Поцелуй победителя

— Да, — кивнула Кестрель, отчаянно желая в это поверить.

Бледный свет утреннего солнца проникал в камеру из коридора. Проснувшись, Кестрель обнаружила, что нацарапала какие-то знаки на земляном полу, и резко вскочила.

Одна черта, четыре крылышка. Мотылек.

Кестрель не помнила, когда нарисовала это. Плохо. Еще хуже будет, когда она, проснувшись, не сможет понять, что означает этот рисунок. Кестрель поспешно стерла линии пальцами. Ее рука дрожала, размазывая комочки грязи.

«Это я, — сказала себе Кестрель. — Я — Мотылек». Она предала родину, так как верила, что поступает правильно. Но, не будь Арина, разве все сложилось бы так же? Он ничего не знал, ни о чем не просил. Кестрель сама сделала выбор, и как бы ни хотелось ей обвинить Арина в произошедшем, это было несправедливо.

Кестрель понимала, что наркотики влияют на настроение. По утрам, работая возле шахты, под действием наркотика без устали таская куски серы и чувствуя себя всемогущим гигантом, Кестрель забывала о своем горе. Однако ночью, перед сном, Кестрель открывалась истина: только эти темные, мрачные чувства, которые поселились в сердце и точили его, — только они по-настоящему принадлежали ей. И тогда она осознавала всю горечь своего одиночества.

Однажды что-то переменилось. В воздухе, по-прежнему туманном и холодном, повисло напряжение. Наполняя очередную корзину, Кестрель прислушалась к разговору надзирателей. Кого-то ждали с проверкой. Сердце Кестрель забилось чаще. Она поняла, что до сих пор надеется на Арина, на то, что он получил мотылька, что придет на помощь. Надежда полыхнула в груди яркой вспышкой, и Кестрель показалось, что по венам заструился солнечный свет.

Но, конечно, это не мог быть Арин. Если бы Кестрель была в состоянии мыслить ясно, она бы сразу все поняла, едва услышав о проверке. Арин, который притворился императорским чиновником и приехал осмотреть трудовой лагерь? Какая нелепая идея. Арин — темноволосый, сероглазый — при всем желании не смог бы сойти за валорианца, да и шрам сразу выдал бы его любому, кто хоть что-то о нем слышал. Даже если бы Арин получил и понял послание и пришел за Кестрель (она уже начала презирать себя за то, что верила в это жалкое «если»), валорианский гарнизон лагеря в лучшем случае немедля арестовал бы его.

Это была вполне обычная проверка. Кестрель увидела пожилого мужчину в камзоле с сенаторской лентой на плече. Он беседовал с надзирателями. Кестрель пробралась через толпу узников, которые бесцельно бродили по двору после долгого рабочего дня, — утренний наркотик уже почти не действовал. Она попыталась подойти к сенатору — вдруг удастся передать весточку отцу? Если генерал узнает, как страдает его дочь, по капле теряя разум, он, возможно, передумает и решит вмешаться. Взгляд сенатора обратился на Кестрель, которая подошла совсем близко.

— Надзиратель! — бросил он. — Следите за заключенными.

Все та же женщина с проседью в волосах положила руку на плечо Кестрель и крепко сжала пальцы.

— Пора ужинать.

Кестрель подумала про наркотик в супе, и ей захотелось есть. Она послушано пошла к столу.

Отец и так прекрасно знает, что происходит в лагере. Ведь генерал Траян — первый человек в стране после императора и его сына. Ему известно все о сильных и слабых сторонах Валории. Трудовые лагеря обеспечивали империю серой, нужной для изготовления пороха. Даже если отец не имел представления о том, как работает лагерь, какая ему разница? Ведь он лично передал императору письмо Кестрель. И когда она рыдала, прижавшись к его груди, сердце генерала не дрогнуло. Оно билось ровно, как исправные часы.

Кто-то толкнул ее. Кестрель открыла глаза, но не увидела ничего, кроме черного потолка низко над головой. Тычок под ребра повторился. Это палка? Кестрель с трудом выкарабкалась из липкого сна. Усилием воли она медленно — кости ныли, под лохмотьями скрывались синяки — заставила себя сесть.

— Наконец-то, — донесся голос из коридора. — У нас мало времени.

