Страница 57 из 155
— Я никогда не позволю себе шуток при таких серьёзных обстоятельствах и в отношении такого человека, как вы, ваше сиятельство, — возразил граф Понятовский, — я говорил совершенно серьёзно и уверен в том, что вы, ваше сиятельство, будете искать и найдёте путь, чтобы сделать возможным для меня, с согласия императрицы, пребывание при этом дворе.
— Мне интересно было бы узнать причину, которая должна побудить меня сделать то, что вы от меня ожидаете... — сказал Бестужев, изумлённый доверием графа Понятовского, — предположим даже, что это в моей власти.
— Во власти вашего сиятельства всё, что вы хотите, а причина оказать кому-либо услугу всегда заключается, кроме личной дружбы, которую едва ли я могу иметь смелость предположить со стороны вашего сиятельства, в обещании или, в свою очередь, услужить когда-либо, или прекратить неприязненные действия.
Граф Понятовский говорил очень резко и определённо. Взор его обычно нежных глаз стал угрожающим и вызывающим.
Бестужев насторожился.
— Продолжайте, граф, — сказал он, — мне кажется, что наша беседа будет много серьёзнее, чем я предполагал... Итак, какую же взаимную услугу вы могли бы обещать мне? — продолжал он, окидывая красивого и элегантного молодого человека насмешливым взором. — Какие неприязненные действия могли бы вы прекратить, чтобы приобрести во мне пособника роману, который в действительности был бы для меня совершенно безразличен, если бы не необъяснимое упрямство великой княгини?
— Будущее, может быть, покажет услугу, которую я мог бы оказать вашему сиятельству, — ответил граф Понятовский.
— Дело идёт о настоящем, — прервал его Бестужев.
— Итак, — продолжал граф Понятовский, — будем говорить о том, что, как я предполагаю, могло бы неприятно воздействовать на вас, ваше сиятельство, и что, вне всякого сомнения, произошло бы тотчас же после того, как я был бы принуждён покинуть Россию, то есть тотчас же, как мне не удастся, — прибавил он, — увидеть в вас своего защитника.
— Дальше... дальше! — нетерпеливо произнёс граф Бестужев.
— Я вынужден подвергнуть ваше терпение небольшому испытанию, — продолжал граф Понятовский, — причём начну с одного события, от которого нас отделяет уже кое-какой промежуток времени... В Дрездене проживал, как, без сомнения, припомните вы, ваше сиятельство, господин Кастерас, человек большого ума; он, благодаря своей острой наблюдательности, благодаря своим связям при всех дворах и в особенности в известных кругах при русском дворе, встал на пути графу Брюлю, а также одному большому государственному мужу, первому министру одной великой державы.
Бестужев побледнел. Его взор неуверенно скользил по полу. В уголках его губ трепетала принуждённая улыбка.
— Видите ли, — продолжал граф Понятовский, — уже кардинал Ришелье считал за правило, что врагов и неудобных лиц должно или привлекать на свою сторону, или уничтожать... Само собою разумеется, что это правило было принято и государственными мужами позднейших времён. А так как господина Кастераса нельзя было привлечь к себе, то тот министр, о котором я только что говорил, решил уничтожить его. Поэтому он написал графу Брюлю пространное письмо, причём указал ему на правила великого кардинала и в то же время обозначил путь, на котором можно было посредством небольшого, безвредного порошка убрать неудобного противника с дороги... Совет упал на добрую почву, и ему последовали — Кастерас исчез с лица земли, на которой он стоял на пути графа Брюля и того высокого и могущественного советчика... Как и должно быть в таких случаях, это происшествие покрыто глубочайшей тайной и его участнику, без сомнения, было бы в высшей степени неприятно, если бы когда-нибудь покров с той тайны был приподнят, так как подобные вещи творят, но не совсем-то охотно допускают упрекнуть себя в них... Если я буду принуждён покинуть Россию, если мне не удастся приобрести дружеского защитника в лице вашего сиятельства, то я обращу внимание всего света на упомянутое происшествие, чтобы, если я не в состоянии более защищаться, мстить моим врагам, к которым я, к своему величайшему сожалению, вынужден буду причислить и вас.
