Страница 35 из 41
Теперь уже и 1990 год – давняя история. А семидесятникам – по семьдесят лет.
2016
Ирина Ершова
Ars libera: наука в новом университете
25 лет существования Историко-филологического факультета РГГУ (ныне он называется Институт филологии и истории) – это и 25-летие созданной (среди первых на истфиле!) кафедры сравнительной истории литератур. В числе тех «смельчаков», кто откликнулся на приглашение Галины Андреевны Белой прийти работать на новую кафедру по зарубежной литературе, было всего семь человек. Эти первые (по крайней мере, ее самая маститая и остепененная регалиями, трудами и статусом часть) действительно были людьми смелыми и в чем-то даже авантюрными. Никаких денежных посулов не было (наши зарплаты в те годы были неправдоподобно малы), каких-то особенных льгот тоже (никто не оплачивал командировки, не предоставлял дома и квартиры), даже гранты шли в то время только по линии Сороса, а он к университету никакого отношения не имел. Самым завлекательным было чувство нового, к которому, несомненно, примешивалось и зримое ощущение перемен. Эта новизна была не открытием новых имен, изобретением новых предметов и книг; новое было в том, что у всех нас впервые появилось ощущение, что мы можем учить в любимой профессии тому, что нам близко и любезно, что нам представляется важным и значимым, а не тому, что конъюнктурно, выгодно, безопасно и рационально. Можно в лекции по средневековой литературе безопасно упоминать Библию и рассуждать о латинской литературе, читать на семинаре Августина и обсуждать жития и загробные видения. А Алексей Матвеевич Зверев первым делом дал тему диплома, а потом и диссертации, по В. Набокову, открыв шлюзы для исследований по персоналиям русского зарубежья.
В одно небольшое пространство (коридор с десятью комнатами, оставшийся после ВПШ, на штампованной бумаге которого мы писали еще 20 лет – типографский тираж был рассчитан на долгие годы процветания) набилось такое количество ярких, талантливых и вместе с тем маргинальных – каждый по-своему – по отношению к официальному советскому мейнстриму людей, что нас, молодых, это завораживало. Я отчетливо помню свое ощущение неправдоподобности происходящего – множество моих книжных (в научном смысле) героев вдруг оказались вместе со мной в одном месте и пространстве.
Возвращаясь к кафедре, замечу, что первый состав кафедры и его ядро вообще был по преимуществу мужским – Алексей Матвеевич Зверев, Грейнем Израилевич Ратгауз, Игорь Олегович Шайтанов и Сергей Леонидович Козлов. Сравнительная идеологема, вытекающая из концепции ИФИ, – история и литература, Запад и Восток в одном учебном плане, применительно к кафедре (слово это войдет и в название кафедры) была выстроена Павловой, Зверевым и Шайтановым. Не знаю, кто предложил название, но мы стали первой компаративной кафедрой на постсоветском пространстве. Главой кафедры стала известный германист Нина Сергеевна Павлова, из института культуры пришла Джульетта Леоновна Чавчанидзе и – почти сразу после защиты диссертации – испанист Маргарита Борисовна Смирнова.
Из всей команды самым опытным по педагогической части был Игорь Олегович Шайтанов. За его плечами, тогда еще достаточно молодого человека, было двадцать два года преподавания – коротко в Вологодском педагогическом институте, двадцать с лишним лет на кафедре всемирной литературы МПГУ, главного педвуза страны. В сравнении, с одной стороны, с начинающими преподавателями – С. Козловым, М. Смирновой и мною (через год меня взяли на кафедру в качестве медиевиста), а с другой – с кабинетными академическими персонами – А. Зверевым, Н. Павловой и Г. Ратгаузом, Игорь Олегович нам казался умудренным университетским профессором, хотя обликом этой умудренности не очень соответствовал. Знаю, что Галина Андреевна Белая предложила ему при создании факультета возглавить – на выбор – любую из создававшихся кафедр; он отказался от всего. Отказался не потому, что опасался сложности задачи, и не в силу несклонности характера и способностей к руководству, а, по собственному его признанию, из вполне «корыстных», личных побуждений – не тратить зрелое и ключевое в творческом смысле время на администрирование.
Надо сказать, что первое десятилетие существования историко-филологического факультета (это одновременно отсылающее к традиции дореволюционного образования и в то же время новомодное по отношению к советскому обычаю название, как и концепция нового факультета, были очень притягательны и обаятельны для филологической среды) в истории самой кафедры стало временем долгого становления, роста, постоянного изменения в силу разных и зачастую печальных (очень рано, в начале 2000-х умер Зверев, тяжело заболел и ушел от нас Ратгауз). Вместе с тем в первые же годы пришли на совместительство и задержались на четверть века Александр Яковлевич Ливергант (он почти все 25 лет совмещает нас со своей переводческой работой, а позднее и с руководством «Иностранной литературой»), затем пришли Екатерина Евгеньевна Дмитриева, потом Елена Дмитриевна Гальцова – обе теперь уже доктора наук.
