Волею императрицы

Глава VIII

В то время как Стефану удалось пробить себе дорогу и он был счастлив и свободен, — в то самое время его старая знакомая, преданная семье Малаша, проводила жизнь в тяжёлом скитальчестве. Следуя за мужем, с которым судьба так случайно соединила её навеки, с толпою других беглецов, двинувшихся из центра Руси к её окраинам, — она была всё ещё на пути, или, вернее, всё ещё искала путь к свободе. С тех пор как Стефан приметил когда-то на Волге мужа Малаши в лодке, подъехавшей к барке, — с тех пор она не переставала странствовать; она то плыла по воде, то шла пешком и прошла почти большую часть Восточной России. Все они пробирались в какую-то обетованную землю по указаниям каждого встречного и руководясь всеми ходившими в народе слухами. Сначала Малаша испытывала неудобства медленного плавания по Волге, не имея пристанища на суше и без запаса хлеба или денег. Борис, муж её, слывший ловким малым в своей местности, оказался ненадёжным вожатым в новом, неизвестном краю. Нередко он подводил под беду своих спутников своей болтовнёй или самонадеянной смелостью. Уговорив их сначала идти в Астрахань, он скоро переменил план, что возмущало его спутников. Часто, причалив к берегу Волги, он уходил на разведку и переменял свои планы, соображаясь с новыми слухами. Теперь он упрямо стоял на том, чтобы повернуть к Оренбургу и идти на Оренбургскую линию, где вновь строились крепости и устраивались промышленные заводы. Несколько дней провели беглецы в толках, ни на что не решаясь! Они разбили временные шатры на лесистом берегу Волги и развели костры. Женщины разбрелись по окрестности просить милостыни и пропитанья, мужики чинили обувь и поправляли лодки. Уж наступил октябрь, вечера были холодны, а впереди предстояли ещё большие холода и ненастье, а конца пути всё не было видно! Вечером у костра все приступили к Борису, требуя, чтоб он порешил раз, не переменял больше ничего и скорее вёл их на место поселенья. Борис сидел у огня нахмуренный; другие беглецы смотрели ещё мрачней его и суровее. Вспыхивая по временам, пламя костра освещало их злобные и истомлённые лица и снова потухало, оставляя всё во мраке. Малаша беспокойно следила из своего шалаша за толпою сидевших у костра и прислушивалась к их говору.

— Если ты так первого встречного слушать будешь, так мы никогда на место не придём и помрём на дороге, — говорил пожилой и хворый крестьянин.

— Не встречного, а целую партию рабочих видел на постоялом дворе; все их разговоры слышал. Они для себя толковали: сколько они заработают при постройках в крепости. А другие дальше идут, на заводы, где глину фарфоровую разрабатывают.

— Ну и ты сейчас за ними — дальше! Тебе не по нраву на месте жить! Придётся нам бросить тебя да идти одним.

— Как вам лучше, так и делайте, я для всех старался, — возразил Борис.

— Сколько месяцев водишь ты нас без пути, без дороги! — сердито говорил другой крестьянин, подле которого лежал у костра больной парнишка лет двенадцати.

— Хуже было бы, если бы мы пошли к Астрахани, — уговаривал Борис, — остановили бы нас и отправили бы к прежнему помещику! А в Оренбурге приписаться дозволено и работу найдём! Наверное говорили мне, указ такой вышел: кто на линии к казакам припишется, тех не высылать на родину! Так надо идти в Оренбург.

— Пешком, значит, идти?.. — проговорил хворый крестьянин.

— Где пешком, где по воде, а то повозки купим и лошадей: в степи прокормим.

— Долго ли идти? До зимы не дойдём? — спрашивал хворый.

— Рыба ищет где глубже… — начал было Борис, но больной не дал кончить; он вскрикнул, обратясь ко всем:

— Ребята! Бросьте его туда, где глубже, — право, лучше будет? Долго ли ему ещё мудрить над нами?

— Сейчас пореши, куда идти, где остановимся! Пореши, да и на том и стоять будем! Или мы сейчас бросим тебя вправду к рыбам! — кричали все, приступая к Борису.

Но в ту же минуту что-то забелело, и рядом с Борисом стала жена его, знакомая нам Малаша. Она остановилась, выступив вперёд, исподлобья посматривая на обступивших мужа; она стояла спокойно и молча, прижав одну руку к груди и свесив другую, ожидая, что будет дальше. Завидя её, крестьяне притихли, потому ли, что жалели Малашу, или потому, что боялись в ней опасной свидетельницы угроз.

