Волею императрицы

Скромною поступью подошёл боярин к толпе, стоявшей в сенях избы, и просил вызвать сваху.

— Жениха-то я знаю, он мне товар возил, так хочу одарить его ради свадьбы, — говорил боярин вышедшей к нему свахе. В слободе его не знали, приняли за торговца и пропустили в избу ради его доброго намерения. Боярин подал свахе несколько золотых монет, с просьбой положить их на тарелку, с которой будут осыпать жениха и невесту зерном хлебным и деньгами. Сваха приняла подарок и вернулась в избу снаряжать невесту. В просторной избе, в переднем углу её, под образами, сидели за столом жених и невеста; два мальчика держали протянутый между ними платок из шёлковой тафты, отделявший невесту от жениха. На столе стояли караваи (круглые хлебы, украшенные разными фигурами и листьями из теста и лентами); караваи были благословлены священником, и, по обычаю, их отвозили в церковь вместе с невестой. Невеста наряжена была в цветной сарафан, и шея её была обвешана бусами и янтарями. Сваха сняла покрывало с головы невесты и заплела в две косы её распущенные волосы; она положила обе косы вокруг головы, а поверх их надела ей бархатную повязку, вышитую золотыми блестками. Убрав невесту, сваха подала ей зеркало и заставила её поглядеть в него вместе с женихом, после чего приказала им взглянуть друг на друга. Стоявшие около них девушки пели в это время свадебные песни, какие следовало петь по обычаю. Алексей стоял в толпе у дверей комнаты; слушая эти песни, он различил голос боярышни Савёловой, — тот голос, который часто раздавался в поле, когда быстро неслись их сани ему навстречу. Алексей выдвинулся из толпы ближе взглянуть на певицу. То была круглолицая среднего роста девушка; брови подымались у неё на лбу дугой и тёмно-синие глаза светились из-под ресниц; они были неподвижно уставлены на невесту. Но и песня занимала боярышню; лицо её то оживлялось, то глядело печально, изменяясь со звуками и словами песни. Лицо это было приятно и мягкими чертами, и кротким, спокойным видом. Боярышня глядела на невесту так участливо, будто жалела её, когда пели обычную свадебную песню:

Рядом с певшей знакомым Алексею голосом стояла девушка повыше её, с чёрными глазами и грубоватым лицом; по наряду её можно было признать за другую боярышню. Обе девушки стояли так чинно, не глядя на толпу гостей, как бы не замечая их. Не видно было у них желанья повеселиться на свадьбе, послушать болтовни, — их занимала невеста и обряды. Подле них была ещё девушка в наряде посадских людей, она живо смотрела по сторонам с весёлым лицом. Грубоватый голос её был знаком Алексею, она, верно, была из провожатых боярышень в их поездках. Вдруг Алексей почувствовал, что его потянули за рукав одежды, и, обернувшись, увидел своего конюха; боярин вышел за ним на крыльцо.

— Позволь мне, боярин, довезти до усадьбы их боярышень Савёловых, — говорил конюх испуганно. — Кучера их, Захара, напоили на свадьбе до беспамятства, без чувств лежит! Ему знай подносят, а он не отказывается — и допился до беспамятства.

— Вот как случилось, — проговорил Алексей, соображая, в какое положение поставлены были теперь боярышни, если б он не случился здесь на помощь им.

— Я отвезу их, если позволишь, — просил конюх.

— Погоди, — говорил Алексей, опустив на грудь голову, как бывало всегда, когда он раздумывал о чём-нибудь. Он глядел на сани и лошадей Савёловых, стоящих без кучера в ряду других саней, небольших деревенских дровней.

— Гм, — протянул он наконец, — вызови боярышень и их сенную девушку; скажи им, что кучер хмелен, кони не стоят и уезжать им надо!

Конюх сперва было взялся за голову, будто поручение затруднило его, но вдруг шмыгнул в избу. Алексей стоял сумрачен и потупившись.

