Оболочка

«Воды», — вспышка.

Да, жутко хотелось пить. Вентили в ванной крутились вхолостую, краны так и остались сухими. А Дэшшил спал.

Сильный. Суровый. Даже во сне брови сдвинуты.

И подушки все заграбастал, подмял под себя, но она не жаловалась. Могла бы, принесла бы ему ещё из соседних комнат — сколько нужно.

За окном уже зажглись фонари. Ещё не ночь, но вечер поздний. И Йара так удачно проходила мимо по коридору.

— Кухня закрыта…

— Мне бы просто воды, там с кранами что-то…

— Идём.

Нужно было заметить изменившийся взгляд. Напряжённую, прямую как доска спину. Дрожащую руку, когда открывала заднюю дверь на улицу.

— Погоди здесь, я сейчас.

Йара исчезла в полумраке так быстро, что Кира и ответить ничего не успела.

И вышла следом. Воздуха глотнуть. А ещё по двору зверь как-то гулял, на кота похожий. Забавный. Думала присмотреться поближе — ну как и вправду кот? Может, погладить. Дэшу показать, мол, гляди, у меня был почти такой, только рыжее, больше, толще, ленивее. Где положишь, там и останется лежать неподъемной тушей. Расплывётся — лапы в стороны, пузо навыкат. Так и звали — Паштет.

И тогда бы пришлось пояснять, что такое паштет. Хотя, возможно…

От разбившейся под ногами склянки поднялся фиолетовый дымок. Будто в фильме про магов с дешёвыми спецэффектами или на шоу иллюзиониста. Только тут струйка вышла слабенькая, куцая, в такой не исчезнешь бесследно, не растворишься.

И вот тогда в нос ударил запах. Сладкий. Приторный. И в голове загудело.

«Дура, ты ж не в средневековье, чтоб служанка на улицу за водой пошла».

Последняя связная мысль.

Лицо Йары, слёзы в глазах, но кто-то оттаскивает её прочь.

Киру не трогают, ждут, когда она сама упадёт. На крыльцо, на осколки.

Уже не больно. Грустно только. Так глупо…

А стошнило её не там. Позже.

Здесь.

Это ведь не первое пробуждение, было другое.

Всё те же стоны ветра в отдалении, скрипящие доски, холод. И хлесткая пощёчина, которую Кира, наверное, даже и не заметила бы, если б от силы удара не запрокинулась голова.

Светящиеся глаза в темноте.

И голос. Знакомый, но мысль, юркая зараза, не даётся в руки. И слов не разобрать. Он говорит, говорит, говорит. И Кира слышит, но только голос — не слова.

Её вырвало после второго удара. А потом тело окатили водой, и стало не просто холодно — нестерпимо. Озноб походил скорее на приступ эпилепсии или ещё какой припадок. Интересно, наблюдатель испугался?

Беспамятство порой и правда спасает. Странно, а в кино и книгах от такого душа обычно, наоборот, приходят в себя.

С возвращением воспоминаний и разум начал проясняться. Медленно, постепенно, но всё же. К примеру, Кира поняла, что сидит привязанная к стулу по рукам и ногам, стул раскачивается из стороны в сторону вместе с комнатой, кряхтит, но не падает.

Привинчен к полу.

Она на корабле? В море, судя по воде, булькающей меж досок под ногами.

Судно кренится как пьяное, трещит по швам под ударами волн — того и гляди развалится.

Кира ни разу не видела в этом мире обычных деревянных кораблей, но знала, что они есть. Древние, раритетные, выставленные на потеху публике в одном из сарнийских портов, откуда отчаливает современный транспорт — коробы и отрытые грузовые платформы.

Она же была там. Сарния, потоп, восьмой отряд парящих. И хотела тогда посмотреть, сравнить, похожи ли местные суда на с детства знакомые ей по приключенческим историям фрегаты, джонки и галеоны. Мечтала полюбоваться парусами и флагами, может, даже взобраться на палубу, а то и на верхушку мачты — в воронье гнездо, если у здешних кораблей такие были…

Но летуны прибыли в город на задание. А пустышке вообще не положено пялиться по сторонам.

Корабельный трюм… надо же.

Тело по-прежнему сотрясал озноб, но волосы и одежда подсохли — значит, времени после ледяного душа прошло немало. Что подтверждал и сжавшийся в тугой ком желудок, и тошнота, что подкатывала к горлу теперь уже не от мерзких запахов, а от голода.

Хотя запахи тоже никуда не делись.

