Системный сбой

Целтин чиркнул спичкой, потому что мрак принялся щекотать там, где гаже всего – внутри, под ложечкой, где принято существовать благим чувствам. На стенах заплясали тени, комната резко увеличилась в размерах, словно визуальному восприятию стали доступны невидимые доселе измерения и пространства. Казалось, дотронься до висящей на стене картины, с ожившим внутри рамки изображением, непременно засосёт внутрь, сквозь холст и мазки, туда, где до этого не был никто, туда, откуда уже не вернуться – как только погаснет спичка и застынет акварель жизнь и смерть поменяются местами.

Целтин обжёгся. Выругался в слух. Поскорее чиркнул заново.

Он практически не видел сны. Ночь проводил в черноте, подобно той, что обволокла сейчас, просыпался от малейшей вспышки света или от шороха, так что какое-то время не мог понять, что частью чего является: сон произрастает из реальности или реальность вросла в сон, которого, вроде как и не было. Вот и сегодня, несколькими минутами ранее, он проснулся, увидев калитку, за которой ничего не было. Абсолютная пустота, сквозь которую можно только нестись. Существовать внутри неё не получится, не для того она создана. Создана... Соз... дана... Соз... дна.

Создания с дна!

Не об них ли говорила сегодня Женя?

Целтин почувствовал, как вниз по спине тонкой струйкой стекает пот.

Последнее время Женя говорила много странного, большая часть из чего отдавала явным безумием. Временами, слушая подопечную, Целтину хотелось зажать уши, сидеть по-детски в темноте, как во время рассказа взрослыми качественной страшилки, делая вид, что не страшно.

Эмоции... Получается, они и впрямь нужны не только живым.

Целтин понимал, что добровольно абстрагировался от ненужной шелухи. Зёрна от плевел для него отделяла Женя, которая постучалась в его жизнь так же отнюдь не случайно. Детдомыш, серая мышь, повзрослев, она оказалась мощной антенной, что притягивает из глубин космоса информацию, наплевав на законы природы. Кто-то может сказать, что всё это антинаучно. По большей части, да. Но и меньшей достаточно, чтобы схватиться за голову.

Не стоит забывать, что Соню в этот мир пустила Женя – своего рода, непорочное зачатие... Снова перегиб, но кто его знает, как там всё обстояло в действительности, когда мир был только сотворён? Ведь нелепостей в писании куда больше, нежели во всей этой истории об очередном конце света.

Спичка давно догорела, а боли на сей раз Целтин так и не почувствовал.

Сон про калитку и тьму за ней был вовсе не его – озарение пришло в фоновом режиме, несколькими секундами ранее последних мыслей. Каких-то эмоций Целтин при этом не испытал. Чувства оказались выключенными. Скорее всего, по той же причине, что и у девочки, прячущейся от дневного света в металлической стружке, от которой у неё кровоточит всё тело. Дело в ИПС, и в том, что за ним стоит. Как показала практика, оно вовсе не бесчеловечно, хотя бы той причине, что видит сны.

«Тогда кто же я, если их не вижу?..»

Целтин закурил. Побрёл вдоль стены, старясь не зацепить теней, подсвечивая себе спичкой. В лаборатории было тихо; Женя гуляла по очередному кошмару; если уж совсем ни к чему не придираться, у девушки была богатая ночная жизнь.

Бросив косой взгляд на экраны мониторов, Целтин двинулся дальше, чиркая вновь и вновь. Ноги вели в дальний конец лаборатории, к целлофановой шторке, за которой была маленькая дверца, как в каморке у Папы Карло, ведущая в новую жизнь, – так, кажется не к месту пошутил Панфилов, после чего Женя заявила, что больше не желает видеть помощника Громова без особой причины. На лбу Панфилова тогда образовалась уродливая резиновая складка, повергнув Женю в ступор. Подопечная потом целый день не разговаривала, пребывая под явным впечатлением от увиденного. Целтин её не трогал, в голове ещё были свежи воспоминания его первой встречи с Панфиловым и сопутствующие ощущения.

Побоявшись, чего доброго, спалить шторку, да и всю лабораторию, вместе с собой и Женей, Целтин отказался от спичек. Нашёл на ближнем столе маленький фонарик, уменьшил яркость до минимума, после чего вновь вернулся к дверце.

