Страница 17 из 19
Теперь статистика и фактология. Автор проекта и главный редактор издания – Виталий Кальпиди, поэт и выдающийся собиратель антропопоэтологических ценностей и редкостей: пожалуй, во всей России не найти такого знатока и одновременно издателя региональной (нестоличной!) поэзии; Виталий Олегович, возможно, единственный на Урале историк «живой» поэзии, избежавший научных и наукообразных (и полемических, и скандальных и т. п.) форматов литературной критики и литературоведения. Часто спрашиваю себя: почему он это делает? Зачем? Прямо говоря – пиар? Автопиар? – да нет, Кальпиди, вне этого антологического проекта (и иных), – известный поэт, знаемый и почитаемый в России и за рубежом. Может быть, ответственность? Но – за что? И за кого?.. Думаю, В. Кальпиди (может быть, подсознательно) пытается закрепить, укрепить некие основы появившейся на Урале в шестидесятых годах подлинной поэзии и первого слоя поэтической культуры, или – культуры поэзии. Поэзия всегда была и остается мало-читаемой и почти не понимаемой, не ощущаемой. Sic! Сколько живу (а это немалое время), я слышу постоянно из года в год дикую журналистскую и обывательскую фразу: «Поэзия умирает» («Русский язык умирает», «Литература умирает» etc). Да, в период (самый начальный и дикий) посткнижной культуры не читает никто (ок. 70 % русскоязычных никогда не брали книгу в руки!). Ну и что? И – хорошо. Урбанистическая цивилизация плодит бюрократию, жуликов и офисный планктон. Не хочу, чтобы мои стихи не понимали, не воспринимали, не ощущали бандит, чиновник и офисная дура (что-то из серии «Все о ремонте» или «Все о зубах», или «Все о ногтях», или «Все о деньгах»). Период дикости, гламура и глянца со временем редуцируется, и чья-то душа заболит от стихов Алексея Сальникова, Инны Домрачевой и других. Так, как душа моя плачет и радуется от стихов Алеши, Инны и наших Майи Никулиной, Алексея Решетова и ненашего Дениса Новикова.
Огромная работа проделана пятью составителями, четверо из которых – участники антологии: Я. И. Грантс, С. В. Ивкин, В. О. Кальпиди, А. А. Сидякина и Е. В. Туренко. В Антологии стихи 75 стихотворцев (+ 2 «нулевых», отказавшихся прислать стихи), из Екатеринбурга, Челябинска, Перми, Шадринска, Нижнего Тагила и др. городов, сел и деревень Большого Урала. Кроме того, над Антологией работали 34 аналитика из России, США, Англии, Израиля и др. городов и весей, которые написали 75 + 2 небольших очерка презентационного характера (с фактологической справкой об авторе стихов). Объем и качество этих очерков разные, и это естественно. Важно то, что поэтическая сфера Антологии расширилась за счет сферы поэтологии, критики и литературоведения.
Алфавитное расположение авторов Антологии немного смутило меня: не демократизмом и не обязательным / закономерным соседством стихотворцев на «А» и «Я», а (здесь во мне активировался лексикограф, который занимается вот уже 30 лет созданием толковых идеографических словарей) возможностью иной подачи текстового материала, основанной на географическом / «населеннопунктовом» или ином (эстетическом, возрастном – каком угодно) принципе: мне, например, интересно, почему в Тагиле сегодня проживает такое большое количество пишущих, – аномалия? мутация? культурный взрыв и т. д.? Почему Маргарита Еременко – уральская, ежели она совершила такой достаточно сложный топонимический путь: г. Минусинск (Красноярский край) – Екатеринбург – г. Касли (Челябинская обл.). В термине «уральская поэзия» (в рамках Антологии) опорным словом является «уральская». Уральская ли? Да, это вопрос, который никогда не будет решен (вспоминаю споры, дискуссии и перепалки 80–90-х годов, когда оппоненты утверждали или отрицали право поэзии быть уральской (наряду с ленинградской / питерской и московской).
