Страница 2 из 155
Императрица, питавшая и без того непреодолимое отвращение к делам, к политике, особенно же к бесповоротным решениям, была вполне довольна, что в непосредственной близости никто не принуждал её брать сторону той или другой воюющей державы. Она тщательно избегала всяких подробных разговоров с иностранными посланниками, и таким образом Россия оставалась спокойной и хранила мир, хотя сильная армия постепенно стягивалась на западной границе. Генерал Апраксин, назначенный уже много месяцев тому назад её главнокомандующим, спокойно жил в Петербурге, и императрица ни разу не напомнила ему о том, чтобы он отправился к армии.
С пробуждением весны двор покинул Петербург; императрица переехала в Петергоф с его дивными садами, спускающимися террасами к морю и разбитыми по образцу версальских. Здесь Елизавета Петровна большую часть времени проводила в строгом уединении, вращаясь лишь в кругу своих приближённых.
Великий князь Пётр Фёдорович жил со своей супругой Екатериной Алексеевной в Ораниенбауме, в загородном замке, построенном князем Меншиковым. Этот замок, служащий теперь средоточием богатой и живописной дачной колонии, стоял в то время ещё уединённо среди своего великолепного, простиравшегося до морского берега парка, который со стороны суши примыкал к густым лесам. Пред дворцом, расположенным на отлогой возвышенности, располагался громадный двор, замыкавшийся высокой железной решёткой. От главного корпуса тянулись длинные боковые флигели, ограничивавшие этот двор с обеих сторон и в то же время выходившие одним фасадом в парк, пересечённый каналом до самого моря.
Дворец был построен и меблирован с роскошью и вкусом, которые обнаруживал князь Меншиков во всех своих постройках, и служил в то время средоточием своеобразной кипучей жизни. С тех пор, как императрица Елизавета Петровна подарила его своему племяннику и наследнику престола для летнего пребывания, величавое и расточительное великолепие, служившее внешним атрибутом русского двора (правда, сам великий князь, благодаря своему безрассудному хозяйству и скудости императорской казны, часто не имел у себя лишнего рубля), соединилось здесь с дикими и причудливыми затеями, свойственными характеру наследника престола.
Хотя всё голштинское приходилось не по душе императрице, однако великому князю было разрешено держать при себе батальон голштинских солдат. Это разрешение было исходатайствовано главным образом через графа Александра Шувалова, который надеялся отвлечь этим путём великого князя от всякой попытки заняться политикой. И действительно, Пётр Фёдорович не только почувствовал благодарность к графу Александру, который внушал ему раньше сильнейшее отвращение, но отдался занятиям со своим голштинским войском так усердно и так исключительно, что как будто выбросил из головы всё остальное.
За ораниенбаумским парком он приказал соорудить маленькую крепость с окопами, рвами и башнями; по своим миниатюрным размерам она казалась красивой моделью тогдашней фортификации и заключала в себе гарнизон в сорок человек; командиром последнего великий князь назначил своего голштинского камергера фон Брокдорфа, которому пожаловал майорский чин в своём корпусе.
Голштинские войска, состоявшие преимущественно из всякого сброда, под командой офицеров, которых великий князь навербовал среди забубённых голов из голштинского дворянства с примесью отставных унтер-офицеров прусской армии, располагались на зимние квартиры в боковых флигелях дворца, летом же, при первом наступлении тепла, Пётр Фёдорович приказывал своей так называемой голштинской гвардии разбивать лагерь из палаток и бараков против крепости и сам командовал различными военными упражнениями и манёврами, между прочим примерною осадою крепости.
Кроме этих голштинских войск, на которые императрица смотрела, как на забаву, не придавая ей собственно никакого военного значения, в Ораниенбауме стояла также гвардейская рота преображенцев и измайловцев в виде почётной стражи наследника престола.
Только эти русские гвардейцы держали главный караул у ворот и часовых у входа во дворец. Кроме того, императрица, также по совету графа Александра Шувалова, передала великому князю командование над корпусом пехотных кадет; под начальством Петра Фёдоровича, мало вникавшего в мелкие подробности службы, стоял полковник Александр Петрович Мельгунов, проживавший также в Ораниенбауме с отрядом из ста воспитанников во время пребывания там великого князя.