В первые годы курсы по кафедре читали Александр Викторович Михайлов, Арон Яковлевич Гуревич, Елеазар Моисеевич Мелетинский, Ольга Борисовна Вайнштейн, Михаил Леонидович Андреев. Кто-то уходил, кто-то оставался и прирос к кафедре. Тогда кафедры, конечно, жили своей жизнью, но все же главным объединяющим пространством, стараниями Галины Андреевны, был факультет. Задним числом кажется, что все основное общение и дискуссии проходили на общефакультетском поле. Хотя наши заседания кафедры мне всегда доставляли огромное удовольствие – формальных дел мало, зато бесед обо всем на свете можно было наслушаться от души. Конечно, тогда на факультете преподавало гораздо меньше народу. Белая и ее ближайшие помощники, Дмитрий Петрович Бак и Ольга Витольдовна Сидорович, настойчиво стремились и на заседаниях Ученого совета (где мог сидеть каждый и сами заседания проходили с завидной частотой и регулярностью), и вне его создать единое пространство мысли и собеседования. Там говорили, обсуждали до изнеможения, спорили до хрипоты, а порой и непримиримо сражались все профессора факультета. Была в этом даже некоторая избыточность, тем более что страсти и дискуссии вовлекали даже студентов. Первые наборы студентов были скромны цифрами, но зато каждый был обласкан, опекаем, обучаем почти индивидуально. Сами они ощущали себя в некотором смысле избранными (что всегда, как мы знаем, имеет две стороны), да у них и в самом деле для этого было достаточно оснований. Ведь им читал лекции весь тогдашний цвет филологической науки.
Факультетское филологическое сообщество соседствовало, дополнялось в педагогическом плане и отчасти соперничало с Институтом высших гуманитарных исследований (ИВГИ), созданным Юрием Николаевичем Афанасьевым. Выше авторитетов людей, собравшихся там, в филологии советской и постсоветской, пожалуй, не было. Почти все они в той или иной мере поначалу преподавали на факультете, на разных его кафедрах. Восторг от такого соседства охватывал не только студентов, но и нас – молодых преподавателей факультета. Люди постарше были чуть сдержаннее – может, предвидя, что энтузиазм преподавания у ивгишных неминуемо начнет гаснуть (пожалуй, за исключением преданных педагогическому делу фольклористов Е. Новик и С. Неклюдова и классика Н. Брагинской, для которых это было также способом создания и развития своей научной школы), а может быть, в силу инерции традиционно существующего в последние советские годы предубеждения «чистых» ученых: наука живет в академических институтах, а преподаватели высшей школы выполняют поточную, рутинную учительскую работу. Надо сказать, сейчас эта ситуация, к счастью, меняется, и это, быть может, одно из важнейших завоеваний постсоветской университетской жизни.
Из наших менее всего, как мне кажется, «трепету» были подвержены Игорь Олегович и Алексей Матвеевич. Игорь Олегович вообще первые годы казался несколько отстраненным от царящей вокруг атмосферы всеобщего восторга и братания, что совершенно не отменяло его почтения к отечественной филологической мысли; западник по образованию и главной научной специальности, он как раз всегда был особенно озабочен популяризацией и престижем отечественной науки – отсюда его многолетняя работа в «Вопросах литературы». Причина этой отстраненности лежала, как мне думается, в двух вещах – с одной стороны, он действительно был чрезвычайно поглощен многими своими научными занятиями и преподаванием, к которому всегда относился серьезно, а с другой – в некотором предубеждении к атмосфере не единомыслия, но общения «без границ» студентов и преподавателей. Это, кстати, отразилось и в студенческой «репутации». Если, скажем, Зверев, яркий, темпераментный, обожавший студентов, был для первых наборов безусловным кумиром, то Шайтанов был уважаем и ценим как бы на расстоянии, хотя преданные ученики и почитатели находились всегда. Через несколько лет они вдруг – по неведомой нам, но, очевидно, существующей причине – поменяются местами. Пост кумира перейдет на какое-то время к Шайтанову (студенческие пристрастия вообще штука тонкая и едва уловимая). Принадлежа к потомственной профессорской интеллигенции, он всегда несколько старомодно, вопреки тогдашним веяниям, «держал дистанцию» и со студентами, и с коллегами.