Можно ли произвести содержательный анализ Антологии? Можно. Но – нужно ли? Ведь в любой антологии главное не столько качество художественности, сколько нечто иное – сверхтекстовое: антропологичность, например, или географичность, или в целом комплексный этико-эстетический сценарий сборника / собрания 75 (+ 2 нулевые) небольших книг избранных стихотворений (подборки в антологии просто огромные – до 5–6 полос! – да в две колонки, да мелким шрифтом). Чтобы провести 75 контент-анализов 75 книжек, нужны и время, и место (хотя в антологии есть – и много – что анализировать, но есть и такие книжки-подборки, которые находятся еще в дотекстовом, в докнижном состоянии). Читательский и исследовательский опыт подсказывает мне следующее: если в книге есть возможность выборки и составления поэтического словаря-тезауруса («сокровищницы») «золотых» слов, словосочетаний, строк, строф и цельных текстов, значит поэзия здесь «ночевала» и «простыни здесь смяты» (О. Мандельштам). В Антологии В. Кальпиди такой тезаурус содержится. Несомненно. (И часть его я покажу). Хотя… Есть в Антологии и антитезаурус, или тезаурус не-поэзии, антипоэзии (их я не покажу). Антитезаурус включает в себя прежде всего образцы дурновкусия; тотальное пренебрежение (+ иронию, сарказм, откровенную грубость, хамство, ненависть ко всему, что не-я, и абсолютный, невозрастной нигилизм); зависимость патологическую от секса с грязцой; откровенную, врожденную стилистическую грязь (не страшную, а грязную грязь); провинциальный гамлетизм (ну, еще хуже, чем у Бродского); всеобъемлющий урбанизм; пустую и неуместную матерщину (почитайте великого И. С. Баркова! – учитесь у него, а не у бандитов и наркоманов); полную обиду на мир(!); абсурдность-алогичность-оксюморонность; «деревенский» авангардизм; дешевую безоценочную разговорность; прозаизацию как позу: я такой!; работу на публику; явную, замысловость (а – не Промысел поэтический); тотальную и бессмысленную, неумелую, немастерскую языковую игру – этакий колхозный стих; врожденный постмодернизм – беспросветный и ученический и т. д. и т. п. Однако собрание поэтов, стихотворцев, графоманов и стихоигроков – действительно! – дает реальную и живую поэтологическую картину Урала. Важно здесь, видимо, все-таки помнить (и – знать!), что пошлостью пошлость не попрать и что главное в стихах – это наличие духа, музыки, смысла и глубины-высоты, а не слов, находящихся в беспорядочном порядке (или – наоборот). Хочется также отметить в целом (это – о молодых) наличие в текстах очень бедного синтаксиса. Синтаксис почти умер. Он умер на улице и в телевизоре, но в словесности…
И. А. Бунин как-то заметил, что писать нужно только о красивом и страшном. Именно в таком порядке: красивое и страшное. Если только о красивом или только о страшном – то всё, конец поэзии: это уже чернуха, колядки театральные на кладби́ще. То бишь – пошлость. Пошлость, которая пожирает мир.
Пошлость. Пошлость в литературе. Пошлость в жизни. Пошлость вообще. Пошлость как таковая. Что это? Прежде всего пошлый – это низкий, безнравственный, грубый, безвкусный и демонстративно подлый (в различной степени интенсивности подлого и низкого). Пошлость в искусстве – это производство яркого, «ходового» товара и легкодоступной, одноразовой красоты. Не красоты прекрасного и красоты безобразного. Не красоты ужасного (это бывает хорошо: у Р. Фроста, например). А «красоты» грязного, мерзкого, смердящего. Смердящая красота сексуальной озабоченности ребятишек (и теток, и мужиков) с промышленных окраин. Модно-товарная красота (с эпатажем, с матизмами) провинциального мэйнстрима. Провинциальное – есть пошлое? Россия вся провинциальна. Насквозь. И пошлые стишки уральских стихописцев ничуть не хуже и не «интереснее» подобных же стишков москвичей и иных «центровых». (Но! как талантливо Василий Чепелев, например, делает низкое высоким, страшное красивым, грубое – нежным – редкое исключение). Провинциальность и пошлость – категории не всегда взаимообусловленные: нестоличность может быть стократ сильнее в этико-эстетическом отношении метрополий, а пошлость – явление повсеместное, связанное в первую очередь с тотальным расчеловечиванием, товарностью литературы / искусства и «культурки», а также и главным образом с утратой ощущения общего хронотопа поэзии как базового, ядерного, ведущего способа познания и сотворения истины и красоты.