Поцелуй победителя

У надзирателей на поясе висели хлысты. Наверняка это были не самые умные и искусные воины Валории, раз их послали служить в такую глушь. Они лениво приглядывали за узниками, которые послушно выполняли любые указания. Надзиратели же переговаривались, жалуясь друг другу на зловоние.

В шахте действительно стоял запах тухлых яиц. Кестрель тоже его чувствовала. Но это ее совсем не раздражало, как и пот, пропитавший платье. По телу то и дело пробегала дрожь — то ли от холода, то ли от нервного возбуждения, вызванного наркотиком. Кестрель раз за разом доверху нагружала корзины, прикрепленные к коромыслу. Работа казалась ей приятной: так хорошо было наполнять, поднимать и тащить тяжелую ношу, а потом возвращаться и проделывать все заново. Кестрель не замечала усталости, а когда вдруг подкосились ноги, ей дали воды, и силы вернулись.

К вечеру Кестрель почувствовала себя опустошенной. К ней вернулась способность мыслить. Когда узников привели обратно к железным воротам и впустили во двор, Кестрель отказалась есть.

— Эта другая еда, — сказала та самая надзирательница, что встретила ее вчера. Судя по всему, она командовала всеми женщинами-заключенными. — Прошлым вечером я просто дала понять, как приятно будет поработать, но теперь по вечерам тебе будут давать другое лекарство.

— Я не хочу.

— Принцесса, всем плевать, хочешь ты или нет.

— Я и так могу работать.

— Нет, — мягко произнесла надзирательница, — не можешь.

Кестрель попятилась от стола, где стояли миски с похлебкой.

— Ешь, иначе я накормлю тебя силой.

Надзирательница не соврала. На этот раз наркотик в еде действительно был другой — с металлическим привкусом, как у серебра. По дороге в камеру Кестрель почувствовала, как тяжелеет тело и темнеет в глазах.

— Почему империя не травит наркотиками всех своих рабов? — пробормотала Кестрель, когда ее уже запирали.

Надзирательница рассмеялась, но ее голос прозвучал глухо, будто из-под воды:

— Не всякую работу может выполнить безмозглое тело.

Кестрель окутал туман.

— Люблю новеньких. Таких, как ты, у нас давно не было. С новичками всегда интересно, пока они еще держатся.

Кажется, в замке повернулся ключ. Кестрель провалилась в сон.

Она решила есть и пить как можно меньше. Поначалу Кестрель помнила слова надзирательницы. Но и потом, когда забыла, продолжала избавляться от части еды — она осознавала, что наркотик меняет ее, и чувствовала, что ей это не нравится. Обычно она незаметно наклоняла миску, пока никто не смотрел, и выливала часть похлебки на землю. Хлеб Кестрель крошила, так что он просто сыпался сквозь пальцы. Но голод и жажда постоянно напоминали о себе. Иногда Кестрель забывалась и наедалась от души.

«Ради тебя я готова на все». Эти слова эхом отзывались у Кестрель в голове. Порой она не могла вспомнить, кто их произнес. Может быть, она сказала их отцу? Но отчего тогда к горлу подкатывает тошнота? И это непонятное чувство — она узнала бы в нем стыд, если бы мыслила яснее. Нет, отцу она такого не говорила. Кестрель предала его. Или это он ее предал? Неясность мучила, сбивала с толку. Кестрель помнила о предательстве, и боль жгла ей грудь.

По утрам и вечерам, до того как давали наркотик, к Кестрель возвращалась ясность сознания. В такие минуты она отчетливо чувствовала запах серы, которая осела на ресницах, забилась желтой каемкой под ногти, покрыла кожу, точно пыльца. «Ради тебя я готова на все». Эти слова были написаны чернилами на бумаге. Она знала, кто их написал и почему. Совсем недавно Кестрель убеждала себя, что все это ложь. Но теперь она знала, что все преграды между ней и Арином не имеют значения. Ведь Кестрель здесь, а он — на свободе. Она действительно сделала все, что могла. А он даже не знал об этом.