— Да, лучше так, увижу и поговорю с ними, благо случай есть… Скажу им слово разумное, пригодится им! — говорил он сам с собой. Тут он взглянул на крыльцо и, заслышав шаги, увидел, что обе боярышни идут тихо, спокойно так; только девушка их охает, суетится, руками размахивает, перепуганная. Алексей кликнул конюха и велел вывести лошадей Савёловых к дороге от избы подальше. Сани выехали на простор, и боярышни шли за санями. Они не замечали, что Алексей шёл вместе с ними.

— Справишься ли с лошадьми-то? — расспрашивала конюха Стародубских Феклуша, провожатая боярышень.

— Да спроси, кто он, откуда? — тихо предостерегала Феклушу старшая боярышня.

— Не надо бы его, справимся сами! — живо говорила меньшая.

Конюх стоял в недоумении, он не смел овладеть санями против воли их владелиц. Алексей подошёл к нему на помощь.

— Так нельзя, боярышни, — заговорил он, подходя с поклоном. — Мы соседи вашего боярина Савёлова и вас одних отпустить не посмеем.

Боярышни взглянули на него испуганно, а Феклуша всплеснула руками с лёгким криком. Она признала боярина Стародубского.

— Замолчи ты, — тихо говорил Феклуше Стародубский, — а вы, боярышни, не бойтесь! Я вам клятву даю, что ничего дурного вам не приключится, и я сам довезу вас бережно…

— Мы не знаем тебя, — ответила меньшая боярышня, — лучше мы в избу вернёмся, попросим везти нас хозяина… — Алексей взглянул в лицо её, открытое и освещённое вечерней зарей; он заметил на лице её испуг.

— Позволь, погоди, боярышня! Я скажу, кто я и откудова. Я сын Стародубского Никиты Петровича, а зовут меня Алексеем…

Чуть не вскрикнула боярышня Паша, но крик замер у неё. Она всматривалась испуганно, пытаясь узнать боярина; знала она, что видела его в детстве, но признать не могла теперь. Феклуша меж тем стонала и выла. Но неожиданно, спокойно подошла к Алексею боярышня Степанида.

— Боярин! Не губи нас, провожать нас тебе не пристало, не по обычаю; пошли с нами конюха!

— Ведь пристало же вам, боярышня, на свадьбу одним приехать! Здесь народу много вас видело, так и мне пристало проводить вас! — проговорил Алексей с усмешкой, глядя в лицо боярышни.

— Видел нас простой народ; они не осудят, что невесту нарядить вздумали, подарить её…

— Я вас каждый день встречаю, боярышни, около нашей вотчины, когда вы с песнями проезжаете в санях своих; и все вас видят…

— Греха в том нет! — вдруг живо вмешалась меньшая боярышня, вся зарумянившись. Кататься нам запрета нет от матушки, и в тереме мы поем песни дедушке. А мы не знали, что чужие бояре нас слушают!

— А знает ли дедушка, что вы на свадьбы смотрите и по чужим вотчинам катаетесь? — улыбаясь, спрашивал Алексей.

— От матушки мы не таимся, а дедушку больного не просим, не тревожим! И ты, боярин, ему о том не сказывай! — проговорила степенно старшая боярышня, прикрыв лицо покрывалом.

— Пожалей, боярин, нашу матушку! — вдруг обратилась к Алексею боярышня Паша, близко подходя к нему. — Храни Бог, ей за нас отвечать придётся! За что же ты нас выдать думаешь? Мы тебе чужие, что тебе о нас печаловаться? А ты не губи нас, боярин! Вреда мы ни тебе и никому не делали… — Паша говорила толково и спокойно, но в голосе слышалась мольба, и глаза её смотрели с укором. Встретив взгляд её синих глаз, Алексей невольно потупился.

— Я в вашу жизнь не мешался бы, поступайте как знаете, да вы ведь в беду попасть скоро можете! Вы недобрых людей повстречаете, горе будет тогда и вам, и матушке. Помолчу я для вас, никому не скажу, только и вы на свадьбы больше не ездите и с песнями не катайтесь! И ещё вас прошу ради самих вас, боярышни. Захара вы со службы своей отпустите, — он человек недобрый!