Страница 106 из 365
— А если я Малку в Амстердам отправлю, или в Америку, — Аарон наклонился и прикоснулся к какому-то цветку, — она все равно никогда не сможет замуж выйти, дети ее будут незаконнорожденными…, Ты сама лучше меня законы знаешь, — он посмотрел куда-то в сторону.
Ханеле улыбнулась:
— Знаю. Может быть, дядя Аарон, и не случится этого брака. Посмотрим, — она замялась, — в следующем году. Пасквиль этот он печатать не станет. Я позабочусь обо всем, не волнуйтесь. Дядя Аарон, — попросила она, — вы же помните ту ночь, когда мой дедушка умер. Расскажите мне.
Она увидела перед собой высокого, рыжеволосого священника и лужицу едкой жидкости, что испарялась, шипя, на камнях улицы. «Мы бежали с мамой Леей, был дождь… — вздохнула Ханеле. «Она оставила меня и Моше у дедушки, а сама пошла домой. Папа нас оттуда забрал. Он молчал, всю дорогу. Потом начался ураган…»
Ханеле слушала тихий голос Аарона:
— Не ради отца Малка это сделала, а ради Иерусалима. Пока Аарон здесь — все будет хорошо. А потом появится кто-то еще, и займет его место. Так было всегда, так будет всегда, пока не придет Мессия. Искупление для сынов Израиля, — она встряхнула головой: «Спасибо. Были молнии, да? И гром?»
— Они были круглые, — тихо отозвался мужчина. «Как шары. Висели в небе, над городом».
— Дядя Аарон, — Ханеле взглянула на него, — вы тогда тоже хоронили? Тела обмывали, как сейчас?
— Нет, — он покачал головой, — тогда еще нет.
— Жаль, — коротко заметила Ханеле. «И вы не видели тела Александра Горовица? Хотя конечно, откуда? Он же в закрытом гробу был».
— В него молния ударила, как я слышал, — недоуменно заметил Аарон, — там и не осталось почти ничего.
— Вот как, — медленно сказала Ханеле и поднялась: «Доброй недели, дядя Аарон. Завтра увидимся, в синагоге». Она добавила: «Господь не посылает людям тех испытаний, которые они не в силах перенести. Помните это».
— Каждый день себе повторяю, — его глаза весело заблестели и Аарон спросил: «А ты, куда следующей осенью отправишься, с маленьким?»
— Я, — ответила Ханеле, рассеянно глядя на небо, — хочу проводить отца до Польши. Мне кажется, так будет правильно, — она хмыкнула и выскользнула в калитку.
Аарон еще долго сидел, куря трубку, глядя на блистающий, величественный Млечный Путь, на освещенные звездами крыши Иерусалима. «Все будет хорошо, — напомнил он себе, — не может не быть».
На кружевной скатерти сверкало столовое серебро, белый фарфор переливался в лучах полуденного солнца. Рав Судаков снял шапку. Вымыв руки, пробормотав благословение, он сел за стол.
— Я Лею отправлю в сумасшедший дом, — решил он, ожидая, когда дочь внесет обед, — перед тем, как поехать в Польшу. Ханеле возьму в Европу, чтобы она не узнала. Когда мы вернемся, уже будет поздно мою жену лечить. И у меня родятся сыновья, те, кому я передам все это… — он ласково погладил нож с рукояткой слоновой кости.
— Добрый день, папа, — раздался с порога голос дочери. Степан поднял на нее глаза и застыл — она стояла у косяка двери, высокая, почти вровень ему, тонкая, в сером, глухом платье. Волосы были плотно прикрыты таким же платком. «Какое у нее лицо, — подумал Степан, — как будто из жемчуга отлито. У той…, Елизаветы…такое же было. Светится вся. Почему она в платке?»
Рав Судаков откашлялся и осторожно спросил: «Хана, зачем ты покрыла голову?»
Он заметил на длинном пальце простое, серебряное кольцо.
Дочь взяла его тарелку.
— Я вышла замуж, — спокойно ответила Ханеле, разливая суп. Запахло курицей, остро повеяло пряностями.
Рав Судаков молчал.
