Страница 14 из 17
В тот период тюрьмы были переполнены. Уголовников держали порой вместе с политическими, чтобы вина о внезапной гибели последних не легла на власть. Уголовников же науськивали на политических, особенно на священников, чтобы возникали ссоры. Отец Георгий эту политику сразу понял – и понял, как ей противостоять. Бог научил его устраивать «подкупы любви», да так, что равных ему в таком деле не было. Например, ходит уголовник перед ним и ругает его на чем свет стоит, матом.
– Как зовут тебя? – спрашивает отец Георгий.
– А тебе зачем, такой-сякой?
– А у меня табачок есть. Мне он без надобности, а тебе дам, если матом ругаться не будешь.
Табака для заключенных у большевиков было немного. А что такое табак в тюрьме – не объяснить. Как деньги на воле.
– Ну, где твой табак…
Идет другой. Чешется, весь в ранках. Видно – вшей кормит, совсем заели. И тоже матом.
Отец Георгий на мат – ласковое слово:
– Иди сюда, ранки вазелиновым маслом смажу. И вот табачок у меня…
Приговор действительно рассеялся как дым. Расстрел заменили пятью годами заключения. Отбывал их отец Георгий в Бутырской и Таганской тюрьмах. Вот что вспоминает духовный сын: «Небольшая чистая камера в Таганской тюрьме. Посреди нее стоит иеромонах, исполняющий должность санитара. Вереница больных проходит через комнату. Большинство страдает экземой, язвами на ногах… Отец Георгий, как милосердный самарянин, обмывает гнойные раны. Каждого старается утешить бодрым словом, шуткой-прибауткой. „Не тужи, золотце мое, все будем свободны“, „веруй всегда в милость Божию“, – часто говорил он заключенным». Один горемыка хотел покончить с собой и совсем было собрался. А отец Георгий поговорил с ним, и тот намерение отложил. А через два дня пришел приказ о его освобождении!
– Вообще-то все они хорошие люди, но они загрубели и отошли от Бога, – говорил отец Георгий о заключенных.
После тюремного заключения отцу Георгию разрешили занять келью при Даниловом монастыре. Благословение на старчество ему дал владыка Кирилл (Смирнов) – в Таганской тюрьме. К отцу Георгию шли самые разные люди и с самыми разными вопросами. Можно ли служить в Красной армии верующему человеку? Можно, отвечал отец Георгий. Потому что Красная армия защищает родину, а для христианина защищать родину – долг, и смерть за родину – смерть праведника. Можно ли есть пищу, о которой не знаешь, достаточно постная ли она? «Буквоедство, – отвечал старец, – ну кто может пищу оскоромить?» Спрашивали, не вредно ли человеку, когда с ним обходятся мягко. «Жизнь наша не в том, чтобы играть милыми игрушками, а в том, чтобы как можно больше света и теплоты давать окружающим людям. А свет и теплота – это любовь к Богу и ближним, – отвечал старец и прибавлял: – Ласка от ангела, а грубость от духа злобы. Потерпи. После бури – тишина, после скорби – радость. Не будь обидчивой, а то станешь как болячка, до которой нельзя дотронуться».
Так прошло несколько лет. Старец принимал людей, служил, причащал. Никифорушка не забывал своего друга и как-то раз возник в Даниловом, к великой радости старца.
Однажды отец Георгий увидел сон. Сон этот он видел не впервые, но в этот раз отчего-то особенно ясно – так, что тот запомнился. Он в дороге. Незнакомая местность. Куда-то путешествует. А по обе стороны дороги стоят стога сена. Проснувшись, понял, что скоро арестуют. Предупредил духовных детей. Никифорушка и тут показал свою верность и любовь к другу. В поэтической сначала форме: «Не в убранстве, не в приборе, все разбросано кругом… Поминай как звали. Там трава большая, сенокосу много… Скука-мука… Березки качаются». Что ж за березки-то такие, Никифорушка? А тот глаза закрыл и снова поет: «Там березки качаются».
– В пустыню сошлют. И стога – про то же, про пустыню.
Вскоре был арест. Внезапно, набегом. Келейники и келейницы бледные, напуганные. А отец Георгий спокойно обратился к пришедшим:
– Можно мне помолиться?
Переглянулись. Не поняли, что делать. Но разрешили, на всякий случай.
