Волею императрицы

— Вот оно куда пошло! — проговорила она наконец. — Нет, пора, видно, поведать обо всём боярину Савёлову, чтобы не быть пред ним в ответе.

Степанида, не ожидая грозы на ясном небе, здоровалась с целованием с сестрой Нефиллой и наклонилась принять от неё благословение.

— Вижу, верно держишься ты нас! — проговорила Нефилла теми басовыми нотами, звуки которых считались в кружке раскольниц гораздо достойнее тонких, дискантовых голосов. — Ждала ли ты меня? — спросила Нефилла с ласковой, сладкой улыбкой.

— Каждый день молилась, чтобы нам пришлось встретиться! — говорила Степанида, стараясь усвоить голос и напев Нефиллы.

— Милость нужна нам, — внушительно проговорила Нефилла, — наша братия в нищете и в бедах! Собираем подаяния на случай переселения. Садись, сестра Степанида! — произнесла черница уже повелительно.

— Пройдём в комнату, что за кухней; не принести ли чего из съестного?

— Пятница ныне, опричь просфоры ничего не вкушала. Так все должны делать ради Царствия Божия.

— Не могу ещё, повинюсь тебе, — с сожалением сказала Степанида. — И смотрят за мною, велят вкусить чего-нибудь.

— Придёт время, что вольно будешь жить. Пока потерпи, а постарше будешь, в скит тебя примем.

— Где же скит задумала устроить? — спросила боярышня.

— На Дон идём, к казакам, а может, и до Тобольска странствовать придётся. Ты ещё жди, много лет готовься, а пока помогай нам, чем можешь.

— Вот припасла, что мне боярин, дед наш, дарил на гостинцы и на ожерелье меховое соболье, — сказала Степанида, вынимая из кармана небольшой кошель и показывая Нефилле золотые монеты.

— Спаси тебя Боже! — говорила Нефилла, принимая помощь и крестясь двуперстным знамением. — Надолго я уйду теперь из вашего края, но к тебе вести присылать буду через наших: придут к тебе от Нефиллы.

— Куда же уходишь? — с сожалением спрашивала Степанида.

— Вести пришли дурные. Отец Аввакум прощён был, возвращён в Москву и был в милости у самого царя; теперь, слышно, снова пострадал за правду. Не послушал он соборных увещаний, ни ласке царской не поддался: просил его царь покаяться, слёзно просил признать новые книги; жалел его царь за все вынесенные им страдания. Но не поддался отец Аввакум. Сказали в Москве, что он юродив стал и народ ради его смущается. Иду я, не встречу ли его на пути его в дальний край, — может, придётся ученья его послушать и поклониться ему.

— Пошла и я бы с тобой… — робко предложила боярышня.

— Погоня будет за тобой, — и вмиг остановка. Читай пока Святое Писание по старым книгам.

— Читаю, но не вразумил ещё меня Господь, не вижу разницы между старыми книгами и новыми, всё слово Божие…

— И я не разумею, только вера у меня есть в книги старые! И дщери духовные Аввакума, боярыня Морозова и сестра её Евдокия Урусова, обречены на заточение, за то, что твёрдо держались нашего учения. И ты…

Но сладкие беседы были прерваны неожиданным появлением мамушки Игнатьевны.

— Что тебе, мамушка? — спросила Степанида удивлённо.

— Я вот с этой святой душой потолковать пришла. Знаешь ли, мать-черница, что есть такой у нас боярин, что вас больно не любит!.. — спрашивала Игнатьевна.

— Пусть простит ему Бог, по неведению люди зло творят!

— Нет, он ведает, что вы зло разносите, отрываете народ от Церкви Православной… Вы-то все отступники…

— Брани, брани! За гонение возлюбит нас Господь! — говорила Нефилла кротким голосом; но сквозь далеко ещё не усвоенную кротость в голосе её слышны были звуки, напоминавшие о вражде и ненависти. Степанида растерянно смотрела на ссорившихся старух.

— Уйди! Уходи, Степанида Кирилловна, если нежелательно тебе, чтоб я выдала эту чёрную ворону боярыне и боярину! — говорила мамушка, силою стараясь вывести из кухни боярышню, взяв её за руку.

Разъярённая черница опередила их на дороге к двери. Она стала на пороге и с сверкающими глазами из-под надвинутого на лоб платка подняла руку и послала Игнатьевне двумя перстами крестное знамение.

