Страница 1 из 155
На пороге трона
I
Наступила весна 1757 года.
Окрестности Петербурга оделись свежей зеленью; дни всё быстрее и быстрее приближались к их наибольшей продолжительности, когда ночь как будто совсем теряет своё владычество на берегах Невы и лишь на короткое мгновение, между вечерней и утренней зарей, осмеливается поднять голову, чтобы тотчас снова исчезнуть, после того как ей едва удалось набросить на мир лёгкое и прозрачное покрывало.
Однако весна, разбившая ледяные оковы рек и озёр, заставившая древесные почки распуститься, мотыльков выползать из их куколок, а вольных пташек оглашать воздух ликующими весенними песнями, принесла людям лишь тяжёлые заботы и тревогу, потому что кровавый призрак войны витал над Европой, стараясь увлечь за собою все народы. Прежние отношения и союзы европейских держав изменились в корне. Австрия оставила старые традиции своей политики. Князь Кауниц убедил гордую императрицу Марию-Терезию забыть войны, продолжавшиеся целыми столетиями, и протянуть так долго ненавидимой Франции руку для союза против прусского короля, которого императрица-королева ненавидела ещё сильнее, чем Людовика XV с его легкомысленным двором. Унизить и ниспровергнуть его сделалось её заветной целью, предметом пылких желаний и надежд последней венценосной дочери Габсбургского дома, из венца которого потомок бранденбургских вассалов осмелился выломить прекрасную силезскую жемчужину. Маркиза Помпадур охотно приняла руку австрийской императрицы, и Шуазель, угадавший в стремившейся к возвышению Пруссии элемент будущего единения Германии, предоставил французское оружие в распоряжение старого, исконного врага, чтобы помешать росту грозного противника. Англия начала воевать со своим давнишним французским соперником и заключила союз с прусским королём, которому предоставила в распоряжение ганноверские войска и щедрые денежные субсидии. Фридрих напал на Саксонию, разбил Австрию под Ловозицем и готовился выступить в новый поход. Решающие великие державы европейского материка стояли одна пред другой с оружием в руках и ожидали от кровавой резни, предстоящей весной и летом, богатой жатвы славы, земель, золота и удовлетворённой мести, не заботясь о том, сколько плодов тяжкого труда будет растоптано лошадиными копытами и раздавлено колёсами пушечных лафетов.
Взоры всей Европы с величайшим напряжением были устремлены на Россию, которая оставалась среди всеобщей военной сумятицы в неприступном и как будто невозмутимом покое, грозная для всех воюющих сторон. Если бы этому обширному государству, обладавшему, несмотря на многократные внутренние потрясения, неистощимыми средствами, удалось сохранить свою накопленную силу, пока прочие державы изнурялись и изнемогали во взаимной борьбе, то петербургскому кабинету, без единого удара меча, без малейшей жертвы, выпала бы на долю роль верховного третейского судьи в Европе. Между тем такая перспектива представлялась всем остальным державам настолько же опасной, насколько горячо желала каждая из них в отдельности привлечь Россию на свою сторону. Таким образом усилия всей европейской дипломатии клонились к тому, чтобы втянуть в общую распрю русский двор к выгоде единичных воюющих держав или, по крайней мере, выведать в точности, какое направление примет русская политика и чего можно ожидать от молчащего северного колосса, чтобы строить на этом свои расчёты и распределять согласно тому свои оборонительные средства.
Однако такая задача была не из лёгких, потому что своеобразные условия русского двора затрудняли всякое наблюдение и делали ненадёжным всякий расчёт. Англия заключила с русским правительством прочный договор, который на случай войны обязывал Россию выставить в Лифляндии армию в шестьдесят тысяч человек для совместных действий с Великобританией. Этот договор был заключён ещё в то время, когда прусский король был союзником Франции и противником Англии; тем не менее когда сент-джемский двор вступил в союз с Фридрихом Великим, то из Лондона потребовали, чтобы Россия, в силу этого трактата, оказала помощь теперешнему союзнику Англии и выслала свою армию на поддержку прусского короля против Австрии. Глубокое отвращение императрицы Елизаветы к прусскому королю хотя и не допускало подобной возможности, несмотря на английские субсидии, которые она получала на основании этого договора, однако, с другой стороны, до сих пор не удавалось склонить её и на поддержку Австрии; а для Фридриха была уже большая и существенная выгода в том, что ему не угрожало никакое нападение с достаточно открытой северо-восточной границы его королевства. Усердные старания Австрии добиться активного союза с Россией, кроме решительности, с какою Англия настаивала на исполнении своего договора, разбивались ещё о неудовольствие императрицы против Австрии и Франции.
Императрица Мария-Терезия позволила себе некоторые замечания относительно образа жизни русской самодержицы, оскорбившие государыню, пожалуй, тем сильнее, чем основательнее были они. Людовик XV, в свою очередь, подал Елизавете Петровне повод к гневному недовольству, потому что хотя он лично признал русский императорский титул за Елизаветой Петровной, но сделал это таким образом, точно оказал ей милость, и при этом вдобавок твёрдо настаивал на преимуществе французского двора пред русским. В церемониале, предписанном им своему посланнику, он не захотел ничего изменить. Кроме того, французский посланник в Лондоне потребовал предпочтения себе пред представителем императрицы Елизаветы Петровны при лондонском дворе в такой резкой и надменной форме, что глубоко возмущённая русская императрица отозвала своего посланника из Парижа и отправила французскому посланнику в Петербурге его верительные грамоты, да мало того, почти насильно выслала его за пределы Русской империи. Таким образом, между Францией и Россией были прерваны всякие дипломатические сношения, и австрийская дипломатия оказалась в Петербурге изолированной, лишённой поддержки.
Из главных и наиболее влиятельных лиц при русском дворе государственный канцлер Бестужев непоколебимо стоял за договор с Англией и старался склонить императрицу к прочному нейтралитету. Граф Иван Иванович Шувалов хотя был безусловно на стороне Франции и пускал в ход всё своё влияние, чтобы убедить императрицу Елизавету в необходимости вступиться за Австрию и Францию, однако ему приходилось действовать в этом отношении крайне осторожно. Здесь против него было самолюбие государыни, оскорблённое спорами о рангах, и вдобавок его двоюродный брат, фельдцейхмейстер граф Пётр Шувалов, абсолютно не хотел слышать ни о какой войне, считая нужным сохранить в неприкосновенности военную силу России для дальнейших решительных выступлений.
Великий князь Пётр Фёдорович, со своей стороны, заявил, что стоит за сохранение английского союза, и рассказывал встречному и поперечному, что для России выгоднее всего заключить союз с прусским королём для ниспровержения всех его врагов и что если бы ему .предоставили руководство русской политикой, то все его войска немедленно выступили бы в поход, чтобы сражаться под предводительством Фридриха Великого с Австрией и Францией. Хотя голос наследника престола значил крайне мало при дворе, а императрица Елизавета Петровна противилась всякому вмешательству племянника в государственные дела, однако его резкие нападки на Людовика XV и французский двор находили невольный отклик в её сердце. Когда же она время от времени милостиво и благосклонно улыбалась при каком-нибудь хлёстком замечании великого князя, это сбивало с толка толпу придворных, и большинство из них при таком разногласии в высших сферах предпочитало старательно избегать всякого разговора о европейской политике. Поэтому, попадая в придворные круги Петербурга, можно было подумать, что вся Европа наслаждается ненарушимым миром и на свете нет иных интересов, кроме балов, охот, катания на лошадях и по воде, а также мелких интриг и анекдотов в обществе, занятом исключительно своими удовольствиями.