— Сегодня утром, — сладко улыбнулась Ханеле, нарезая халу. «За рава Горовица, так что, папа, — она подвинула ему хлеб, — вряд ли тебе удастся напечатать пасквиль, где ты приказываешь изгнать его из общины. Это же, — Ханеле подняла бровь, — твой зять. Люди не поймут, папа. У тебя и так, — единственный сын из дома ушел, и еще я…, - она усмехалась, и Степан гневно велел: «Вы разведетесь, завтра же, я приказываю…»
Девушка пожала стройными плечами:
— Здесь ты, папа, не властен. Ты знаешь законы. Я совершеннолетняя, мне не требуется твое согласие на брак. Как и Малке Горовиц, — ее глаза сузились и похолодели, — бедному ребенку, который решил пожертвовать собой ради семьи. Поэтому, — Ханеле повертела на пальце кольцо, — ты и слова не скажешь против рава Горовица, понятно, папа?
Он что-то зло пробормотал сквозь зубы. Ханеле добавила:
— Иначе те комментарии к Мишне, которые ты должен отправить своему итальянскому издателю к Хануке, — задержатся.
Девушка помолчала: «На неопределенное, время. Сейчас принесу мясо, — заметила она. Уже на пороге Ханеле обернулась:
— Я буду жить здесь, разумеется. За мамой Леей нужен уход. Аарон согласен. Приятного аппетита, папа.
Дверь захлопнулась. Он, подняв нож, в сердцах выругавшись, со всей силы вонзил его в стол.
Ханеле отложила томик Псалмов и посмотрела на мачеху — та полусидела на подушках, глядя в окно. Там уже играл алый, ветреный закат, небо на западе постепенно темнело.
— Моше, — тихо сказала Лея. «Моше…, С ним все будет хорошо?»
— С Моше, — Ханеле нагнулась и поцеловала ее в лоб, — все будет в порядке, не волнуйтесь.
— Ты замуж вышла, — Лея поглядела на платок падчерицы. «Я помню, я так хотела замуж…, Я твоего отца всегда любила, с тех, пор, как увидела его, он тогда еще гоем был…, А он меня не любил…»
— Любил, — вздохнула Ханеле. «И опять полюбит, если у меня все получится, — прибавила она про себя.
-Спите, — велела девушка, устраивая мачеху в постели. «Завтра я вас у окна посажу, и будем греться на солнышке, лето же…»
Темные глаза наполнились слезами. Лея, отвернувшись, всхлипнула: «Всегда любила, всегда…». Она поплакала и уснула, держась за руку девушки.
Ханеле осторожно высвободила пальцы и подошла к окну. Она увидела волнующееся море, темно-синее, огромное, без конца и края. Белые паруса уходили, удалялись за горизонт, он стоял на корме. Каштановые волосы трепал ветер, глаза смотрели прямо и серьезно. Он, помахав рукой, улыбнулся: «Видишь, пока все хорошо. А ты говорила, что вода принесет мне несчастье».
— Не сейчас, — сварливо отозвалась Ханеле. «Просто будь осторожен, и все».
— Буду, — серьезно кивнул Наполеон. «Я же должен к тебе вернуться, я обещал».
— Вернется, — сказала Ханеле, смотря на запад, на спускающееся в долину, огненное солнце.
Эпилог
Черное море, осень 1799 года
Корабль быстро шел на север, подгоняемый хорошим ветром. Капитан посмотрел на высокую, тонкую женщину в платке, что держала на руках ребенка. Тот, темноволосый, пухленький, — радостно чему-то смеялся. Они стояли на корме, во все стороны простиралось море, паруса корабля были освещены заходящим солнцем.
— Когда Одесса? — раздался сухой голос сзади.
Капитан обернулся: «При таком ветре — завтра к утру пришвартуемся в тамошнем порту». Он взглянул на рыжую, ухоженную бороду, вдохнул запах сандала, и хмыкнул: «Бедняки. Может быть, кто-то и бедняк на Святой Земле, но только не этот Судаков».
Степан посмотрел на свой золотой брегет и усмехнулся, вспомнив последнюю поездку в Европу, два года назад. Он услышал страстный, тихий госпожи Штейн, жены берлинского торговца: «Это лично для вас, рав Судаков…, Подарок…, Пожалуйста, не отказывайтесь, мне просто хочется, чтобы у вас осталась память обо мне…»
— Девятнадцать ей было, — Степан незаметно облизал губы. «А Малке шестнадцать исполнится, как мы поженимся. Хорошо, она дюжину детей родит, а то и больше, мать ее плодовитая была. Не то, что Лея, — он поморщился.
Он отправил дочь и внука в Яффо, а сам остался в Иерусалиме. У Ханеле в глазах был какой-то странный, холодный огонь, но рав Судаков предпочитал не думать о нем. Уже в конце лета, увидев, что дочь ждет ребенка, он ядовито рассмеялся: «Так рав Горовиц, этот праведник, получается — прелюбодей? Сошелся с тобой, еще при жизни жены?»