Страница 14 из 19
Е.П.: Признаюсь, что я, например, с подозрением отношусь к инсталляциям и перформансам. У меня есть один давний рассказ, где в Нью-Йорке, на Манхэттене, тамошнее богемное общество чествует знаменитого русского художника, который в рамках перформанса прицельно насрал на голову своего товарища с небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. А недавно я узнал, что «Пусси Райот» хотят слупить с России в Страсбургском суде 250 тысяч евро за свои страдания. Папаша одной из них утверждает, что они продешевили – надо было требовать 250 миллионов.
Э.Б.: Ну, есть же все-таки разница между артистическим жестом и обыкновенным хулиганством. Обостренная реакция властей на хулиганство «Пусси» – это вне культуры, это государственная глупость, обеспечившая им нынешнее безбедное существование. В Париже украинские девочки пытались сделать нечто подобное, стали плясать голышом в соборе Парижской Богоматери, в колокол звонить, так там их какие-то крепкие ребята просто-напросто выкинули из собора, и все! Инцидент был исчерпан, лишь одна программа телевидения о нем вскользь упомянула.
Е.П.: Я с тобой полностью согласен, но полагаю, что идиотизм власти вовсе не оправдывает идиотизма ее оппонентов. Если ты оппозиционер, но дурак, то уж в этом точно не Путин виноват. Боже мой, сколько развелось псевдятины! Это ведь не только живописи касается, но и литературы, культуры, политики.
Э.Б.: И дело тут вовсе не в цензуре. Единственное, что когда появляются симптомы тенденции возврата опять туда, тогда действительно становится дурно и думаешь – не дай бог, не дай бог!
Е.П.: Информирую тебя, знатного парижанина, которому Родина доверила Манеж (шутка!), что властям пока что, слава богу, до культуры особого дела нет. Что бы там ни завывала православная сталинистка Я., ни плел нынешний министр культуры М., автор блестящего афоризма о том, что без идеологии человек становится животным…
Э.Б. Я вообще слово «идеология» не люблю. Меня от любой идеологии коробит. И от советской, и от рыночной. Для меня свобода возможна только через искусство. Искусство располагает своим пространством, свободным от социального. Хотя оно очень связано с социумом, обслуживает его и питается им, но оно самостоятельно, потому что отвечает не на вопрос «Чего хочет человек?», а на вопрос «Для чего человек существует?». Чтобы ответить, искусство должно иметь точку опоры за пределами социума, смотреть на него извне.
Е.П.: И все равно – эти времена с теми сравнивать некорректно. Эти – лучше, несмотря на их подлость и свинство. И эволюция все-таки есть. Вспомни, как художник, хотя бы цвет толпы в Москве начала 60-х годов. Черные кепки, серые суконные пальто, ватники, которыми нынче нас украинцы попрекают и которые теперь даже в нищих русских деревнях не носят. Эволюция и в том, например, что твоя выставка будет в Манеже, а не на чердаке.
Э.Б.: Согласен.
С чем на этот раз Эрик согласился, я уточнять не стал, а молча подумал о том, что вновь возникает старинный русский вопрос – «ЧТО ДЕЛАТЬ?». Что делать, когда иллюзии шестидесятников тают, как мороженое? Двадцать лет назад надежда была, что как перемрут старые коммуняки, так всем и будет ЩАСТЬЕ. А тут за это время новые гады взросли из тех, кто, согласно строчке из песни Евгения Бачурина, не «ходил под кнутом». Да глупые-то какие, Господи!
Е.П.: Ладно, ну их всех! Я б помалкивал, но так и тянут, так и тянут эти разномастные черти художников в политику, каждый тащит на свою сторону.
Э.Б.: Эта проблема тоже возникла давным-давно. Некоторые мои друзья, люди, которых я уважал и любил, были диссидентами, и они тоже тогда от меня требовали – не просили! – чтобы я тоже что-то такое подписывал, конкретно участвовал в общественной деятельности. Я от этого всегда категорически отказывался. И вовсе не потому, что боялся. Но – либо политикой заниматься, либо творчеством. Я знал себя и отчетливо понимал, что если я сейчас начину письма подписывать, то – все! Как художник я больше работать не смогу. Увы, я так устроен, и поделать с этим что-либо – выше моих сил. В результате на меня уже тогда иной раз косовато стали поглядывать эти мои приятели. Давай уж, действуй, если ты порядочный человек! Что ты там своей живописью на что-то там намекаешь? Ты прямо, прямо говори!
