Оболочка

Чешка не сможет, не достанет, поранит.

А он… если уж Кира в прошлый раз как-то умудрилась дотащить его до берега, то ему сами Сёстры велели.

В первое мгновение от холода тело оцепенело. Застыло каменным изваянием и медленно пошло ко дну. Но Дэш и не пытался плыть. Лишь вглядывался в чёрные глубины в поисках белой вспышки.

Видел других. Уже мёртвых. Со свёрнутыми шеями, переломанными спинами, открытыми ртами. Видел железные туши городских зверей, что всё ещё судорожно подергивали выгнутыми лапами, пытаясь передвигаться по неровному дну.

И вот. Снова она. Совсем рядом. Только руку протяни.

Конечности послушались не сразу, но он всё же ухватил Киру за капюшон. Подтянул поближе. Прижал к груди. И мощными гребками устремился к поверхности.

Сквозь толщу воды пробивался свет. И это всё, что Дэш отчётливо запомнил.

Расплывшуюся кляксу солнца наверху и свою невыносимую жажду до него добраться.

А потом — только как раздирало болью горло от первого вдоха.

И как радостно встрепенулось сердце, когда рядом закашлялась Кира.

Он сумел добраться до берега без помощи спасателей, что уже вытащили на берег немало вполне себе шевелящихся и дышащих тел. И других, которых удалось отнять у Единых вод слишком поздно.

Доплыл, вытянул Киру на песок и даже оттащил подальше — мало ли — и только после этого без сил рухнул рядом.

Повернул голову, убедился, что глаза её открыты, а грудь несколько неровно, но постоянно вздымается, и вымученно улыбнулся:

— Привет.

Кира молчала, не открывая взгляда от утреннего неба.

— Я же обещал, что…

Дэшшил осёкся. Приподнялся на локте. Навис сверху.

— Кира?

Она смежила веки, а когда вновь посмотрела на него, золото и зелень листьев ингирии сменились непроглядной ночной тьмой, и от уголков глаз к вискам заструились чёрные завитки метки Торна.

Бог никак не желал отпускать свою любимицу.

Глава 22

Пятнадцать сестёр

В тот далёкий год последний день бельна, как когда-то называли в Лорнии первую зимнюю треть, выдался на удивление тёплым. Безветренным. Будто мир затаил дыхание в ожидании перемен.

Крупные хлопья снега словно нехотя опускались на землю и тут же таяли, оставляя под ногами прохожих липкую слякоть.

Час был ранний, но Игилот — достаточно большой торговый город, расположенный на границе с землями эсарни — уже жил полной жизнью.

По улицам шныряли мальчишки-разносчики, торопясь доставить посылки; грузный мельник резво погонял кривоногую висху, тащившую за собой телегу с мешками; а рыночная площадь уже была до отказа забита горластыми торговцами и не менее горластыми покупателями. Шустрые воришки мелькали то тут, то там, и после каждого их появления с какой-нибудь стороны рынка раздавался возмущенный вопль.

Кира наблюдала за царившей на улице суматохой и ленивым кружением снежинок через мутное оконное стекло и невольно хмурилась, прислушиваясь к разговору в соседней комнате. Мать говорила громко и жалобно, а её гостья, наоборот — строго и настолько тихо, что даже приходилось самой додумывать некоторые фразы, которые не удалось разобрать полностью.

— …по воле Торна. — В голосе эзмы Таротто звучали успокаивающие нотки. — …Нельзя игнорировать знаки…

— Да какой же это знак! — прорыдала матушка. — Она всего лишь поранилась, эзма! Дети часто сами себя увечат…

— Не плачь и не противься. Её ждет великое будущее.

— Великое… я знаю… ты слышала, как она играет?..

Саму Киру величие волновало мало. Жаль, конечно, покидать родной дом, бросать музыку и оставлять матушку совсем одну на этом свете, но другого выхода не было. И дело тут не в эзме — одной из немногих последовательниц Торна, что пытались образумить детей Сестёр, напомнить им о равновесии. И не в каком-то долгожданном знаке. Просто Кира знала, что и ей самой, и её близким, и даже абсолютно посторонним незнакомцам вскоре будет очень плохо.

Как когда съедаешь неспелую ягоду и болит живот, только хуже. Почти смертельно.

