Волею императрицы

Пришедший поднёс свечу к самым глазам и любовался на её пламя. «Это свет Божий!» — говорил он внушительно. Он поднял свечу над головой, и бледное пламя осветило его высокий лоб, мягкие черты лица и кротко светившиеся глаза темно-янтарного цвета.

— А дашь мне копеечку? — спросил его служитель.

— Нету у Ивана копеечки, — ему не надо! — ответил тонкий голосок.

— У Ивана большие пустые карманы, — проговорил служитель смеясь.

— Ивану ничего не нужно, — всё роздал бедным, — ответил Иван.

— Ну вот, возьми копеечку на бедных, — сказал служитель.

Лицо Ивана просияло.

— Слава Богу! — говорил он, крестясь. — Есть и в тебе искра Божия. Она ярко в душе светит и спасает! — говорил он задумчиво и неопределённо, глядя куда-то вперёд перед собою.

— Ну, пророчь, что мне будет? — спрашивал служитель с серьёзным лицом.

— Что будет?.. — повторил Иван вдумчиво. — Кротость спасёт тебя! Смиренные угодны Богу! Ты не носишь меча и не погибнешь от него. — Слова эти произносил Иван расстановочно и вдумчиво, будто стараясь сам понять каждое слово, всем существом отдаваясь своим мыслям. Эта работа ума и желанье добра проникало трогательным выражением все черты его, и они получали привлекательность в эту минуту.

— Ну, иди дальше, блаженный! — проговорил служитель, внимательно выслушав его речи.

— Идёт Иван, раб Божий, — проговорил Иван, раскачивая головой в виде поклона служителю.

— Иди, святой, не кланяйся мне, грешному, — остановил его служитель.

— Так не говори! — внушительно сказал Иван. — Я служу всем святым, и ты можешь служить им, и мы равны; тем от греха избавляемся! И диавол… — воскликнул он, но служитель прервал его.

— Иди с Богом! — крестясь, проговорил он и быстро ушёл от него в ту сторону, откуда он провожал Ивана. Служитель уходил, зная способность Ивана проповедовать по целым часам, забывая, куда он шёл и о тех, кто его слушал. Но теперь, лишась слушателя, Иван опомнился и начал подниматься вверх по лестнице. Он шёл, едва касаясь пальцами ног каждой ступеньки, будто взлетая на них неслышными шагами, светя на лестнице тонким пламенем маленькой восковой свечи; его высокая белая фигура скоро исчезла вверху на повороте лестницы.

Наверху, в тереме царевен, светились уже лампады у образов, спускались на серебряных цепочках в виде паникадил. В комнате царевны Софьи на длинном столе зажжены были восковые свечи в высоких шандалах. Царевна Софья сидела подле стола на большом кресле, обтянутом золотистой кожей, на столе перед ней раскрыта была Библия, — то был новый перевод, недавно исправленный и напечатанный. Царевна читала из Библии вслух сидевшим около стола сёстрам и боярыне Анне Петровне. Анна Петровна прерывала по временам чтение, желая втолковаться в прочитанное, объясняя его себе и сёстрам царевны. Царевны казались утомлёнными и толкованьем её, и чтением, и длинным вечером, тянувшимся безо всякой перемены. Царевна Софья сложила книгу и поглядывала на часы, стоявшие на окне на большой подставке с красивой резьбой; часы показывали семь. Она поглядывала на дверь, кого-то поджидая, и на её лице видно было также утомленье, а может быть, и скука. Пестро и богато убрана была комната царевны; тут были и турецкие ковры, и бархатный покров на столе, много было красивых вещей из золота, с резьбой и фигурами людей или зверей, расставленных на стенных поставцах. На окне стояла огромная клетка с заморскою птицей попугаем, задремавшим теперь и свесившим вниз зелёную, блестевшую отливами голову, опираясь крепко сильною лапой на перекладинку в клетке.

В шкапах у царевны много книг. Стены комнаты царевны расписаны изображениями Христа, Иоанна Предтечи и сцен из Евангелия; на сводах потолка видны херувимы и серафимы; всё украшено на загляденье в этой комнате, где проводится весь день и вся жизнь в безвыходном затворничестве самой царевной и её пятью сёстрами. Но они давно, конечно, нагляделись на всё их окружавшее и жадно вперяли взоры на двери, будто ожидая свежей струи воздуха, желая, чтоб она ворвалась в душную атмосферу их терема, где слышится запах курения смесью душистых трав и розовой воды.