Граф Бестужев снова овладел собою. Он откинулся на спинку дивана и с выражением безразличного спокойствия проговорил:
— Недостаточно рассказывать подобные истории, которые ведь легко могут явиться плодом фантазии в ничем не занятой голове; приходится также и доказать их.
— Нет ничего легче этого, — воскликнул граф Понятовский, — то письмо, о котором я говорил...
— Подобные письма, — прервал его Бестужев, фиксируя своего собеседника взором, — если их вообще пишут, всегда уничтожаются.
— Они должны быть уничтожаемы, — продолжал граф Понятовский, — и я не сомневаюсь, что вы, ваше сиятельство, в подобном случае соблюли бы такую предосторожность... Но вы припомните, что граф Брюль насколько умён, настолько и легкомыслен... А может быть, он хотел обезопасить себя, так как ведь может случиться, что прежние друзья сделаются врагами... Словом, то письмо не уничтожено, и, когда король Фридрих осаждал Дрезден, он нашёл в архивах тот роковой документ.
— Этого не может быть! — воскликнул граф Бестужев, совершенно забывая всякую сдержанность. — И то письмо?..
— Находится в надёжном месте, — сказал граф Понятовский, — так что каждое мгновение оно может быть опубликовано и сообщено в оригинале представителям европейских кабинетов... Но, чтобы вы, ваше сиятельство, не сомневались в моих словах, — продолжал он, — прошу вас бросить взгляд на эту копию.
Граф вынул из нагрудного кармана бумагу и передал её канцлеру.
Последний быстро пробежал взором её содержание и затем под влиянием внезапного взрыва живого негодования разорвал её.
— Теперь вы видите, что я не безоружен, — спокойно произнёс Понятовский, — и я прошу вас ещё раз оказать мне своё покровительство и содействие и сделать для меня возможным дальнейшее пребывание при этом дворе.
Граф Бестужев поднялся с дивана и в глубоком размышлении стал ходить взад и вперёд по комнате, причём даже не опирался на палку, как всегда делал это.
— Это невозможно, — сказал он, между тем как его лицо не носило и следа прежней холодной и важной снисходительности. — Это невозможно... государыня вполне определённо выразила своё повеление... Что мне сказать ей?.. Всё же подождите, — вдруг, останавливаясь, проговорил он со злорадно хитрой усмешкой, — граф Брюль, который легкомыслен, как балетная танцовщица, допустил непростительную неосторожность... Он должен позаботиться о том, чтобы она осталась без последствий... Это было бы неслыханным скандалом! — Канцлер молча размышлял несколько мгновений. — Есть одно средство, — сказал он затем, с благосклонною улыбкою глядя на графа. — Императрица не может удалить из России посла союзной державы, она не может питать подозрения к представителю кабинета, стоящего на стороне России... Вам необходимо покинуть Россию... в настоящую минуту невозможно противиться повелению императрицы... Но вам предстоит вскоре вернуться обратно... я надеюсь, её императорское высочество будет очень довольна, когда граф Станислав Понятовский, которого она почтила своим милостивым расположением, появится при Петербургском дворе в качестве посла его величества короля польско-саксонского.
Лицо графа Понятовского осветилось гордой радостью. Но он недоверчиво покачал головою:
— Это было бы таким счастьем, о котором я не осмеливаюсь и мечтать, — воскликнул он. — В моём возрасте... Нет, это невозможно.
— «Невозможно» — этого слова граф Брюль не знает, если только пожелает чего-либо, — возразил Бестужев, — а он должен сделать это, чтобы загладить своё непростительное легкомыслие. Поздравляю вас, — продолжал он, с доброжелательной миной подавая графу руку, — вскоре я буду иметь удовольствие представить вас императрице при вашем вступлении в ваши новые обязанности.
Граф Понятовский подавил в себе радость по поводу этого непредвиденного оборота дел и сказал: