Страница 51 из 64
— Перегодили б немного. Авось выручить можно.
Псари сердито тащили его за собой.
— Выручишь при опричине! Зря себя и их загубим.
И с дружеским участием:
— Ужо придём на Чёрный Яр, порассудим. Авось подмогнут-то свои.
Покорно стихал, снова неслышно полз. В лесу беглецы присели передохнуть. Ивашка понуро сидел, пальцы нервно мяли пожелтевший колючий репейник.
— Братцы, а братцы!
— Небось опять про Никишку?
— Попытались бы. Негоже так-то.
Но тут же сам безнадёжно махнул рукой, встал суетливо.
— Коли в путь, так в путь!
Гуськом двинулись по нелюдным тропинкам, пропали во мраке.
Дворовые беспрерывно бегали с полными мисками и жбанами из кухни в боярский терем. Курлятев пригласил гостей к столу.
— Показали бы милость. Откушали бы.
Друцкой принял ковш, пригубил, поморщился.
— Горькое у тебя вино, князь.
Бросил остервенело на пол ковш, залил вином кафтан хозяина.
Курлятев обиженно отстранился. Друцкой щёлкнул его по лбу, моргнул Грязному.
С гиком выбежали опричники из терема, впереди погнали дворовых.
— Ведите к боярышне.
Курлятев стоял, ошеломлённый, у двери.
— Не по мысли, боярин, вольность моя?
Молчал, закрыл руками лицо. Гнев перехватил горло.
Сенные девушки, заслышав топот шагов, забились по тёмным углам. Горбунья открыла скрыню. Насильно втолкнула в неё боярышню. Курлятева стояла перед шутихой, ломала руки, беспомощно всхлипывала:
— А меня куда же? Меня куда же, Даниловна?
— Хватит, чай, в скрыне местечка и на двоих.
Опричники бешено стучались в дверь.
— Честью просим, впустите!
Укрыв боярыню, горбунья надела колпак, подбежала к двери.
— Кой с усам — поскачет и по горам!
— Пустите, ежели головы своей жалко!
— А кой с бородой, тот и суженый мой!
Отодвинула засов, присела на корточки, залилась тоненьким собачьим лаем. Опричники откинули её в угол, вгляделись в обмерших девушек.
— Куда боярыню с боярышней схоронили?
Горбунья на четвереньках подошла к Грязному, ткнулась головою в его колено, приподнялась.
— Эвон, гляди.
Чуть слышно шевельнула губами, с ехидной улыбочкой показала на скрыню.
Опричник выволок женщин.
— Бью челом, боярыня-матушка. — И, похлопав ладонью по щекам боярышни, продолжал:— Что царевна твоя, белоснежна, дородна!
Боярышня отступила.
— Охальник!
— Ну, ты!
Обнял, на руках вынес из терема.
— А будешь кусаться, царевна, зубы перекушу!
Боярыню подхватили под руки. Она покорно пошла.
Опричники опорожняли сундуки. Как стихло за дверью, они набросились на сенных девушек.
Грязной, приплясывая, стал перед Васильем Артемьевичем.
— И дочку ты родил, красавицу!
Он облизнулся, прищурился.
— Краше царевны.
Курлятев молчал, сдерживался. Боярыня, прижавшись лицом к его плечу, всхлипывала.
Опричник хлопнул себя по бёдрам.
— А не попотчуешь ли, боярин, гостей долгожданных поцелуйным обрядом?
И, не дожидаясь согласия, Грязной поставил женщин среди горницы, построил опричников в очередь. Наперёд вышел Друцкой.
— Подай, боярин, вина.
Курлятев, с лицом, почерневшим от бессильной злобы и оскорбления, трясущимися руками подал жене жбан, а дочери братину на подносе. Опричники многозначительно переглянулись.
Друцкой шагнул, будто нечаянно, больно отдавил ногу хозяину.
Василий Артемьевич торопливо отошёл к окну. Боярыня налила вина в братину. Дочь поклонилась Друцкому в пояс. Опричник одним духом выпил, поставил братину на поднос, обнял девушку, сочно поцеловал.
Курлятев заскрежетал зубами. Лицо покрылось мертвенной бледностью.
Женщин усадили насильно за стол.
— За такую честь — подать вина боярыням!
Грязной облапил хозяйку, прищурил глаз.