— Придёт ли сказочница сегодня? — спросила одна из меньших сестёр царевну Софью.

— Нет, сегодня не обещала прийти, — ответила ей боярыня Анна Петровна. — Сегодня пятница, а в день поста старица наша сказок не сказывает — греха боится.

— Завтра она грех отмолила бы, — проговорила Софья, улыбаясь.

В это время Иван, взбиравшийся по лестнице, стоял уже у двери в комнату царевен и тихо стучался в неё, по своему обыкновению. Приотворив дверь, он показался на пороге из-под поднятой тяжёлой занавеси.

— Ваня! Иван-блаженный! — раздались голоса царевен.

Он стоял, вошедши в комнату, скромно опустив глаза в землю и спрятав свои худые руки в длинные рукава рубашки.

— Озяб, блаженный? — спрашивала его боярыня Анна Петровна.

— Ничего Ивану. Ноги не мёрзнут, — ответил Иван, выставляя одну ногу, уже совершенно разутую, босую. Лапти сбросил он на лестнице перед входом в покои.

— Напоить тебя сбитнем горячим? — спросили его.

— Спасибо, пищу принимал, довольно. Пищу ото всех принимать можно, денег не нужно брать, — ответил Иван.

— Ты и от пищи готов бы отказаться, как отказывался от тёплой одежды! — говорила боярыня, глядя на Ивана с особым набожным выражением и в душе завидуя его подвижничеству. — Садись ближе к печи, на скамье, — указала она место блаженному.

— Где ты побывал сегодня, Иван? — спросила одна из царевен.

— Был у боярина Артамона, наказал приходить завтра, денег разнести по нуждающимся, — ответил Иван.

— Милостыню раздаёт, народ чтобы любил его, — язвительно говорила боярыня Хитрово, обводя взглядом лица всех царевен, как бы спрашивая, как они это находят. Царевна Софья сидела с широко раскрытыми глазами и недоброй улыбкой на румяных и полных губах.

— Что ты там ещё слышал? Кого там видел? — расспрашивала боярыня Хитрово Ивана.

— Много книг видел, — ответил Иван, — все святые книги, сказывал он. Монахов видел, что из Киева сюда пришли, книги исправляют. Молятся они, чтобы Киев, святой град, не достался навеки полякам!

— Ты всё это сам понял или толковали тебе? — спросила царевна Софья, изумясь осмысленной речи Ивана, обыкновенно говорившего мало и коротко.

— Помню всё, что слышу, — сказал Иван.

— Монахи-то о больном нашем государе молятся ли? — спросила боярыня.

Иван посмотрел на неё искоса и подозрительно.

— За хороших людей все молятся! — ответил он, опуская глаза. — Царь молодой, добрый, Богу угождает, и за него надо молиться.

— Все мы за него молимся, — внушительно говорила боярыня, — и молимся, и постимся не так, как другие, что с латынью водятся и потешные зрелища любят.

— Боярыня! — окликнул её Иван, подымая на неё глаза. — Не надо на людей зла держать, и посты не зачтутся, если любви нет в человеке!

— Язык мой всегда правду скажет! — проговорила боярыня.

— Покажи свой язык, боярыня! — пискливо прокричала вдруг дурка, до тех пор смирно сидевшая у печки.

— Зачем тебе? — сурово спросила боярыня.

— Хочу поглядеть, каково он длинен, такой ли у святых бывает, — тихо посмеиваясь, болтала дурка. Ей наскучило молчать, как приказала ей боярыня, пока читали Библию, и она обрадовалась, что могла выместить на ней свою сдержанность и сорвать улыбку у царевен.

Царевна Софья не улыбалась. Она смотрела на Ивана, о чём-то раздумывая, озабоченно поднялась со своего кресла и вышла в другую комнату. Пока Анна Петровна бранила дурку за болтовню, журила Ивана за его слова, царевна Софья приготовила у себя в опочивальне какую-то книжечку и деньги и кликнула к себе блаженного, показавшись на пороге. Иван послушно встал со скамеечки и подошёл к двери следующей комнаты.

— Войди на малое время, помолись со мной… — приказала царевна. Всегда готовый к благочестивым излияниям, Иван обрадовался и подошёл к образам крестовой комнаты, как называлась молельня, находившаяся перед опочивальней царевны и вся расписанная изображениями святых.