Отец Георгий встал на колени и дал знак келейникам, чтобы и они на колени встали. А потом вдруг спрашивает одного из пришедших:
– Как ваше имя?
Тот поразился, едва не напуган:
– А тебе зачем?
– Буду о вас молиться. А для молитвы мне надобно ваше имя знать. Вы не по своей воле такую тяжелую работу выполняете.
Имена назвали.
Приговором определили ссылку в Уральскую область (ныне Казахстан), Джамбейтский район, поселок Кара-Тюб. Кара – значит черный. Скука-мука. Не пустыня, но полупустыня. Заросли полыни, звезда полынь. Вспомнились «стога» из сна. Зимой – снежные, летом – песчаные. Вместе со старцем в ссылку поехали две его келейницы, духовные дочери: Татьяна и Екатерина.
Все так и случилось, как Никифорушка пел. После ссылки разрешили жить в Горьком, бывшем Нижнем Новгороде. С трудом нашли комнатку. А в окне – едва не заплакал старец, несколько лет не видел – березки! И волнуются под летним ветерком.
Старец почил тихо, смотря на березы. В самый день кончины келейница принесла ему потир. Так и умер с потиром в руке, причастившись Святых Таин.
Мощи преподобноисповедника Георгия покоятся в Даниловом монастыре, где угодник Божий подвизался при жизни, – в храме во имя святых отцев Семи Вселенских Соборов, в деревянной раке, укрытой зеленым покровом.
Никифорушка пережил своего друга на много лет.
Черт, Ваня-эконом, владыка и матросы
Навигация в Таганроге почти прекращается в конце января. Зимой здесь снегопады, ветра, сырость, гололед. Портовый город и сам по себе, без снегопада – место бойкое. В нем можно исчезнуть навсегда и так же неожиданно появиться.
В январе 1918 года таганрогские юнкера вступили в стычку с рабочими. И хотя на рейде стояли красные корабли и город патрулировался матросами, в той страшной схватке погибли 105 юнкеров и 95 рабочих.
В то время в городе находился владыка Таганрогский и Приазовский Арсений (Смоленец). Иподиаконом и келейником, а заодно и экономом у него служил будущий владыка Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Чернов). Тогда он еще не был рукоположен и для владыки Арсения был просто Ваней. Ваня-эконом.
Услышав о побоище, владыка Арсений отправился в исполком с просьбой разрешить панихиду. Отпевать предполагалось как юнкеров, так и рабочих. Владыка понимал, что будут провокации, но пути назад уже не было. «Я архиерей для всех, – сказал владыка Арсений, – разрешите похоронить как тех, так и других». Исполком дал разрешение.
– Ваня, сделай мне кофе! – попросил владыка, вернувшись. Он был встревожен.
Ваня скоренько сделал кофе.
– Привезли ли гробы на кладбище?
Устройство похорон юнкеров владыка фактически взял на себя.
Ваня знал, что гробы привезли, но жены рабочих их тут же разобрали. Юнкерам гробов не досталось.
– Привезли.
Сто юнкеров лежали под мокрым снегом в яме. Нашли белье, кресты и одежду для похорон. Хоть похоронить по-человечески. Утром Ваню и иеродиакона Николая командировали приготовить тела юнкеров к погребению. Они провели на кладбище весь день. «И так мы работали с шести утра и до вечера при некоторой помощи кладбищенских сторожей. 105 гробов поставили вдоль траншеи».
– Пора ехать, Ваня. Стемнеет скоро, – сказал владыка Арсений.
На кладбище было неспокойно. Ввиду напряженной обстановки исполком выдал владыке сопровождение – небольшой отряд красногвардейцев. Как в тюрьму. Женщины с горящими глазами бродили между гробов, некоторые рыдали: у многих из них погибший был единственным кормильцем. Женщины южных портовых городов – это характер. Очень крутой характер. Едва увидели владыку, закричали:
– Бабоньки, а давайте обольем архиерея бензином и подожжем. За то, что он белых хоронит.
Однако никаких попыток поджечь не было. Красногвардейцы поджога не допустили.
Отпевание было коротким, «с пятого на десятое», как выразился владыка Иосиф в воспоминаниях, зато отпели всех, и рабочих тоже. В надгробном слове владыка сказал: «Я архиерей для всех, кто в Бога верует. От меня нельзя требовать партийности». Возвращались с кладбища затемно, с опаской. Жены убитых рабочих были очень злы.