— А у тебя, князь, губа не дура. Эвон какую боярыню раздобыл. — И, причмокивая: — Принесли бы вина, распотешили бы.
Дворовые бросились из терема, вернулись с бочонком.
Один из опричников внимательно огляделся, жалко скривил лицо.
— Чем бы ещё князь-боярин гостей попотчевал?
Взгляд его упал на подголовник.
— Эна! Гляди!
Курлятев тяжело засопел.
— Не дам! Не дам ломать!
Пригнул голову, на лоб упала седая прядь, надвинулся на опричника.
— Не дам ломать!
Друцкой стукнул кулаком по столу.
— Так-то царских людей принимаешь! — И резко проговорил: — Связать!
Навалились, сбили с ног, привязали полотенцами к дверной щеколде.
— Оно так-то вот краше.
Опричник плюнул сквозь зубы в лицо Курлятеву, повернулся к боярышне.
— Сняла бы, царевна, кокошник.
Девушку мутило от выпитого вина, заволакивало сознание. И когда с неё сорвали кокошник, сквозь всхлипывания неожиданно расхохоталась, потянулась к ковшу, потеряв равновесие, ткнулась лицом в залитый вином стол.
Грязной утащил боярыню в сени.
Василий Артемьевич, красный от напряжения и ненависти, отчаянно рвался, кричал.
Всю ночь пили опричники. На рассвете они приготовились в путь. Курлятевское добро было уложено в колымаги. В крайнюю повозку посадили боярина, Никишку и Фиму. Впереди построились псари со сворой боярских псов.
Отряд сел на коней. Друцкой отдал команду.
ГЛАВА VI
Ещё не просыпался день, а на государевой льнотрепальне уже кипела работа. Неугомонным роем шмелей гудело фландрское маховое колесо. Остервенело и жадно чавкали трепальные станки. В колеблющемся тумане серой пыли, точно призраки, сновали рабочие. Девушки, обхватив тучные и тяжёлые связки кудели, непрерывной чередой мелькали у станков. Пот бороздил их лица затейливыми узорами грязи, липкими струйками стекал к стиснутым губам. Пыль ложилась на глаза, больно разъедала их, вызывала слёзы. Нельзя было остановиться, передохнуть. За каждым движением рабочих зорко следил глаз приказчика.
Две пары голых рук непрерывно вертели фландрское колесо.
Вдруг льнотрепальню прорезал крик. У колеса забилась девушка. Брызнула кровь. На мгновение все остановились. Рабочие побросали работу.
Приказчик рванул из колеса раздробленную кисть руки девушки.
— Убрать!
И изо всех сил хлестнул в воздухе плетью.
Люди рассыпались по местам.
— Эй, вы, у колеса!
Вертельщики беспомощно развели руками.
— Так что поломка.
Старший притих, съёжился сразу, глупо поглядел на рабочих.
— По-лом-ка?
Подошёл к колесу, пощупал бессмысленно.
— Немедля прила...
Он не договорил. Его прервал появившийся на пороге стрелец. Приказчик бросился к двери.
— Ца-ри-ца! Царица идёт!
По дороге вскачь неслись всадники. Впереди на низкорослом монгольском коне, высоко запрокинув голову, скакала Марья Темрюковна. За ней — наперсница Хаят и телохранители.
Царица резко остановила коня, бросила повод стремянному, слегка покачиваясь, вошла в льнотрепальню.
Рабочие распростёрлись на земле. Темрюковна строго поглядела вокруг, остановилась у маховика, нагайкой ткнула в спину рабочего.
— Не гулять!
Чуть заколебался тёмный пушок на чувственной верхней губе, и вздрогнули широко раздутые ноздри.
— Не гулять!
Капризно топнула ногой, затянутой в сафьяновый сапог.
Рабочий лежал не шевелясь, только плотней приник лбом к земле. К царице неслышно подполз приказчик, коснулся губами края расшитого золотыми узорами шёлкового платья.
— Дозволь молвить.
Протянул молитвенно руки.
— Поломка.
И съёжился, как от удара.
Жутко потемнели, двумя большими агатами сверкнули глаза царицы.
— Не смели ломать! Работать!
Полуобернулась к опричнику, зло провела у себя по шее нагайкой.
Опричник приложил руку к груди, выхватил из ножен саблю. Приказчик вцепился в подол платья царицы.