Волею императрицы

Волею императрицы

Бояре Стародубские

Глава I

Близ Костромы, около города Галича, жила семья Талочановых. Прадед их был пожалован в бояре, имел свой дом в Москве; но сыну его не посчастливилось: он был уволен от управления одним из приказов, находившихся в Кремле, по жалобе на его хищничество, и удалён с семьёй в Кострому на житьё в своей вотчине. Случилось это в начале царствования Алексея Михайловича; и с той поры Талочанов не выезжал уже из своей вотчины, где он скоро скончался, оставив двум сыновьям все свои имения и другие богатства. Один из сыновей его снова переселился в Москву, где поступил на службу думным дворянином; второй сын Кирилл Семёнович поступил на ратную службу, раненый вернулся домой и поселился на житьё близ Костромы, где жили все его родичи по жене, Ирине Полуектовне Савёловой. Долго, с большим трудом управлял он своим хозяйством, холопы его, хотя уже укреплённые на его земле, то и дело разбегались от него, уходили в самую рабочую пору, и Талочанову приходилось сманивать к себе на работы и селить у себя посадских людей из городов. Из городских посадов люди бежали охотно в деревни, убегая от платежа тяжёлых городских налогов и податей. По смерти Кирилла Семёновича имущество его перешло к старшему в роде Талочановых, и только небольшая часть досталась жене его, с небольшой, устроенной им усадьбой. Ирина Полуектовна осталась после него сиротствовать с двумя небольшими дочками. Именье было невелико, и приходилось ей, при небольшом числе крестьян, самой прикладывать всюду к делу свои белые, боярские руки. При её скромных средствах не приходилось прятаться в тереме. Но старинный дом Талочановых, построенный дедом, давал семье просторное и удобное помещение. Он был двухэтажный, с теремами над верхним этажом. Внизу находились так называемые подклети для кладовых и кухонь; в верхнем помещении была большая палата и несколько комнат, отделённых сенями, а выше надстроено несколько опочивален, в которые вела крутая лестница. В одной из опочивален, самой обширной, жила сама Ирина Полуектовна. Вся комната в глубине её, начиная от широкой изразцовой печи и вдоль по стене до окон, уставлена была высокими сундуками, покрытыми пёстрыми, выцветшими от времени коврами. В сундуках этих хранилось всё добро, когда-либо нажитое родом Талочановых и Савёловых и доставшееся на долю Ирины Полуектовны и дочерей её. Судя по одним этим остаткам серебра и соболей, можно было подумать, что недаром удалён был от управления Дворцовым приказом прадед их и что много добра сохранилось и из рода Савёловых. В сундуках боярыни Талочановой не было недостатка ни в парчовых и камчатных шубках (верхние домашние и выездные одежды), ни в золотных, с тяжёлыми собольими обшивками шубах, или летниках, телогреях и других одеждах. Они вынимались из сундуков временами, надевались при выезде в церковь, на богомолье, и перешивались и переделывались для дочерей боярыни, когда они подросли. В ларцах сохранились жемчужные ожерелья, серьги с длинными подвесками и вышитые золотом головные повязки. Дочки были ещё невелики годами: старшей было только четырнадцать лет, а меньшой всего одиннадцать.

Глядя на старшую дочь, задумывалась Ирина Полуектовна: красотой она не отличалась и на вид казалась уже взрослой. Ростом она была почти с родительницу; лицо её было красновато, кое-где виднелись ямочки от оспы, и глаза, хотя и бойкие, но небольшие, смотрели словно из ямок, спрятавшись под тёмными бровями: на родителя была похожа мужественная старшая боярышня. Только крупные свежие губы напоминали мать; и доброта матери светилась на всём лице. Меньшая дочь уродилась в Савёловых. То была стройная девочка с большими, почти синими глазами, круглолицая и с нежным румянцем; особенно бросались в глаза её чёрные брови, выведенные дугой, и целая шапка кудрявых волос, чёрных, но тонких и мелко вьющихся.

Жила вся семья, конечно, не роскошно, трудами со своего хозяйства. Над всем надо было похлопотать хозяйке: посеять, добыть, продать или испечь, сварить, заготовить, чтобы не чувствовать недостатка в доме. Семья жила одиноко. Но обе боярышни не сидели в тереме, они всюду сопровождали мать по хозяйству и весь день проводили в саду, в огороде или в тёмном бору, собирая то грибы, то ягоды.