— В Оренбург идём, прямо! — порешил Борис. — Там недолго останемся. Я пойду за всех на поклон к губернатору тамошнему, генералу Неплюеву. Слышно от всех, что он разумен и милостив. Скажем, что давно живём в этом краю и просим, чтоб дозволено нам было к обществу приписаться.

— Ну ладно, так, пожалуй, ладно! — заговорили все. — Смотри же, на том и стоять! А то бросим тебя и уйдём — скитайся ты один с женою!.. Да и ту ещё жалко с тобой отпустить.

— Ты чего пришла? — грубо крикнул Борис на жену, сердясь, что её ставили выше его.

— Как было не прийти жене, когда мужа утопить грозят? Что ж мне одной оставаться? Нам уж один конец! — отвечала горячо Малаша.

— Вот что выдумала! От тебя, видно, нигде не освободишься! — дико выкрикивал Борис.

Толпа разошлась от огня по шалашам, Малаша одна присела поближе к огню. Завернувшись с головой в белую суконную свиту и не шевелясь, она невесело смотрела в огонь. Она часто задумывалась в последнее время: не от одного только скитальчества приходилось ей нелегко; тяжела была ей и жизнь с Борисом. Пока она была у помещика на месте, Борис был посмирнее и всегда занят работой; реже они сходились, и она мало ещё узнала его. Но теперь, в это путешествие, на роздыхах, при остановке, Борис не знал, куда девать себя, и бывал буен и задорен. Кроме того, забота — вести всех на место поселения — приходилась ему не по силам. Уходя на берег для разведок, он пользовался случаем погулять и долго пропадал, кутил и не приносил никаких вестей. В его отсутствие Малаша выносила упрёки за то, что муж был плохим вожаком, только и думал, как бы уйти да загулять, а тут все сидели над рекой, с малыми детьми, не евши.

Малаша ничего не могла сказать в защиту мужа, старалась только успокоить всех, отдавала им последнюю копейку и весь запас хлеба, какой был у неё, за что ей опять доставалось от мужа по его возвращении. Но беглецы скоро перестали обращаться к ней с жалобами, когда заметили, что ей самой тяжело жилось с таким человеком, все говорили, что жаль бабёнку, повенчали её с лихим человеком! И сама Малаша додумалась до того же и часто говорила себе: ошибся батюшка! За кого приневолил выйти!

Она не жаловалась громко, но прежняя весёлость пропала, её не радовала мысль о том, что они придут на место: ему и там удержу не будет, думала она. Она тем больше сознавала всю горечь своего замужества, что без этого никогда не пришлось бы ей бежать от семьи, при которой они жили с отцом так мирно. Беглецы давно бросили бы Бориса за его кутежи и грубость, но держались его потому, что среди них он один был грамотник и ловко брался за дело, когда надо было схитрить или постоять за себя. Но Борис находил для себя невыгодным странствовать с ними.

— Закрепостили они меня, что ли, — говорил он Малаше, — я их из беды вывел, а дальше сами пусть ищут счастья! Я в неволе у них не стану жить, я не затем ушёл из своих краёв! Хочу жить в степи, как живут птицы, чтоб никто мне не перечил. Ты оставайся с ними, а я уйду в другую сторону, беспременно уйду!

— Как же мне быть, чем кормиться буду?.. — спрашивала жена.

— Где они поселятся, там и живи, прокормят, а после я присылать буду… Тебе, бабе, нечего со мной шататься, ты с встречным человеком не справишься, за тобой и я пропаду…

Итак, муж намеревался бросить её, односельчане его были ей людьми чужими и косо смотрели на неё за проделки мужа. Она не знала, куда же девать себя, и задумывалась над тем, как бы выпутаться из своего тяжёлого положения. Она сидела перед костром, пока он не потух, и Малаша захолодела на сырости. Она оглянулась и прислушалась, всё было тихо, все спали, и она побрела в свой шалаш. Борис спал у открытого входа в шалаш, как всегда, настороже. Малаша забралась в самый дальний угол шалаша и легла на связке травы, натасканной сюда из лесу. Она долго прислушивалась ко всякому шороху и наконец крепко заснула, не зная, что ждало её утром.