Волею императрицы

— Ну! — сказал он. — Слушай, что буду говорить…

— Что там ещё? — спросила она.

— Смотри, что буду показывать.

— Не нужно мне ничего от тебя, — с досадой ответила ему Малаша.

— Мужа как звали? Борис? — начал он снова.

Малаша бросила работу при имени Бориса и невольно сделала несколько шагов вперёд к старому калмыку.

— Он серьгу носил в ухе? — спрашивал старик.

— Да, носил серьгу, с голубым камушком.

— И крест носил?..

— И крест носил, вестимо! — вразумительно ответила Малаша.

— Ну вот, смотри: его этот крест?

Малаша нагнулась к кресту, и что-то знакомое виделось ей в простом кипарисном крестике, навязанном на шнурок из небелёных ниток, точно такой, какой она всегда плела мужу. Она всматривалась в крест, будучи не в силах отвернуться от него.

— И серьгу носил?

— Да, — повторила Малаша машинально.

— Ну, смотри: его это ухо? — сказал он, вынимая что-то почерневшее, телесного цвета и показывая на ладони. — Я отрезал ухо с серьгою у мёртвого. Он убит.

Малаша едва взглянула на это почерневшее ухо с серёжкой и голубым камнем и, взвизгнув, убежала в избу. Бледная и с дрожью в членах вошла она в избу. В избе её окружили, поили водою и отчитывали молитвами; она успокоилась и только плача рассказала свой разговор с калмыком и что он показывал ей крест и ухо убитого мужа. В избу постепенно набрался народ, и, надумавшись, все дали ей совет идти к священнику: он-де уймёт калмыка.

На другой же день Малаша, вся расстроенная бессонной ночью, шла к священнику, поспешая без оглядки. Калмык вдруг вырос у неё на дороге; она не знала, откуда он мог взяться.

— Ты, — сказал он ей, — иди замуж, а не хочешь — так увезу к башкирам, украду! — грозил он, глядя на неё злобно.

— Погоди, — сказала Малаша, — вот я пойду к попу да спрошу, дозволено ли венчаться, коли не знаю, жив ли муж; пойдём со мною к попу, — звала она калмыка, надеясь, что священник пригрозит ему.

— Иди ты, а мне не надо, — ответил ей старик, уходя в сторону, и Малаша пошла к священнику.

К счастью Малаши, священник очень серьёзно взглянул на её жалобы и принял её под свою защиту. Выслушав историю её замужества и об уходе мужа, по всей вероятности убитого, священник посоветовал ей подать прошение, чтоб ей дозволено было вернуться к отцу. Для выполнения этого плана он предложил ей ехать с ним в Оренбург; от калмыка же он обещал собрать все сведения о смерти Бориса как от единственного свидетеля и очевидца.

Ходатайство священника помогло и в том отношении, что калмык не осмеливался больше грозить Малаше и приставать к ней и скоро исчез из села. Неизвестно, выгнали ли его остальные калмыки, или он ушёл добровольно, рассердившись на своих поселенцев. Малаша в ту же осень простилась с односельчанами мужа, с которыми вынесла так много труда и горя во время странствий; она уехала в Оренбург вместе со священником, который ехал туда по своим делам; он обещал ходатайствовать за неё и выхлопотать ей все бумаги и дозволение вернуться к отцу, на фабрику их первого помещика, Барановского.

Глава IX

Жизнь в Петербурге проходила шумно по-прежнему. В неизменном порядке шёл ряд общественных удовольствий в кругу знатных и богатых вельмож, согласно с требованиями появившейся культуры. Культура Запада блеснула в глаза русскому обществу главным образом в виде разнообразных увеселений и отразилась на нём в страсти к утончённым наслаждениям и мотовству. При дворе дела и занятия сменялись празднествами, замысловатыми иллюминациями с освещёнными постройками и фигурами цветов и людей или парадами и смотрами войск. Императрица поздоровела, она часто появлялась в обществе, всегда одетая блистательно, и проводила время на балах до раннего утра. При дворе продолжала веселиться и Анна, но уже не так беззаботно! Часто задумывалась она и спрашивала себя, что же ждало её дальше? На что могла она надеяться? Не лучше ли было бы вернуться под родной кров отцовского дома и постараться там устроить жизнь свою если не с таким блеском, какой казался ей возможным прежде, при её незнании света, то безопасней и прочней! Так думалось ей иногда. Самое веселье начинало утомлять её, казаться однообразным. С весной она как бы ожила немного; но ей вспоминалась другая весна, лучше, ярче и теплей, чем в Питере! Анна скучала когда-то в уединении, живя у отца; но и для жизни при дворе она была не приготовлена, не воспиталась для неё! Она тяготилась окружавшею её постоянно толпою почти незнакомых ей людей или слишком многочисленным обществом знакомых. Она желала бы снова жить в своей семье, в своём доме. Для всех она оставалась чужою и не умела сделаться необходимой услугами или разведыванием общих слабостей и желаний. Она не была искательна и не любила быть орудием других, — удача в жизни была невозможна при таком настроении. Наслаждаясь весельем и роскошью, она сохранила детскую простоту и прямодушие. Время готовило ей, однако, много перемен, и счастливых и тяжёлых.