Е.П.: В глаза мне, в глаза!
Э.Б.: Только я считаю, что живопись моя и тогда, и сейчас была и есть самое настоящее прямоговорение, прямее некуда.
Е.П.: Все тянут в свою сторону, и получается интересная каша, да не наша… И я думаю, что наш с тобой любимый андеграунд был точным слепком официального общества. Со своими генералами, политруками, графоманами, диссидентами, стукачами…
Э.Б.: Успешным каждый художник хочет быть, но весь вопрос в том, сколько ты согласен заплатить за это. В наше время ситуация была жесткая. Либо ты делаешь свое дело, либо ты делаешь карьеру. Это вечная проблема взаимоотношений художника и общества. Сейчас ситуация мягче, но в принципе такая же. Молодые ребята, как правило, хотят сразу все… Не успев сформироваться, не выявив собственной профессиональной сущности, пытаются сразу же привлечь к себе внимание любыми средствами. «Артистический жест», «самовыражение» – все это уже было, было, было! Эта ситуация осложняется еще и тем, что коллекционеры, покупающие картины, за счет чего и живет, собственно, изобразительное искусство, перестали верить личному вкусу: люблю не люблю, нравится не нравится. И ориентируются на то, что скажет эксперт или тот, кто себя за эксперта выдает. Кураторы, галерейщики, искусствоведы, которые должны быть посредниками, вдруг возомнили себя хозяевами искусства, и художник для них всего лишь средство для достижения неведомых их целей, чаще всего материальных. Талант антрепренера ценится современным художественным социумом куда выше таланта художника, творца… И если изначально в проект были вложены деньги, то художник-антрепренер, конечно же, обязан их «отбить». Я – другой. Я всю жизнь работал и работаю один, сам. Я просто писал и пишу картины. И мое счастье, что я нашел тогда способ зарабатывать деньги не живописью, а другим способом, оформляя детские книжки. Это не универсальный, это трудный путь для молодого художника, но если честно, я другого пути не вижу. Пока ты профессионально не окреп, не обрел себя сам, не встал на ноги – не нужно суетиться. Не нужно бегать, крутиться, показывать, показываться. Нужно найти какую-то другую работу, которая обеспечивала бы тебе жизненный минимум, однако не отнимала бы у тебя все твое время, которое ты должен посвятить своему творчеству, если Бог дал тебе хоть капельку таланта. Иного выхода нет, и не надо мне говорить про Энди Уорхола. Энди Уорхол был одарен дважды. И как художник, и как предприниматель. Энди Уорхол – американец, а не русский или француз.
Е.П.: Ты, гражданин России Эрик Булатов, ощущаешь ли ты себя принадлежащим к какой-либо религиозной конфессии?
Э.Б.: Православный я. Крещен, правда, не при рождении, а уже здесь, во Франции. Я хотел раньше креститься, у меня был друг-священник, имевший приход в глухой деревне. Но он не успел меня крестить. Его убили. Смерть в моем сознании связана с какой-то красной машиной. Эта красная машина едет неизвестно куда и олицетворяет для меня что-то страшное, страшное.
Владимир Войнович
Судьба моя меня вполне устраивает – какая есть, такая и есть
…я думал, что жизнь мне предстоит даже сложнее, чем я рассчитывал, и впоследствии оказался больше чем прав. В каждой среде, к которой меня прибивала судьба, была своя идеология, свои ценности, шаблоны, правила поведения и фразеология, с которыми следовало считаться, везде от меня требовали соблюдения принятых в среде ритуалов, поклонения кумирам среды, везде настаивали на том, чтобы мое мнение совпадало с тем мнением, которое в этой среде на данный момент считалось единственно правильным и прогрессивным. А поскольку мнение мое слишком часто не совпадало с общим, то меня всю жизнь поправляли, одергивали и часто предписывали, что я на самом деле должен думать о том или ином предмете (а о некоторых предметах и вовсе запрещалось думать что бы то ни было), и, при уклонении от предписаний, имевшие власть наказывали, а не имевшие проклинали устно, письменно и печатно.