Кира чувствовала это. Слышала в шелесте листвы. В голосе ветра. В шёпоте моря. В криках птиц. И даже не удивилась, когда в прошлый синий день случайно упала и ударилась об острый камень, отчего на виске вдруг расцвёл чёрный узор, совсем не похожий на обычный синяк.

Говорили, Торн любит помечать своих любимиц.

Эзма Таротто явилась в их скудно обставленные комнаты на следующий же день, хотя о происшествии никому не рассказывалось. Но десница бога и не нуждалась в досужих сплетнях, чтобы узнать истину.

Торн наконец-то послал знак.

Матушка зря противилась неизбежному и так переживала. Звёзды не погасить одной лишь силой мысли, реку не повернуть вспять, коли тебе не подвластны стихии. А богов и вовсе от задуманного не отговорить — ни слезами, ни угрозами.

Сама Кира в данный момент казалась себе опустошённой, бесчувственной и приговорённой.

«Твои мысли слишком мрачны, — вдруг раздался в голове голос эзмы. — В этом мире нет предрешённых судеб. Есть только намеченные пути, и каждый волен сам выбирать, как пройти свой. Иди сюда и успокой мать. Ты должна покинуть дом без скорби и сожалений. Уже совсем скоро земля расколется на части…»

Кира прильнула к окну и, задрав голову, посмотрела в небо. В тот миг оно казалось таким далеким и чужим, что захотелось плакать. Сердце сдавило невидимыми щипцами, и что-то противно защекотало в носу. Встряхнув чёрными волосами, Кира поспешила слезть с подоконника и быстрым шагом направилась в соседнюю комнату, где всё так же надрывно рыдала матушка и что-то успокаивающе шептала ей эзма Таротто.

Вскоре Кире Эверии Престо предстояло стать кем-то другим.

Вскоре миру предстояло измениться до неузнаваемости…

Содрогнуться от магии, попавшей не в те руки…

От войн за право называться лучшими…

От противостояния разума, силы и чувств, что никак не могу ужиться по-соседству…

Миру предстояло расколоться на три части…

А выросшей Кире стать вместилищем для мощи стихий…

…Теперь она знала всё.

Не просто знала — видела, чувствовала, создавала и разрушала.

Помнила каждый свой шаг с самого первого вздоха, каждое сказанное слово. Оценивала каждое принятое решение. Заново переживала каждую победу и неудачу.

И мечтала вновь всё забыть.

Любимица Торна.

Ошибка Торна.

Она и ещё четырнадцать таких ошибок, что, благодаря самоуверенности богов, лишились всего.

Детства. Родных. Любимых.

А живые, как всегда, всё переврали. Выдумали для себя оправдание, причину, повод. Ведь так страшно смотреть в пустые чёрные глаза и не находить в них души. Страшно сознавать, что пятнадцать юных стихийниц в один миг предпочли уйти, лишь бы не следовать чужой воле.

Они всегда были особенными.

Самыми сильными. Самыми талантливыми.

Каждая по-своему, но говорили, мол, Торн отметил их всех своей искрой, своим дыханием. А кого-то ещё и шрамами.

Неудивительно, что в час Раскола, когда Сёстры разделили единый Э-мир на части и вызвали гнев Брата, тот призвал на помощь своих любимиц. Он не просто отдал им всю силу стихий, отнятую у ныне живущих магов, он сделал их своими жрицами, своим оружием, своей карающей дланью.

Навеки связал пятнадцать дев нерушимыми сестринскими узами, хотя меж ними прежде не было родства.

Та, кого когда-то звали Кирой — Эли, Нарой, Мирилеей, Кео, Лон, Утанэ — помнила свою первую разрушенную деревню, жители которой проклинали Торна, сжигали его деревянные статуи и танцевали на пепелище. Помнила, как была не в силах остановиться и словно со стороны наблюдала за гаснущими в темноте искрами умирающих сердец.

Помнила, как ушли в небытие эзмы. Как забывались и изменялись слова. Как корчились в судорогах континенты.

Они с сёстрами несли по расколотым землям разрушительное знамя проклятого бога, заставляя детей богинь верить лишь ему, подчиняться лишь его воле, отречься от Лор, Сар и Вер…