Оболочка

— И вроде бы девочка была совсем кроха, — продолжил он. — То ли четыре года, то ли пять. Кудри — что алый закат. Глаза золотые. Кожа — бронза в лучах.

Голос сливался с хлесткими ударами струй о размякшую землю, но Дэш уже не пытался кричать. Просто рассказывал, уверенный, что Кира слышит. Услышала бы, даже не говори он, а думай про себя.

— И растил-то её отец в одиночку. Что с матерью стало, неизвестно, да и неважно уже. Растил хорошо, правильно, справлялся со всем, хотя сам молод был, неопытен, но любовь творит чудеса. И вот положила на этого эверта глаз одна хищница из серебряных, незнамо как забрёдшая в эти края. Красивая была, опасная, своего всегда добивалась. А этот взял и устоял. Дочь для него важнее всех женщин мира оказалась, а тем более важнее той, что девочке с первой встречи не приглянулась. В общем, отмахнулся он и зажил, как прежде.

Кира послушно шагала следом. Промокшая насквозь. Взъерошенная маленькая птичка.

Чиж.

Волосы облепили голову, занавесили лицо, но она даже не попыталась их убрать.

Дэш остановился и аккуратно заправил ей за уши тяжёлые чёрные пряди. Задержался пальцами на влажных щеках. Не выдержал пустого взгляда — отвернулся.

— Но женщины — существа мстительные. Подговорила она своего полюбовника сболтнуть кое-где, мол, папашка-то девочку обижает. К нему, может, и не прислушались бы, да только она и другого подговорила. И подруг вокруг пальца обвела, дескать, своими глазами всё видела, да кто ж её послушает? Поползли слухи и, как водится, до самого эверта дошли они в последнюю очередь. И слишком поздно — когда разъярённые соседи пришли ребёнка отнимать. Его отговоркам не верили — молодой, горячий, глупый. А малышку и вовсе не спрашивали. Мало того, что ребёнок, так и не ответила бы — от рождения глуха была и нема.

Впереди замаячили два столба, что отмечали границу поселения. Резных, узорчатых, но отнюдь не в попытке сотворить здесь произведение искусства, просто так уж повелось — каждый стремился оставить на дереве свой след. А мужики ещё и соперничали, кто выше заберётся. Жаль, крыланами пользоваться было нельзя, так бы Дэшшил отметился на самой верхушке.

— И вот пока с отцом разбирались, боролись, ссорились, испуганная девочка сбежала. В ночь, в темноту, в разгар первого весеннего ливня. И заблудилась в высоких травах за южными воротами.

Дэшшил остановился меж столбов и притянул к себе безвольное, бездушное тело Киры.

— Искали её долго, до самого рассвета, и не нашли. А утром, когда дождь прекратился, пришёл отец на это самое место и звал, звал, пока сам голос не потерял от криков. Потом сипел. Шептал. Да разве ж услышит глухой ребёнок? Разве отзовётся немой?

Ливень утихал. Вместо сплошной серой стены теперь на землю очень медленно, будто и не падали, а опускались мелкие прозрачные капли. Казалось, протянешь руку — и капля зависнет над ладонью, заискрится в лучах света, пробившихся сквозь тучи, отразит зелень свежих трав да радугу в поднебесье.

— И тогда сжалилась природа, оценив силу отцовской любви, и запели травы, провожая эверта к девочке, что свернулась клубком на холодной земле в самом центре поля.

Дэшшил закрыл глаза и сильнее прижал к себе Киру.

Её сердце билось под боком. Сильно, уверенно, ровно, как и последние два цикла.

Ни секунды затишья. Ни одного пропущенного удара.

— Уорша говорит, раз магия возвращается в мир… то и травы должны запеть. После первого весеннего ливня. И я тебя найду. Веришь?

По щеке скатилась не то слеза, не то дождевая капля, и Дэш распахнул глаза.

Тучи окончательно рассеялись. Впереди зелёным морем раскачивалась на ветру трава, блестящая и острая — такая влёт режет ноги. Ловила солнечные блики, шелестела даже.

Но не пела.

— Уорша много чего говорит, — вздохнул Дэш.

Не то чтобы он сильно надеялся, но это казалось таким правильным. Таким важным.

Четыре дня против двух циклов.

Одна ночь против целой жизни.

