Страница 3 из 14
Иван постарался воспроизвести образ внезапной попутчицы, но не смог. У нее были светлые волосы, убранные в косу, и ярко-зеленый шарф —все, больше ничего, словно они встретились несколько лет назад, а не шестью часами ранее.
Он еще минут пять повспоминал ту странную девушку, а потом все же уснул.
***
— Мама, я такая дура! — рыдала Лара, сидя в своей двухкомнатной кладовке, которую дизайнер интерьера обозначил спальней.
— Ну… Зато он тебя подвез… — неуверенно успокаивала дочь сорокалетняя женщина, которая имела психологическое образование, но совершенно не умела им пользоваться. — Пойдешь в моих туфлях, проблем-то, — неуверенно продолжила родительница, которой вообще-то было чертовски жаль денег, потраченных на идеальные туфли с зеленым отливом.
— Ну, где же я его потеряла?! — сокрушалась Лара.
Проблема заключалась, как вы могли понять, в новых идеальных туфлях с зеленым отливом, которые пропали в неопределенный момент череды событий. Пропали, конечно, не целиком. Кидалой оказался исключительно правый башмак. И эта неприятность перекрыла весь восторг от встречи с любимыми артистом. Все. Ларе казалось, что нет в этом мире счастья и справедливости. Мысль об отсутствии справедливости в жизни придет и Ожогину, но уже утром, когда он с женой поедет домой и Марина найдет одинокую туфлю с зеленым отливом не своего размера в машине мужа.
И какая же здесь мораль? От идеальных туфель с зеленым отливом одни проблемы!
========== Часть 3 ==========
Воскресенье выдалось действительно насыщенным. Лара успела сбегать к врачу и взять рецепт на таблетки, которые ее психолог в шутку называл наркотиками. Затем прическа в салоне на Кирочной улице. Самостоятельно нанесенный макияж — и вот она стоит в своем зеленом платье перед зеркалом. Лара недовольно поджала губу, надевая летние кружевные полусапожки на шпильке. Ну, наверное, они смотрятся неплохо, но они — не чертовы зеленые туфли!
В довершение всего горя с образом, мама-психолог, которая никак не могла начать работать психологом, забыла распечатать билеты. Вообще проблема сомнительная, вспомнили об этом дома, да даже если бы не вспомнили, могли бы показать кассирам электронную версию, и проблемы бы не было. Но о втором варианте мама-психолог не знала, а Лара не подумала. Пришлось вступать в неравный бой с принтером.
И это не образное выражение: вражда между Ларой и принтером брала свое начало с того самого момента, как отец, работающий в психбольнице, принес этот агрегат в дом. Вот и сейчас дьявольская машина, очевидно, мстила Ларе за оскорбления, нанесенные ею во время печати проекта по русскому еще до Нового Года. Времени почти не было, поэтому Лара разрыдалась, мама-психолог прикрикнула на нее, а потом отвесила подзатыльник папе, работающему в психбольнице, который на свою беду попытался всех успокоить.
Потом Лара опровергнет теорию своей подруги из Америки о том, что если на тебя кричат, то не нужно кричать в ответ, нужно с пониманием улыбнуться, и тогда конфликт исчезнет сам собой. Но подруга из Америки была ой как не права: если человек орет, не надо ему улыбаться, ори вместе с ним, иначе получишь по голове.
Но бой с принтером был не самой большой проблемой, мама-психолог заказала такси на неправильную точку — короче, Лара была на грани опоздания и истерики. Наверное, единственное, что давало надежду, — жизнь на Чернышевской: конечно, к театру такси подъехало в притык, но до третьего звонка.
***
Воскресенье выдалось действительно насыщенным: Ожогин безуспешно пытался загладить вину перед оскорбленной Мариной, которая не спешила верить в верность мужа. Побег на выступление стал настоящим спасением. Затем грим, саундчек и короткое сидение в гримерке. И вот он стоит перед зеркалом в таком привычном образе Воланда. Он недовольно нахмурился: без этой дурацкой бархатной туфли его жизнь была бы куда лучше!
Все остальное происходило весьма заурядно и обыденно. Воланд успешно декламировал почти родные реплики. Он без особого интереса поглядывал в зал, особо не видя кого-либо из зрителей.
