Волею императрицы

— Вы бежите от меня, стараетесь отогнать меня молитвой, словно искусителя! Вы боитесь, что я докажу вам, как необдуман ваш поступок: я свидетель, что вы дали обещание дочери сержанта, вы не должны нарушить его! — говорил Стефан, нагоняя Сильвестра и удерживая его за рукав одежды.

Сильвестр спешил вперёд, освобождая рукав свой из рук Стефана. Если бы посторонний зритель взглянул на эти два лица, почти бежавшие по тёмному коридору, он мог бы действительно подумать, что бледный послушник убегал с молитвой на устах от искусителя, следовавшего по пятам его с гневною краской на лице и блистающими глазами!

Сильвестр уже перешагнул за порог двери, а Стефан Барановский всё ещё держал его за рукав, так появились они перед изумившимся ректором.

— Что это значит? — спросил он строго. — Ты удерживаешь Сильвестра?

— Отец ректор! Сильвестр Яницкий не может вступить в монашество, — воскликнул Стефан, забывая всё на свете в своей запальчивости.

— Кто дал тебе право решать такие вопросы? — спросил ректор сурово.

— Я могу свидетельствовать вам, что он уже дал клятву вступить в брак с дочерью сержанта Харитонова!

— Замолчи! Нам всё это известно, и толковать больше не о чем! Мы разрешаем его от этого обета! Ты же обязуешься дать нам обещание поступить в священники, если не хочешь быть изгнан из академии до окончания курса. Сегодня же ступай на хутор Харитонова, передай моё письмо к сержанту, и также письмо Сильвестра к падчерице его, Ольге Ефимовской. Скажи сержанту, что я назначил тебя взамен Сильвестра: поступая в священники, ты можешь вступить в брак с его дочерью, если будет на то его согласие. Ежели же она изъявит желание поступить в монастырь, то скажи от меня, что я считал бы это наилучшим путём для её спасения! Помни, что поручение это наивеличайшей важности и ты обязан хранить его во всей тайности и исполнить в точности!

Стефан стоял ошеломлённый, слушая приказания ректора и поглядывая в сторону на Сильвестра, который, разложив свой молитвенник в углу перед иконами, невозмутимо спокойно продолжал читать что-то про себя, быстро шевеля губами.

— Согласен ты? — спросил ректор Стефана.

— Я прошу хоть два дня, поразмыслить… — ответил Стефан, действительно над чем-то размышляя.

— Ты можешь размыслить дорогою, — вернёшься и скажешь, на что решился. В священники поступишь ты во всяком случае или оставишь академию. Держать тебя долее невозможно: ты не только самого себя не готовишь в служителя Церкви, но совращаешь и других! Приготовься же к ответу. Ступай. Поручение исполни в точности, сержанту и падчерице его посылаю моё благословение.

Ректор замолк; он тяжело дышал, опустясь глубже в кресло. Сильвестр продолжал читать вполголоса свой молитвенник; он ни разу не проявил желания взглянуть на Стефана, который молча принял письма, поданные ему ректором, и вышел из комнаты.

Что было делать Стефану после такого решения? Он намеревался сначала, ни о чём не думая, доставить письма на хутор Харитонова. Было немного позднее полудня, и он мог поспеть на хутор ещё сегодня же к вечеру; до хутора считалось не более шестидесяти вёрст. С этою целью он пошёл выпрашивать лошадь и санки у отца эконома, державшего своих лошадок, обещая ему вернуться скоро и привезти гостинца с хутора. Лошадь была готова; но Стефан Барановский, всё ещё не веря в полное, искреннее обращение Сильвестра, старался встретить его, чтоб получить от него словесное поручение. Наконец он столкнулся с ним у дверей рефектории.

— Я еду, — сказал он ему, — что передать от вас словесно?

— Ничего; кроме того, что вы слышали и что получили в поручение от ректора, — так ответил Сильвестр, торопливо ускользая от него в рефекторию.

Барановский поверил наконец полному обращению Сильвестра в монашество, понял, что это бесповоротно! Он выехал; был серенький зимний денёк; в поле носился сильный ветер, но не морозный, а с некоторой влагой, напоминавшей, что февраль уже приходил к концу; Стефану весело было вдыхать в себя этот освежающий ветер, раздольно было проезжать по открытым полям, покрытым чистым снегом, но он ехал озабоченный: как передать ему Ольге такие вести? Как огорчится бедный отец её? На половине пути, покормив лошадку эконома, он ещё не поздно приехал на хутор. Сержант очень обрадовался Стефану: он обнимал его, смеялся и подробно оглядывал: не изменился ли он?