Кестрель приблизилась к решетке. В коридоре не горели факелы, но в это время года на севере полной темноты не бывало даже в ночные часы. Она разглядела прибывшего с проверкой сенатора. Тот вытащил трость, просунутую между прутьев решетки.

— Вас прислал мой отец! — Радость охватила Кестрель, иголочками заколола кожу. По лицу потекли слезы, она чувствовала их соленый вкус на губах.

Сенатор улыбнулся, но лицо его выражало беспокойство.

— Нет, я от принца Верекса. — Он что-то протянул Кестрель.

Кестрель продолжала плакать, но теперь уже по другой причине.

— Тише. Никто не должен узнать, что я помог вам. Вы знаете, что будет, если я попадусь. — В руке сенатора был ключ. — Это от ворот.

— Выпустите меня, заберите с собой, пожалуйста!

— Не могу, — испуганно прошептал он. — Ключа от камеры у меня нет. И вы должны подождать несколько дней, чтобы побег не связали с моим приездом. Понимаете? Иначе мне конец.

Кестрель кивнула. Она готова была со всем согласиться, лишь бы ее не бросали одну. Но сенатор уже отступил от решетки.

— Обещаете?

Ей хотелось кричать, умолять чиновника не уходить, схватить его через решетку и не отпускать, требуя, чтобы он помог ей выбраться сейчас же. Но ее голос произнес:

— Обещаю.

Сенатор ушел. Кестрель долго сидела с ключом в руках и думала о Верексе. Потом, напоследок стиснув ключ пальцами, она выкопала ямку и спрятала его. Кестрель легла головой поверх своего тайничка, свернувшись в клубочек и подложив руки под щеку. Ноги по-прежнему были обвязаны веревками, превратившими рваную юбку в штаны. Разум Кестрель все еще был затуманен, но она заставила его работать. Нельзя спать, нужно придумать план побега — на этот раз непогрешимый. Перебирая в уме свои возможности, Кестрель в то же время мысленно потянулась к Верексу, обняла его и поблагодарила. Представила, как с глубоким вздохом кладет голову ему на плечо. Говорит, что стала сильнее. Теперь-то она справится, потому что знает: о ней не забыли.

Сенатор уехал. Несколько дней Кестрель почти не ела и не пила. И конечно, попалась: женщина с проседью в волосах посмотрела на нее как раз в ту секунду, когда Кестрель вылила воду в грязь. Но надзирательница лишь покачала головой, как мать при виде непослушного ребенка, и ничего не сказала.

Кестрель боялась слишком ослабнуть. Выжить в тундре было делом сложным, тем более в ее нынешнем состоянии. Ей нужна была ясная голова. Повезло еще, что сейчас лето. В тундре полно чистой воды и живности. Кестрель сможет обворовывать птичьи гнезда, есть мох и ягоды. От волков она как-нибудь спрячется. Главное — выбраться отсюда.

Организм протестовал, требовал наркотика. Кестрель постоянно дрожала, особенно плохо становилось по ночам. Утром отказаться от завтрака не так уж трудно, но вот к вечеру она готова была проглотить все. От одной мысли о еде перехватывало горло.

Кестрель подождала сколько могла ради безопасности сенатора. Наконец одной теплой ночью она сняла пару отрезов веревки со своих самодельных штанин и поправила остальные, чтобы не было заметно разницы. Две веревочки Кестрель соединила в одну, связав их самым крепким узлом. Этому ее научил отец. Потянула концы в разные стороны. Веревка оказалась прочной и довольно длинной, в четыре ладони. Кестрель свернула ее и спрятала под платье. Пора.

Следующим вечером, когда узников привели с работ в лагерь, Кестрель приступила к исполнению плана. Во время ужина, в туманных зеленых сумерках, она, как всегда, притворилась, будто ест. Утренний наркотик еще бродил в крови, заставляя сердце биться чаще. Но постепенно пульс замедлился, выровнялся. Как ни странно, Кестрель совсем не волновалась. Сомнений не было. Она знала, что все получится.

Надзирательница с проседью в волосах повела заключенных в барак. Вот и коридор, где находилась камера Кестрель. Она незаметно вытащила веревку из-под платья и сжала в кулаке. Надзирательница запирала узниц по одной. Наконец она остановилась возле камеры Кестрель, повернувшись к ней спиной, чтобы открыть дверь.