Хоть какое-то разнообразие принесли забытые слова на «Прощании с Маргаритой». Вообще Ожогин придерживался позиции «забыл текст — додумай в размер», но с произведением Булгакова такого себе не позволял, ну или, по крайней мере, упорно повторял это интервьюерам. В этот раз он забыл слова и просто перемешал первые куплеты. Получилось, по его мнению, неплохо. Только Лара, сидящая на крайне удобном, но весьма незаметном месте, недовольно прикусила губу и нахмурила брови. Дурацкая ария была самой любимой песней в ее плейлисте, а здесь ей было даже не пооткрывать беззвучно рот, повторяя словам героя, — она их не знала.
На поклонах на глаза Ожогину попалась высокая девушка в изумрудном платье, с локонами, убранными в высокою прическу. Он бы назвал ее леди: мужчине нравились такие зрительницы, которые ходили в театр как на праздник, а не между прочим, в джинсах. Та Леди стояла, настолько удачно отделившись от общей массы, что эту сцену можно было бы вставить в фильм: девушку в зеленом окружали люди, но, например, три сидения перед ней и два справа от нее были свободны, поэтому она точно была обрамлена невзрачными фигурами. Был бы артист помоложе, в его груди непременно бы что-нибудь да екнуло, когда их взгляды пересеклись. Но он был не мальчишкой, поэтому мысль о том, что сейчас нужно возвращаться к враждебно настроенной Марине, очень быстро заняла его сознание.
***
К автографам можно было относиться по-разному, мама-психолог их не любила. Ее позиция объяснялась очень просто: какой смысл в закорючке, поставленной кумиром, или даже совместной с ним фотографии, если он тебя не знает, да ему и откровенно плевать на твое существование? Наличие этой ее позиции объяснялось еще проще: когда мама-психолог была девочкой-подростком, она была влюблена в Шварценеггера, но по объективным причинам стать обладательницей автографа, а уж тем более фотографии не могла. От этого ее подсознание и родило позицию «не очень-то и хотелось».
Но Ларе кровь из носа как понадобилось на автограф-сессию по окончании представления. Скорее не ради автографа, а чтобы проверить, запомнил ли ее Ожогин.
Усталый Воланд с белой полоской от прицепленного микрофона на щеке уселся за стол и со смирением приговоренного к повешению взял в руки маркер. Люди шли мимо него потоком, и в какой-то момент артисту показалось, что всем плевать на него: он попытался пошутить с кем-то из первых, успевших занять очередь, но они даже не дослушали шутки, спеша к Понтию Пилату и Мастеру, а затем домой. От этого огорченный Воланд даже голову перестал поднимать, просто ставя закорючки на программках и сухо повторяя «Здравствуйте».
Внезапно его опущенный взгляд уловил что-то зеленое и приятное, и до слуха донеслось негромкое «Добрый вечер». Он на миг поднял голову и увидел ту самую леди из зала. Девушка была не то что красивой, но ухоженной: прическа, макияж и все дела. Ее осанка и выдержка, легкая улыбка и хорошо поставленный голос делали эту леди какой-то необъяснимо недосягаемой, загадочной и, возможно, немного надменной. Впрочем, Ожогин счел, что девушка может себе позволить такую манеру — ведь она явно не из простых, а непростым можно чуть больше, чем обычным смертным.
Девушка чуть приподняла бровь, словно ожидая чего-то, но поскольку снимать на этой фан-встрече было нельзя, то Ожогин так и не понял, чего именно хочется этой незнакомке. Она объяснений тоже не дала, а лишь перешла к Штыпсу, рассыпавшись словами восхищения его исполнением финальной арии Понтия. Воланда это немного задело какой-то детской обидой: почему это какого-то Пилата она хвалит, а ему, Ожогину, только «здрасте»? И шутку его не дослушали!
***
— А! Как я люблю кроссовки! — вприпрыжку двигалась Лара, размахивая пакетом с неудобными сапожками.
Из красивой прически, которою буквально двадцать минут назад завистливо обсуждали все девушки ЛДМ, отдавшие предпочтение более скромным образам, выбилась прядь. В целом Лара была достаточно довольна вечером. Ну, не узнал ее Ожогин, ну и что? В конце концов, кто она такая? Нет, неприятный осадок остался, она, значит, в идеальном зеленом платье, а он ее не узнал! И вообще, как можно было забыть ту, что он буквально в прошедшую среду сбил?