Кестрель по-прежнему не давали орудий. Она начала опасаться, что надзиратели и вовсе не собираются этого делать. Небольшая кирка стала бы хорошим оружием, можно было бы попробовать сбежать. В часы ясности, в те дни, когда она почти не ела и не пила, Кестрель отчаянно хотела раздобыть для себя кирку. И в то же время она боялась, что к моменту, когда ей доверят инструмент и разрешат работать в туннеле, будет уже поздно. К тому времени она станет похожа на других узников: безмолвная отупевшая кукла с пустым взглядом. Кестрель подозревала, что, спустившись в шахту, она окончательно погрузится во тьму беспамятства.

Однажды Кестрель удалось избежать ужина и отправиться в камеру без вечерней дозы наркотика. Очень скоро пришлось об этом пожалеть. Она дрожала от голода и усталости, но никак не могла заставить себя заснуть и шагала по камере, чувствуя холод земляного пола сквозь дырявые подошвы. Промозглая сырость пробирала до костей. Она уже мечтала о бархатном тепле, которое дарил наркотик, укутывая, точно одеялом, и мгновенно усыпляя. Кестрель успела полюбить это чувство.

Она осознавала, что начала забывать прошлое, и боялась этого. Кестрель казалось, будто она спускается по лестнице в темноте, держась за перила, — и вдруг все исчезает и больше не на что опереться. Сколько ни старалась, не могла вспомнить, как звали ее коня, который остался в Гэрране. Она еще помнила Энай, свою дорогую няню-гэррани, но забыла, отчего та умерла. В самые первые дни в лагере Кестрель пыталась найти среди узников знакомые лица (еще осенью сюда изгнали одного сенатора по ложному обвинению в продаже пороха врагам на востоке), но безуспешно. Возможно, у нее здесь и впрямь не было знакомых, а может, Кестрель просто успела забыть их лица.

Она надрывно, до боли в легких, закашлялась. В эту ночь Кестрель не стала думать об Арине и об отце. Вместо этого она постаралась вспомнить Верекса. Впервые встретившись со своим женихом, Кестрель сочла его слабым, мелочным и капризным. И ошиблась. Верекс не любил ее, а она — его. Но они подружились. Кестрель помнила, как принц подарил ей щенка с мягкой черной шерсткой. До него никто не делал ей таких сюрпризов. Принц заставлял ее смеяться, и это тоже был щедрый дар.

Наверное, сейчас Верекс где-то на южных островах — якобы в свадебном путешествии с Кестрель. «Ты, наверное, думаешь, что я не смогу незаметно упрятать тебя на каторгу. Ведь при дворе начнут задавать вопросы, — сказал император. Капитан стражи крепко держал Кестрель, онемевшую от ужаса, а отец молча, не двигаясь смотрел на нее. — Да, верно. И вот что я им скажу: принц и его невеста так сильно любили друг друга, что не смогли дождаться свадьбы, поженились втайне и сбежали на южные острова». Верекс сделает все, что ему велят. Он слишком хорошо знает, что бывает с теми, кто смеет перечить.

Император прошептал Кестрель: «Через месяц-другой придут вести о твоей болезни. Редкое заболевание, которое не сможет вылечить даже мой лекарь. Вся империя будет считать, что ты умерла. Мы объявим траур». Лицо отца не дрогнуло. При этом воспоминании внутри у Кестрель что-то надломилось.

Сквозь решетку камеры она видела только темный коридор. Жаль, нельзя посмотреть на небо. Кестрель обхватила себя руками. Будь она умнее, вышла бы за Верекса. Или вообще отказалась бы от замужества и пошла в армию, как хотел отец. Кестрель запрокинула голову, прижалась затылком к стене, покрытой плесенью. По телу волнами прокатывалась дрожь — не только от холода и голода. Кестрель понимала, что это начинается ломка. Ей было плохо без привычного вечернего наркотика. Впрочем, дело было не только в нем. Она дрожала от горя и ужаса. Так чувствует себя игрок, который вытянул самые лучшие карты, поставил на кон свою жизнь — и проиграл.

Следующим вечером Кестрель выпила и съела все, что ей дали.

— Вот и умница, — улыбнулась надзирательница. — Не думай, что я ничего не замечала. Я видела, как ты выливаешь похлебку и притворяешься, будто пьешь из чашки. Но, согласись, так, — она указала на опустевшую миску, — намного лучше?