И он бы отдал эту жизнь, чтобы повторить те четыре дня и единственную ночь.

Только никто не предлагал.

Рука соскользнула с плеча Киры, и Дэшшил шагнул вперёд. В сапогах хлюпало, в груди ухало, в голове звенело.

Вновь прислушался…

— Не поют…

И вдруг — тонкие пальцы сжимают локоть. Бледные, почти прозрачные.

— Я сама тебе спою.

Глава 24

Последняя жизнь Киры Чиж

Она всё-таки заболела — впервые за всё время в этом мире.

Всё как полагается: сопли, слёзы, даже жар одну ночь держался. Дэш носился по дому раненым буйволом, требовал, чтобы Кира немедленно себя исцелила, и разве что самоубиться от чувства вины не пытался.

А она смеялась, отказывалась лечиться и только приговаривала:

— Подожди денёк, дай почувствовать себя живой.

Почувствовала. Во всей красе.

И при первом же приступе кашля потянулась к магии.

По-прежнему отзывчивой, родной магии, которая золотыми потоками струилась по венам и согревала кровь. Которая заставила безмолвные травы по ту сторону южных ворот запеть, чтобы злые языки утихли и не поносили Уоршу. Ведь в конце концов всё сбылось. И дождь закончился, и песня прозвучала, и Кира нашлась. А детали… детали всем знать не обязательно.

А потом она лежала, всё ещё притворяясь больной, теребила пальцами свеженькую насыщенно-бордовую бороду Дэшшила, успевшую за полгода вырасти всего-то сантиметра на три, и слушала истории.

Все они казались знакомыми и незнакомыми одновременно.

То есть она будто бы их уже знала, но в нужных местах всё равно смеялась, грустила, удивлялась.

Странное ощущение дежавю.

Дэш никому не сказал, что Кира вернулась.

— Нечего, — бормотал он, прижимаясь к ней во сне.

И просыпался каждый час, дабы проверить, убедиться. Точнее, просыпались они синхронно и засыпали далеко не сразу.

А ещё, первое время он даже подушки не отбирал.

Все наверняка и так поняли, что что-то изменилось. Потому что Дэш не выходил из дома и к себе никого не пускал. Да на второй день и ломиться, в общем-то, перестали. Лишь один раз Кира углядела за окном донельзя довольную старческую физиономию, которая, впрочем, быстро скрылась, при этом заразно так похихикивая.

Первым сумел прорваться Мис. Дней через десять. Когда чуть утихла жажда постоянно касаться и чувствовать прикосновения. Когда Кира уже не била себя по рукам, лишь бы вновь не потянуться к Дэшу. Когда он перестал вздрагивать и оглядываться, стоило ей отступить на шаг или не откликнуться на зов молниеносно.

Мис лицезрел всё это уже в облегчённой форме, почти на спаде. И всё равно явно чувствовал себя неловко.

— Ты это… если что… прости, — говорил он Кире, а она не понимала, о чём речь, но уточнять стеснялась и лишь неуверенно кивала.

— У нас там это… цветы распускаются, — повторял он раз десятый, и она обещала сходить посмотреть.

— И народ ведь… знает, что это ты помешала… тем… этим… — невнятно бормотал Мисс, и Кира нервно оглядывалась на Дэша.

— Слушай, может, ты напишешь речь и потом придёшь? — ухмылялся тот.

Ещё наведывались местные старики, среди которых Кира узнала «оконную физиономию».

— Заперлись, значится, и живут.

— Носу на улицу не кажут.

— Сойлю на стол не ставят.

— А мы, между прочим, заслужили праздник.

— Можно по поводу, можно без.

— Свадьба, там, али ребятёнок, м?

И глядя в смешливые глаза-щелочки в окружении морщин, она даже сердиться толком не могла. Только смущалась и краснела, за чем старики наблюдали с явным интересом. На бронзовых лицах-то румянец не различишь.

Эту «старую ржавчину» Дэш тоже выставил довольно ловко — те даже моргнуть не успели.

А потом пришла Шаса. И рыдала на плече Киры — горько, навзрыд, наверняка впервые в своей недолгой, но такой сложной жизни. И на ночь у них осталась, заставив Дэшшила отчётливо поскрипеть зубами. А утром сообщила, что хочет отправиться в странствие, да так и исчезла через пару дней, не прощаясь.