Связанные конечности кололи тысячи иголок, лицо пульсировало, гул в затылке усиливался.

А деревянные стены темницы стонали всё громче, поддакивая ветру снаружи.

— Забавно, — вдруг раздалось у самого уха, и Кира бы дёрнулось, да в теле не осталось ни капли силы.

Сила… сила!

— Ты меня не видишь, — продолжил голос, — а я вижу каждую жалкую мыслишку на твоём лице.

Откуда она его знает? Ведь знает же наверняка. Причём обстоятельства явно были не самые приятные.

«Не время гадать, нужно призвать магию, освободиться».

— Ну давай, попробуй, — усмехнулся незримый надсмотрщик. — А то я уже заскучал.

«Не слушай его, не слушай, ты сможешь».

Сосредоточиться.

Кира же уже не раз это делала — и в ситуациях похуже.

Внутреннее зрение, сияющие нити, бьющиеся сердца. Энергия жизни, энергия моря, что-нибудь…

Тьма оставалась тьмой.

Ни одна искра не вспыхнула, ни одна нить не отозвалась. Кира не чувствовала даже собственной энергии.

Как такое возможно?

— А самое весёлое, — вновь заговорил знакомый незнакомец, — что именно на тебе первой мы испытали нашу чудесную заглушку. Но ты этого, верно, не помнишь. Тогда ты была другой. Вела себя по-другому. Выглядела иначе. Милая пустая куколка.

По щеке провели пальцем, и Кира поморщилась.

— Такой ты мне нравишься больше, пусть и стала элоргом.

И во мраке вновь тускло засветились серебром глаза.

Глаза…

Эсарни. Знакомый эсарни.

Голос… высоковат, но мужской.

Вечно поджатые губы, недовольное, презрительное выражение лица, морщины на лбу. Глупое имя, от которого хочется смеяться, но нельзя.

Покус!

Кира растерянно моргнула.

— Вижу, дошло. Хорошо. А то в прошлый раз разговора не получилось.

Прикосновение холодного метала к запястьям и лодыжкам, упавшие путы.

Кира не сразу поняла, что свободна. И когда комната в очередной раз накренилась, не удержалась и полетела со стула на пол.

Всплеск. И острая боль, пронзившая затёкшие ноги. Будто лезвиями по плоти, до самой кости.

— А-я-яй. Опять вся мокрая. Впрочем, на палубе сейчас так заштормит — никто сухим не останется. Идём! Идём покажу!

И столько воодушевления в голосе, столько страсти. Покус явно получал от происходящего море удовольствия. Хотя прежде за ним как-то не замечалось особой эмоциональности, разве что в последний день, когда Киру отдавали жрецу…

— Это ты… — прохрипела она, безуспешно пытаясь подняться. — Ты… не знающий… ты сказал… эвертам… где…

Рука скользнула по мокрой доске, и Кира вновь плюхнулась в лужу. Лицом. Носом об пол. В кровь.

— Да-да-да. — Глаза уже не светились, но, судя по интонации, Покус их закатил. — Сказал, наказал, путь показал. Вставай уже.

— Они… не отказывались… платить… — всё сипела Кира. — Ты…

— Ну почему же. Всё как положено. Старейшины дикарей и эти подлизы инши официально послали острова в торнову бездну. Нам же не нужны лишние вопросы. А так…

Её вдруг подхватили под мышки, поставили на ватные ноги, а когда те не удержали, Покус закинул её безвольную руку себе на плечо.

— А так, — продолжил, — мы отдали оболочку жрецу, жрец не довёз, какие к нам вопросы? Жаль только, не ту куколку решили отдать. Кто ж знал…

Кто ж знал.

Это уже было. Тогда.

«Кто ж знал…»

«Такая живая и такая мёртвая…»

«Глянуть бы, что у тебя внутри…»

«Рано тебя забирают…»

Покус уже уверенно шёл вперёд и тащил с собой Киру. Она пыталась передвигать ногами хоть чуть-чуть, но в итоге скорее волочила их по полу, добавляя заноз в и без того истерзанные ступни.

— Кто ещё?.. В этом… во всём… кто?..

Покус распахнул дверь, и лицо обожгло порывом ледяного ветра.

Крутая лестница, за которую Кира цеплялась свободной рукой, лишь бы не биться о ступени лицом. Открытый квадратный проём над головой. И бесконечное хмурое небо, затянутое тяжёлыми чёрными тучами, так что не видно ни лун, ни звёзд.