Защитник

Комментарий к Спешл ни: Mushishi — Дракон, спящий в теле Мастера

[14] Доккури — небольшие сосуды для воды, саке и всего, что туда налито, в форме тыквы-горлянки.

[15] Масу — деревянная коробочка - по сути, чашка - для саке.

========== Нана: Очнись от сна, Химура Баттосай! ==========

Рукия не смотрит, но всё равно видит всё. Плавится сам воздух под силой Сокёку, а птица, состоящая из огня, медлит, наслаждаясь драгоценными секундами свободы, и готовится нанести удар. Через закрытые веки всё впереди ещё более кроваво-красное, но это совершенно не страшит и не смущает душу. Еще совсем немного, и её ждёт покой и свобода.

Кеншин пристально следит за своим дыханием: один, два — вдох; три, четыре — выдох… Главное — не сбиваться с ритма, и быть готовым ко всему, и останавливать огненную птицу так же. Удивительно, но это не так страшно, как факт, голый факт материализации занпакто. Взмах сакабато, и Сокёку смещается, явно готовясь к новому удару.

Один, два… Значит, двое капитанов на нашей стороне.

Три, четыре… На секунду всё небо в огне, и из горла птицы звучит последний крик.

Йоруичи четко сказала, что иначе не освободить Рукию. Как глупо. Как же всё это глупо. Чего же ты добиваешься, Урахара, устраивая хаос и спасая невиновного от смерти.?

— До-рю-сен[16]! — ломается и эшафот под натиском драконьей мощи.

Один, два… Мне не дадут и шанса сбежать с ней, а значит…

— Ренджи, лови!

Три, четыре… Главнокомандующего берут на себя двое капитанов, Сой Фон — Йоруичи, на меня остаются лейтенанты и Бьякуя Кучики.

— Ру-кан-сен, — тихим шелестом листвы.

И на секунду меркнет свет.

Розовато-алый порыв ветра, сметающий врагов на своем пути. Хитен Мицурюги — смертоноснейший из стилей, но, владея им, всегда можно сделать удар далеко не смертельным.

Бьякуя сразу же активирует шикай, промедление в этой битве подобно смерти. Его противник, мальчишка, сбросил свою маску и больше не скрывает своего мастерства, молча, без лишних слов и движений, смотря своим мечом прямо в душу, сражается.

Он быстр, быстрее, чем при первой встрече.

Он сосредоточен, не отвлекается, как при второй.

Его движенья несут смерть, но клинок его не заточен.

Пока это не битва, танец. Танец на скоростях, подвластных лишь богам смерти. Танец в ярко-голубом небе и в окружении лепестков сакуры…

«Как же сильно жизнь любит насмехаться надо мною», — мелькает повторяющаяся мысль в голове. Вишня, эта проклятая всеми ками цветущая вишня - теперь и оружие в руках его противника. Бой на божественной скорости не должен быть долгим, но здесь это совершенно никого не волнует. Это неправильно, так не должно быть, что-то упрямо твердит внутри. И вся душа подло трепещет, воскрешая картины забытого прошлого, где под лепестками сакуры умирала любовь.

— Почему ты отвернулся от своей сестры? — впервые за бой Кеншин останавливается.

— Я не могу ответить на твой вопрос, — промедлив, произносит Кучики, и пауза перед ответом, пауза в полёте лепестков, говорит Кеншину куда больше, чем сам ответ.

— Значит, гордость, — тихое утверждение. — Как глупо.

— Это слова глупого юнца.

— А я и есть юнец, — усмехается Кеншин, медленно убирая катану в сая[17]. — По сравнению с шинигами, живущими столетиями, я юнец. Глупый, верящий в людское сердце и готовый сложить голову за тех, кто пошёл за мной…

— Твои глаза, твой меч и твоя решимость говорят об обратном, Куросаки Ичиго… — Бьякуя вздохнул, не понимая, зачем тот вновь прячет себя. — Ответь на мой вопрос, зачем ты прошел этот путь ради моей сестры?

— Потому что, — Кеншин сверкнул золотеющими глазами, — она спасла мою семью. И меньшее, что может сделать ваш покорный слуга[18], это спасти её.

— Вот… как.

— Покажите, чего стоит ваша правда. Покажите, чего стоит ваша гордость, — тихо и вкрадчиво. — Покажите, банкай. А ваш покорный слуга не останется в долгу.

Кеншин медленно перевернул ножны. Он видел, как загорелись глаза у Кучики, он чувствовал, как распаляется его духовная сила, пропитывая собой пространства и заставляя склоняться перед её обладателем. Текуче сменив позицию, Кеншин внимательно следил за полётом катаны сквозь землю.

— Банкай, Сенбонзакура Кагеёши.

Голос у Бьякуи тягучий, пропитывающий пространство, как и его сила. И банкай подстать ему, медленно поднимающийся из толщи земли, чтоб в миг зацвести тысячами лезвий.

— Очнись от сна, Химура Баттосай.

Слишком холодный для мальчишки голос, он такой же, как и его сила, невыносимо яркий и… опасный.

Всё решала только скорость. Погоня за противником, за открытым местом у противника, за мимолетным преимуществом, которое способно обернуться катастрофой.

У Бьякуи чистые темные глаза, в них можно увидеть слово «закон».

У Кеншина с каждой секундой глаза все больше наливаются светом, и в них читаются тысячи мыслей, ни одна из которых не нравится Кучики, они сейчас неуместны. Но почему-то этот мальчишка на полшага впереди, почему-то лепестки оставляют раны лишь на земле и почему-то становится страшно, когда тот наконец-то берётся за меч, останавливая лезвия.

— Со-рю-сен-икатсучи.

И сакабато, что было в сая, оказывается в руках, направленное лезвием вниз.

Один удар — одна рана.

Рана, вытягивающая все силы и ставящая на колени, заставляющая признать правду сильнейшего. Выводя из игры ненадолго, но точно показывая, насколько близко прошла смерть.

— Семья важнее чести и гордости, особенно у живущих столь долго, вот что я скажу.

И тут же Кеншин срывается с места. Сила, что дал ему этот мир, способна подсказать, что будет, и сейчас она твердит, кричит и умоляет остановить непоправимое.

Шаг, и он уже у лестницы.

Шаг, о, и вот он на крышах.

Ещё один… и он опаздывает.

Он смотрит, но упрямо заставляет себя не видеть.

Мертвец держит в руках безделушку, от которой чуть веет силой, но даже этого хватает, чтоб испугаться её власти.

Чужое занпакто становится обычным вакидзаси, и кровь с тихим хлюпаньем течёт из раны, пропитывает косодэ и ставит на колени.

— Так вот для чего всё это было нужно.

Кеншин улыбается — в его голове наконец-то складывается картина происходящего — и получает понимающую улыбку в ответ. Он не видит черт лица, глаз или формы носа, он видит только понимающую улыбку. От этой улыбки встают дыбом волосы, несмотря на низко завязанный хвост. Так, на памяти, улыбался только Кацура Кагору[19], когда просматривал список мелких, но приносящих неприятности чиновников, которых хитокири Баттосай, именно Баттосай — для показательности — должен будет устранить.

Одна улыбка, и занпакто выходит из шикая, а Баттосай прячется в глубинах души.

Мягкий голос, и серьёзность, что была спутником на протяжении всего спектакля, исчезает.

Переходить дорогу такому человеку всегда дорогого стоит.

А он спас Рукию.

Которую убивали по его приказу.

А он только смеется и рассказывает, дополняя картину спектакля.

Рассказывает ему и прибывшим капитанам про свои деяния.

Рассказывает и так же, как пришел, уходит.