, — может быть, присоединишься? В Гайд-парке.
— Тедди там каждое утро катается, — зачем-то сказал Майкл. Спохватившись, он добавил: «Приду, конечно, большое тебе спасибо».
— Тедди? — она подняла бровь. «У него же медовый месяц».
— Медовая неделя, скорее, — Майкл усмехнулся. «Бромли спохватился, что Тедди в конце месяца отплывает в Бостон. Патрон решил взвалить на него дела всех работников, что сейчас в отпуске. Они с Мораг на Ганновер-сквер живут, из отеля съехали уже».
— Завтра встретимся, — Мэри подала ему руку. Майкл заставил себя посмотреть в ее зеленые, большие глаза: «Встретимся, конечно».
Дверь закрылась, он опять вдохнул запах цветов, и грустно сказал бразильскому турмалину: «Рабочие меня смелым называют. Говорят, мистер Майкл под землей ничего не боится…, А на земле…, - он махнул рукой и стал складывать минералы в ящики.
Мэри дошла до Стрэнда. Устроившись в кофейне, закурив, девушка достала свой блокнот. Она развернула вложенное письмо. Заказав кофе, Мэри пробежала глазами ровные строки:
— Милая Мэри, — писала Элиза, — я опять во дворце. Сама знаешь, как мы живем — по двое в комнате. Жюлю сюда, конечно, никак не пробраться. Ее величество обещала меня отпускать раз в месяц на два-три дня, главное — чтобы Жюль был свободен в то же самое время. А этого, с его дежурствами, предугадать нельзя, — перо девушки остановилось. «Мама мне написала, что квартира к осени будет обставлена, но все равно — пока мы не будем там жить, домом она не станет. Милая Мэри, ты просила сказать, как это. Лучше всего на свете, — прочла Мэри. Затянувшись, выдохнув дым, она хмыкнула: «У Мораг даже спрашивать не стоило, она бы все равно ничего не сказала. Как была скрытная, так и осталась. Лучше всего на свете, — задумчиво повторила девушка и покраснела.
— В Упсалу я в платье приеду, — подумала Мэри, медленно отпивая кофе. «Но я ему все равно не нравлюсь — ни в сюртуке, ни в платье. Разве что только без платья…, - она часто задышала и одернула себя: «С ума сошла! Он джентльмен, он никогда себе такого не позволит. Не выставляй себя на посмешище. Умрешь старой девой, как та дама во Флоренции, вот и все».
Она вспомнила пахнущую воском и пылью гостиную, и смешливый, надтреснутый голос седоволосой, в темном платье женщины: «Я здесь уже тридцать лет сижу, дорогая моя. Отца нашего общего знакомого помню, как он еще молодым человеком был».
Женщина протянула ей перевязанные лентой конверты: «Все зашифровано, так что беспокоиться не о чем».
— А почему сюда? — вдруг спросила Мэри, оглядывая старую, потрепанную мебель, потускневшие портреты на стенах.
— Моя мать итальянка была, — женщина пожала плечами, — я с детства язык знаю. Отец мой работал, здесь, в Италии. В Риме, — она посмотрела вдаль. «Так я в стране и осталась, после его смерти. Замуж меня не звал никто, сама видишь, не красавица…, - Мэри взглянула на карты, что лежали на круглом столе и решительно попросила: «Погадайте мне, пожалуйста».