Этим же летом, во-первых, принесло оно ей неожиданную встречу. Труппе Волкова назначено было дать первое представление на придворной сцене в Царском Селе, куда императрица переехала на первые летние месяцы. Когда двор двинулся из Петербурга, перемена была приятна Анне. В свободные часы она осматривала роскошный сад в Царском Селе, в котором дёрн на полянах сада походил на мягкий зелёный бархат, а дорожки, чище паркета, вели к большому светлому озеру, по которому плавали лебеди. Весь сад, искусственный, с подстриженными деревьями, поразил новизною Анну, ничего не видевшую в этом роде. Но кроме прогулок её ожидал ещё спектакль. Труппа Волкова прибыла уже в Петербург, и на другой день назначен был спектакль в Царском Селе. Сцена была устроена, и раздавали афиши: первою должна была идти пьеса Сумарокова «Хорев». Из имён актёров как о лучших упоминали о самом Волкове, о приятеле его Нарыкове и ещё поминали недавно принятого Яковлева. Перед представлением императрица пожелала осмотреть костюмы лиц, игравших женские роли; она обратила особенное внимание на актёра Нарыкова, игравшего роль Оснельды, и собственноручно убирала ему голову: такое внимание и покровительство оказала она вновь прибывшим актёрам. Понятно, какой восторг возбудило это внимание в прибывших артистах, — наконец-то они были счастливы! А Яковлев? Он был очарован всем, что здесь видел, и особенно приёмом! Он давно проникся серьёзным значением этого первого спектакля частных артистов при дворе и важностью своего положения, проникся настолько, что забыл все шутки и смотрел совершенно солидно и сообразно с характером артиста трагических ролей. И было над чем призадуматься! Нелегко было сыграть роль в этой новой обстановке. До сих пор его поддерживало только постоянное одобрение Волкова; милостивый приём императрицы довершил остальное. Стефан Яковлев стоял бодро, вместе с другими членами труппы, перед живым образом Елизаветы, которой посылал столько благословений в его далёком краю и в доме сержанта Харитонова!

Мало-помалу, невольно и незаметно для себя, перешёл он к другому воспоминанию и спросил себя: не здесь ли Анна? И не увидит ли он её в числе зрителей? Как удивится она его неожиданному появлению на подмостках сцены! И прежняя весёлая улыбка Стефана мелькнула на лице трагика Яковлева со всею полнотою былой шутливости. Улыбка исчезла при мысли, что придётся передать Анне невесёлые вести о семье её.

Наконец приготовления к спектаклю были окончены, и представление начиналось; занавес поднялся, на сцену выступили незнакомые публике артисты: Нарыков в роли Оснельды, пленницы Кия (построившего город Киев, как говорит древнее предание). Яковлев вышел в роли Хорева, меньшего брата Кия. Хорев любит Оснельду, он высказывает ей это в длинных строфах многочисленных стихов. Она не решается принять любовь врага отца её. Пьеса исполнена драматических положений, что постоянно поддерживало внимание зрителей. Артисты играют до конца с постоянным искусством и горячностью. В последнем акте Хорев узнает, что Оснельда подозревалась в измене славянам и отравлена по приказанию Кия; Хорев закалывает себя. Брат Хорева, Кий, примирившийся с отцом Оснельды, оплакивает оклеветанных и невинно погибших, Хорева и Оснельду! Соперник Хорева, из ревности оклеветавший их в измене славянам, кидается в Днепр. Тем оканчивается пьеса.