Таким образом в этом загородном местечке с его дивным положением среди живописной природы, как будто созданном для тихого уединения, сосредоточивалась многосложная и пёстрая военная жизнь, в которую вносил много движения беспокойный и непостоянный нрав великого князя. Кроме того, сюда съехался придворный штат великой княгини, состоявший под начальством княгини Гагариной, и число фрейлин её высочества постепенно возрастало, так как императрица определяла на службу к супруге своего племянника всех молодых девушек знатных фамилий, которым она желала оказать свою благосклонность, но не имела возможности оставить их при себе. Если прибавить сюда массу камер-фрау, лакеев, шталмейстеров и крепостных слуг всякого сорта, то можно понять, что ораниенбаумский дворец во время пребывания там великокняжеской четы был набит битком от подвалов до чердаков и представлял собою интересный мирок, где теснились разнообразнейшие элементы. Они вели между собой войну с непримиримой ненавистью, ревностью и интригами, которые были тем ожесточённее, упорнее и зловреднее при дворе великого князя, чем меньше сам он был способен управиться с различными элементами окружавшей его среды и подчинить их своей власти.
Было около полудня. Погода стояла ясная. Воздух был свеж; к нему примешивались струи почти зимнего холода, который долго даёт себя чувствовать после таяния снега, прежде чем весна окончательно вступит в свои права. Древесные ветви оделись светлой зеленью; небо сияло прозрачной лазурью; с моря доносился лёгкий рокот волн.
Во дворе ораниенбаумского дворца выстроились кадеты с полковником Мельгуновым пред фронтом. В эту пору дня великий князь обыкновенно производил их смотр, но прошло уже полчаса, как они пришли, а его высочество и не думал показываться. Кадеты, сплошь красивые, стройные юноши от шестнадцати до восемнадцати лет, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, слабо и небрежно держа свои маленькие, изящные ружья. Полковник Мельгунов, мужчина лет тридцати, с бледным и умным лицом человека «себе на уме», возбуждённо прохаживался взад и вперёд, точно не замечая, что воспитанники, с которых он обыкновенно взыскивал в строю за малейшее нерадение к службе, втихомолку болтали между собою, причём иногда произнесённое шёпотом слово сопровождалось весёлым, едва подавленным смехом. Сам Мельгунов угрюмо потупился и бормотал порою сквозь зубы крепкие словца.
Пред караульной у ворот, на каменной скамье, опиравшейся на львиные головы, сидел, насмешливо поглядывая на кадет, офицер Преображенского полка, тогда как из окон караульного помещения с тем же насмешливым злорадством смотрело на кадетскую молодёжь, томившуюся в строю на солнцепёке, несколько солдат. Это ещё сильнее раздражало полковника Мельгунова, который время от времени топал ногой, словно стараясь воздержаться от вспышки гнева.
В первом этаже одного из боковых флигелей, обращённых фасадом на парадный двор, показывались у окон молодые девушки, некоторые уже в полном туалете, другие в пудермантеле и папильотках. Притаившись за драпировкой, они выглядывали во двор, со смехом перешёптывались между собою, а иногда подавали тому или другому из выстроившихся кадет таинственный знак, понятный лишь тому, к кому он относился. Их лукавое кокетство ещё больше, чем скука и усталость, отвлекало внимание юношей от военной выправки.
Всё насмешливее становилась мина гвардейского офицера у ворот; всё сильнее кипела досада полковника Мельгунова. Ещё немного, и он, пожалуй, сорвал бы гнев на кадетах, ряды которых почти расстроились, если бы часовой, стоявший снаружи у дворца, не крикнул громко караулу становиться под ружьё. Преображенцы высыпали на площадку, их офицер обнажил шашку и стал возле них. Барабанщики и флейтисты заиграли марш, кадеты поспешно сомкнули свои ряды и взяли ружьё на караул, как и солдаты на часах. Лакеи выбежали на парадное крыльцо, а придворные дамы отскочили прочь от окон. Лишь иногда из-за гардины высовывалась чья-нибудь любопытная голова.