Пискнув, электронный считыватель подмигнул зелёным огоньком. Дверца со щелчком отошла в сторону. В коридоре за ней, треща, загорались световые трубки.

Целтин прищурился, выждал, пока глаза не привыкнут к яркому свету, шагнул внутрь, предусмотрительно сунув фонарик в карман. За пару месяцев наблюдений ИПС он был готов к неожиданностям, которые феномен подкидывал всякий раз, как только уверуешь, что ситуация под контролем. Чего стоили падающие с неба птицы в Воротнем и перевёрнутые пространства, вписанные одно в другое, а вовсе не параллельные или пересекающиеся, о которых известно из курса нынешней земной геометрии. А река, неподалёку от пансионата, в день переезда и вовсе закипела, отдав тепло... По всему, ИПС была не в ладах с логикой, законы природы были ей в тягость, в особенности второй закон термодинамики – фундаментальный, теплого баланса, определяющий степень нарастания энтропии в замкнутой системе, подобной нашей вселенной. Казалось, тварь хочет стряхнуть с плеч сдерживающие оковы, расправить кожаные крылья и полететь, с одной только ей понятной целью...

Однако было не суждено – на Земле нет подходящей оболочки с крыльями. Пока нет. Но Панфилов с Громовым придумают. Вне сомнений, как только наверху скажут понятное всем «надо». А перенос сознания из головы в голову – этап пройденный. В нём, как и ожидалось, нет ничего сверхъестественного. Нужна лишняя болванка – и только.

Целтин быстренько, на полусогнутых, пробежал ярко освещённый коридор, стараясь не посшибать головой датчики системы пожаротушения, закреплённые на потолке. Склонился над внутренней дверью, поколдовал с замком. Система ожила, пропустила.

Второй корпус ничем не отличался от первого, разве что только был хорошо освещён и пахло тут по-особенному. Детской присыпкой, к запаху которой Целтин почему-то всё никак не мог привыкнуть. Панфилов шутил на сей счёт, но в своей манере: не смешно, а вульгарно – Целтин не слушал.

Он, не спеша, проверил показания. Столов здесь не было, экраны мониторов крепились к стене, для клавиатуры была отведена небольшая полочка, предусматривающая вертикальное положение пользователя. Рядом с монитором – зеркальце, как на двери инкассаторской машины. Это была инициатива Громова, который, по всему, даже в общественном транспорте садился на заднее сиденье, опасаясь быть застигнутым врасплох.

«Если он, вообще, пользуется общественным транспортом...»

За спиной деликатно откашлялись; Целтин невольно вздрогнул, хотя и знал, что в помещении он не один.

- Уже утро? – спросили шёпотом, будто опасаясь кого-нибудь разбудить.

- Пока ещё ночь.

- Сколько времени?

Целтин поднял руку, развернул запястье, глянул на часы.

- Два часа, – какое-то роковое время!

За ширмой вздохнули.

- Вам тоже не спится?

Целтин отошёл от стены.

- Просто хотел проведать тебя.

- Боитесь, что со мной может что-нибудь случиться?

- Вовсе нет. Это моя работа. Наблюдать за твоим самочувствием.

- Вы – доктор?

- Нет.

- Понятно.

Последовала пауза, которую, по всей видимости, не собирались нарушать с той стороны, а Целтин элементарно не мог, потому что сдавило грудь.

От былой Сони не осталось и следа – в точности, как он и предрекал. Женя до последнего надеялась, что останется хоть малая толика памяти, ведь «малышка» прожила с ними тринадцать лет. Так бывает только у машин: нажал кнопку, и диск чист. С сознанием должно было обстоять иначе... С другой стороны, почём им знать, как именно, ведь, что есть по своей природе сознание, так и осталось тайной. Как и в случае с клонированием, человек показал себя хорошим подражателем Всевышнего, сумев частично повторить чудовищный эксперимент под названием «происхождение вида», используя по назначению чужие пробирки с реактивами. Придумать что-то своё человек не мог, в силу убогости своего мышления, а может, потому что бог предусмотрел слишком много сдерживающих факторов. Чего именно опасалось высшее существо было неясно, хотя у Целтина и были на сей счёт предположения.