— Давно не виделись! Ты будто не так весел, как бывало прежде? С дороги, может быть, или… от каких других причин? А какие вести привёз ты нам, сударь мой?..

— Вести?.. Я привёз два письма: одно от ректора к вам, другое от Сильвестра к Ольге Ивановне…

— От Сильвестра! — воскликнул обрадованный сержант. — Ольга, Ольга! — звал он дочь. — Иди сюда!

— Погодите, почтенный хозяин! Вы сперва прочтите письмо от ректора! Вести ведь такого рода, что, сознаюсь, не хотел бы привозить их.

— Что ты, сударь! Вправду ли?

— Да, к несчастью, всё правда. Лучше обождите до завтра, ничего не говорите дочери, — впрочем, как сами найдёте лучше поступить…

— Отказался?.. — мрачно глядя в глаза Стефану, спросил старик.

— Идёт в монахи! И для меня это было совсем неожиданно! Задумывался он всю зиму, — но я это приписывал другим причинам: скорее приписывал это боязни, что не исполнится его желание жениться, а вышло не то! Он считал себя отступником и считал долгом совести снова обратиться на старый путь.

— Вот он каким оказался! — печально раздумывая, проговорил сержант. — Откуда-нибудь пахнет ветер — он и повернёт в сторону! Шёл бы в монахи, не затевал бы свадьбы! Он не по принуждению поступает?..

— По своему собственному убеждению, ко всему остальному относится теперь равнодушно; нимало не признает вреда, причинённого им другим, даже гордится тем, что принёс их в жертву! Жалости он не способен чувствовать: словно впал в окаменение!

— Пойдём на мою половину, надо подумать, как Ольге сообщить. Где Ольга Ивановна? — спросил сержант у крестника Афимьи Тимофеевны, проходя мимо него через большие сени, отделявшие его половину от общих комнат.

— Панья на деревню пошла, к больным; за ней от Горюна присылали, — ответил мальчик.

Сержант прошёл в свою комнату и запер за собою дверь. Он внимательно начал читать письмо ректора; читал он медленно, и слёзы блеснули у него на ресницах; седые брови сдвинулись вместе на морщинистом лбу. Окончив, он глубоко вздохнул и проговорил с видимою скорбью:

— Господи Боже мой!

Стефан сочувственно глядел на горе старика и ждал, не заговорит ли он.

— Тебе читали письмо это? — спросил наконец старик.

— Нет, письма не читали; но мне сказано обо всём, что в нём заключается, — отвечал Стефан.

— И тебе известно, какая налагается на тебя обязанность?

— Скажу вам, как сказал бы родному отцу, по правде: что я не думаю выполнить такую обязанность, чувствуя, что она свыше моих сил! Я лучше оставлю академию. Да не подумайте, что я сам предложил себя взамен Сильвестра, — я не такого понятия о вашей дочери, чтобы предложить ей какую-нибудь замену. Она не такая девушка, чтобы согласиться выбрать в мужья равнодушно того или другого! И вы лучше не говорите ей о таком предложении.

— Если ты не желаешь, так и я не должен передавать ей это предложение. Боюсь также, хорошо зная Ольгу, что она во всяком случае предпочтёт совет их, — поступить в монастырь. Они у меня обе тверды и горды: каждая по-своему. Переменилась Ольга во многом. Давно у ней была склонность к набожности, потом с летами она отвлеклась немного от этого влечения, даже привязалась к Сильвестру и задумала выйти за него; но эта же самая близость с Сильвестром и то, что он долго живал здесь, его разговоры снова направили её мысли к монастырской жизни! Ольге легко было увериться, что это её обязанность! Теперь вот она всё свободное время проводит в том, что ходит по больным и бедным; а по вечерам уже читает церковные книги! Я не иначе гляжу на это, как что придётся мне проститься с нею. По моим желаньям, я всегда согласился бы принять тебя своим зятем; но Ольге не по мыслям и не по характеру будет такой мирской и весёлый муж, как ты, Стефанушка! — докончил старик, ласково погладив по плечу Стефана.