— Прочь, прочь! — кричала старая мамушка, открещиваясь по-своему, закрывая глаза, чтобы не видеть такого нечестия. Степанида освободилась из рук её и, обняв черницу, быстро увела её в сени. Она указала Нефилле небольшую лестницу, по которой можно было сойти на внутренний двор, где были конюшни и черница могла найти Захара. Нефилла быстро исчезла, а Степанида, заплаканная, бросилась в терем к родительнице и жаловалась ей на суровое обращение со странницей.

— Вечером расспрошу Игнатьевну, а пока помоги мне попоить деда душистой травкой, — спокойно ответила ей Ирина Полуектовна. Игнатьевна вошла, готовая к допросу, но разбор неудовольствий между нею и боярышней Степанидой был отложен до вечера.

Старый боярин Никита Петрович Стародубский, вернувшись из Москвы в свою вотчину за дряхлостию и слабостию, жил уединённо и скучал без сына. От скуки он ссорился с приказчиком, с крестьянами и вошёл в препирательство с воеводой Костромы за посадских людей, поселившихся на его земле. Возвращаясь из Костромы, заглянул он к Савёлову и застал больного в невесёлом расположении. Лариону Сергеевичу только что решилась Игнатьевна донести о посещениях Нефиллы.

Испросив позволения посетить больного, она приотворила дверь его комнаты и просунула голову; боярин прочёл на её добром лице следы тревоги и беспокойства.

— Войди! — сказал он, поправляя подушки, на которые облокачивался, сидя на своей высокой постели.

— Великого блага и здоровья тебе от Господа! — говорила, входя, Игнатьевна и, кланяясь до земли, просила боярина выслушать верную слугу его.

— Коли дело есть, говори! — сказал Ларион Сергеевич.

— Дело немалое, речь моя будет о боярышне Степаниде Кирилловне…

— Что с нею приключилось? — спросил боярин испуганно, приподымаясь с подушек.

— То, что повадила она к себе черниц и странниц, сбивают они вашу голубушку с толку: научили креститься двумя перстами и их книги читать. Началось то ещё на Унже, а вчера и сюда пробралась чёрная, мать Нефилла! Слышала, что подговаривала она нашу голубку вступить в скит, посетить их сборище! Рассуди, боярин, как нам сберечь её.

Вся в слезах мамушка ждала ответа боярина, который выслушал всё молча и задумчиво и ответил спокойно:

— Не плачь, беды большой нет! И если то было невдомёк Ирине Полуектовне, так мы здесь сбережём боярышню. Вели запереть у лестницы теремные двери, а на лестнице посадить сторожа…

— Не годится Захар… — робко прервала речь боярина Игнатьевна.

— Найдём понадёжней, — возразил боярин, — сказочника моего посади, он будет и сказки сказывать! Поговорим с родительницей и с соседом посоветуемся: всё по молодости, думаю. Отдадим замуж, поумнеет. Ступай, ты не в ответе, только не болтай о том.

— Спасибо за милостивое слово, спаси нас Господь, отведи беду! — кланяясь, проговорила Игнатьевна и скользнула в дверь, чтобы незаметно вернуться в терем. Едва успел обдумать, что слышал, Ларион Сергеевич, как доложили о приезде Стародубского.

— Получше ли тебе, боярин? — спрашивал, входя за слугою, Никита Петрович.

— Сил нету прежних! — жаловался Савёлов.

— Приободрись, переломи недуг, вот я не балую себя, дома не сижу, хотя и одряхлел по воле Господа, и ты бодрись!

— Не в охоту мне! — проговорил боярин Савёлов, и в болезни сохранивший кроткий взгляд и спокойную речь. — А где же ты побывал, Никита Петрович? — спросил он.

— В Костроме. Вызывал меня воевода.

— Что нового там?

— Всё то ж! Недостаёт, вишь, войска и денег на ратных людей. И ещё бы наложил деньгу воевода, да не на кого, посад без людей остался! Семейные разбрелись по вотчинам, одинокие уходят к раскольникам, а раскольники уходят на Дон и в Сибирь, скиты устраивают в пустынях.

— Спугнули их напрасно, они на местах бы молились, дома! — проговорил грустно Савёлов.

— Да ты одурел, что ли, боярин? — крикнул Никита Петрович. — Ведь они на месте наших попов не хотят!