— Вы на свою свободу радуйтесь, пока ей пора да время! — говорила им растившая их мамушка, Василиса Игнатьевна, смолоду прижившаяся к дому бояр Талочановых. — У других, богатых бояр если бы вы родились, запирали бы вас наверху, в терему, как запирали вашу матушку!

— Особливо тебе, Степанида Кирилловна, плохо бы пришлось! Вишь, ты рано повыросла, за невесту бы слыла! Ну, боярышня Паша ещё ребячлива, её бы ещё не унимали; пускай пока резвится! — толковала Игнатьевна.

— Мамушка! Это ведь скучно — богатыми быть! — весело говорила Паша при таких замечаниях мамушки.

Степанида молчала. Она обдумывала всегда всё слышанное; а от мамушки многое приходилось ей узнавать. Она запоминала её рассказы о людях и усвоила себе её понятия о жизни.

Но что же могла усвоить она? Какие понятия о жизни? Дело в том, что, несмотря на простоту Игнатьевны, из слов её поняла Степанида всю женскую долю того времени и не считала себя свободной, несмотря на свой юный возраст. Бродя с сестрой по лесу, она предостерегала её своею ранней мудростию.

— Что бросаешься из стороны в сторону, словно птица небесная? — останавливала она сестру.

— Так веселее, вдвое больше избегаешь и высмотришь! — отвечала она.

— Тебе не привыкать порхать! Ты не пташка лесная, свободная! Когда-нибудь поймают и свяжут!

— Кто посмеет? — горячо вскрикивала меньшая сестра.

— Мало ли старших над нами, все нам приказать могут, — говорила Степанида Кирилловна, спокойно наклоняясь сорвать грибок или ягодку.

— Скучно с тобой ходить, побегу я вперёд! — восклицала сестра и исчезала, убегая по тропинке лёгкими ножками так быстро, что только завитки волос подпрыгивали у ней на голове.

Старшая сестра обыкновенно, наполнив свой кузовок, возвращалась домой и шёпотом сообщала мамушке, что сестра опять убежала.

Паша между тем безостановочно бежала по лесу, выбегала на опушку и оглядывала всю окрестность, все протянувшиеся около неё кочковатые болота, с одиноко кое-где растущими по ним великанами — старыми соснами. Она глядела на блестевшие широкие полосы озёр и видела, как носились над ними цапли, широко развёртывая свои серодымчатые крылья. Кругом было пустынно, далеко, на холмах за озёрами, виднелись за оградами церкви и кресты монастыря. Весь этот простор и поражал Пашу своим объёмом, и нравился ей. Она сама походила тут на малого зверька, с любопытством смотревшего из лесу; но она была смелее такого зверька. Она выходила на дорогу, которая вела к ближнему большому селу, и шла по ней дальше. Встречая крестьянских детей, она расспрашивала, откуда они, куда идут и где они жили? Расспрашивала о всех подробностях жизни: что они ели, что работают у них дома и так далее. Иногда встречалась ей повозка торговцев с товарами; и если тут ей предлагали сесть к ним на повозку, она, как кошка, вскарабкивалась на повозку и садилась рядом с купцами, не зная страха. Расспрашивая их, чем они торговали, куда везли товар, она доезжала с ними до ближнего села, забегала в избы и болтала со старухами и детьми и с молодицами, работавшими в огородах или в конопляниках. Так меньшая боярышня по-своему узнавала, как живут люди на свете. Она смотрела на живую жизнь, меж тем как сестра её слушала только рассказы о ней от мамушки. Старшую боярышню не влекло узнать живую жизнь, она и не порывалась к ней, её не испугала бы мысль запереться в тереме, но меньшая почувствовала бы страшную муку, если б её вдруг лишили свободы, к которой она так случайно привыкла, пока на неё смотрели как на ребёнка и позволяли ей безвредные прогулки. После своих прогулок поздно прибегала она домой, спеша поспеть к послеобеденному полднику. Мамушка журила её слегка за долгое отсутствие, а втайне любовалась и радовалась на её раскрасневшееся личико и блестевшие глаза.