Страница 14 из 19
«Норумбега» – монография? Нет. Потому что слишком много предметов и памяти, и мира, и мифа: от Хельвига до коровы («Я корову хоронил…»); от говорящих голов (и камней – Никулинское [М. П. Никулина]: камень – пещера – гора; и – мастер) до медведя (и сакрального, и тотемного, и зверя); от письменности до растений, пишущихся природой и не читающихся нами – (уже не читающихся); от графики до звука (а графика – это визуальное эхо звучаний); от концептуальных максим до культурных и персональных концептов; от азиатской и европейской античной философии до М. Хайдеггера; от Святых и Священных земель до земли родной и теплой; от вечности как таковой к персональной вечности со смертью во рту; от конкретных богов (и Бога) до друзей детства, молодости и зрелости; от Духа до души: от мысли до смысла (мир как миф и миф как мир – это мысль, которую необходимо не только уловить, но и понять и вербализовать в хаокосмическом трехкоридорном хрустально-зеркальном эпосе) и т.д. В. Месяца могут обвинить в ментальной всеядности. Но я в этом явлении вижу как раз достоинство поэта, могущего меняться. (Если О. Мандельштам писал всю свою жизнь одну-единственную книгу [как ее ни назови, но – «Камень» (!), – лучшее имя книги], то иные, а их очень немного, писали и пишут многокнижно: от А. Блока и А. Ахматовой (МЦ – тож) до И. Бродского и В. Месяца; хотя есть еще и О. А. Седакова – поэт драгоценный). В. Месяц – эклектик? Нет, скорее – синэстетик, синтезатор с ускорителем знаний явных и подспудных, неявленных. Китайская, индийская философия (вообще азиатская) работают со смертью, тогда как Европа (Европочка?) пытается козифицировать (англ. сosy) мир, сделать его и ментально и материально комфортным. В. Месяц, его книга – дискомфортна, как сама культура, порвавшая ныне с цивилизацией, производящей утюги. (В чем разница? – Грубо: европеец гладит утюгом рубаху, просто рубаху, – азиат же греет утюгом дух того, кто в ней побывал, улавливая субстратные запахи плоти, чувств, мыслей и души того, кто эту рубаху носил, и того, кто ее шил, и того, кто ее стирал).
Книга В. Месяца – поэзия во всех ее (и не очень приглядных, «негламурных») проявлениях: это прежде всего поэзия духовности (от «дух» и «воздух», или – звук). Брутально звучащие имена в книге тотально фоносемантичны: в них и звукоподражание, и звукоизображение, и звукосимволизм. Они сначала пугают – потом завораживают, а затем будят тебя среди ночи: Норумбега, Но-Рум-Бе-Га, Нор-Ум-Бег-А, Нору-Мбе-Га, Но-Румб-Ега etc. Однако в процессе приятия книги ты начинаешь относиться к этой фоноэкзотике, к невероятному многообразию цитат, рассуждений, анализа, синтеза и мемуарно-мнемонического созерцания Той Пустоты, которая когда-то станет тобой, – так, будто ты если и не вернулся домой, то уж точно стал нежданным, «хуже татарина», гостем там, где когда-то ты был хозяином. Так экзотика (историческая, генетическая, философская, этнокультурная) становится дежавю. Поэтическим дежавю. Духовным: всё, я – дома…
Книга В. Месяца поликонцептуальна. Для меня наиболее важными концептообразованиями оказываются три:
1) Мы предали себя, забыв цель своего существования и потеряв пути истинного познания (актуальная концептосфера).
2) Кровь помнит и знает все так же, как помнит и знает камень, кость, дерево, зверь, стихии (архетипическая концептосфера).
3) Я способен вспомнить и воссоздать все, потому что я сам есть миф и реальность, слово и поэзия, жизнь и смерть, дух и любовь (Ментальная концептосфера).
Эти три (и иные – их много) концептосферы объединяются в одну: поэзия; она всюду, и она больше всего на свете. Поэзия есть связь физического и метафизического (сверхфизического, предфизического, постфизического), или – поэзия интерфизична, как душа, сознание, язык и все, что порождается взаимосвязью этих сущностей. Мысль непростая. Ее могут оценить как эзотерическую. Какая разница? – слова здесь неточны и почти бесполезны.
А. Тавров замечает, что «Норумбега» – переворот в современной поэзии. Вернее, во многом это вторжение поэзии в не-поэзию…». Если речь идет только о вербальном виде поэзии, то это, скорее всего, именно так. Но ежели вспомнить утверждение В. А. Жуковского о том, что Прекрасного нет, то есть его нет в мире вообще (и это при любой степени осмысленности последнего от «Принимаю тебя, принимаю» А. Блока до «На твой безумный мир / ответ один – отказ» М. Цветаевой). Думается, что Жуковский прав: и я думаю, что поэзия появляется там, где мы этого захотим. Поэзия не обязательно в ее языковом облачении и лингвистическом ограничении. Поэзия невербальная всюду: в мире, в мысли, в ощущении, в кинетике, в оптике, в звучании, в тишине и т. д. Поэзию все-таки не создают – но выжимают из языка (М. Бахтин) или извлекают ее вещество из ничего, когда ничто становится нечто. В. Месяц как раз «извлекатель», а не «выжиматель». Хотя и та, и другая функции не убивают друг друга (Мандельштам был одновременно и попеременно и тем и другим). Я никогда не спорю (ни с кем) ни о жанрах, ни о методе, так как считаю, что эти форматно-функциональные категории применимы лишь в литературе, производящей продукт – текстовый продукт. Поэзия (в стихотворчестве / стихотворении, в прозе и в других языковых / текстовых поступках) – вне этих явлений. Поэзия – в Промысле: так сказалось, так говорится, так проплакалось, так вскрикнулось, так поется. В. Месяцу – так поется: от силлабо-тоники до верлибра (ритмизованного); от любви до бреда; от лепета до кошмара; от Будды до Конфуция; от индийских браминов до идеологии нефти Алексея Парщикова. Интертекстуальность – свойство вообще любого текста (ограниченное вкусом, мерой и чувством объема, то бишь талантом). «Норумбега» – интертекстуальна (внешне: чужое – текстовое) и вновь интертекстуальна (внутренне: свое в своем), и снова интер-интертекстуальна в аспектах антропопоэтическом, генетикопоэтическом и геопоэтическом (есть еще и другие, не менее важные: мнемонический, поэтологический и даже поэзиеведческий, – углубляясь в сыпучее прошлое время, В. Месяц добирается до основ двух состояний поэзии – вербального и невербального). Как это делает поэт? Вот, например, зеркальная двойчатка стихотворения и эссе «Последний огонь».
Зияние огня сужается, штопается холодом, снегом, тьмой – и душа отлетает к луне… И В. Месяц в зеркальном тексте небольшого эссе говорит уже не об огне, пылающем и зияющем, а о воспоминании об огне: история огня в антропологическом, религиозном, социальном и др. аспектах (неизменно приглашая свидетеля последнего огня к чтению Вергилия, Плутарха и т.д.). В этом случае создается не столько эффект присутствия всех рядом с умирающим огнем, но, что очень важно, воспроизводится, воссоздается память об огне, память в огне и память огня: вот – свеча горящая меж двух зеркал…
Геопоэтика, хронопоэтика, мнемопоэтика, генопоэтика, вообще и в целом полипоэтика (поэтика множественная, «шаровая» – разжимающаяся, сгущающаяся и сжимающаяся в точку) книги определяется прежде всего спецификой мощного словесного (а значит – ментального и духовного) дара В. Месяца, который, как бы «загоняя себя в угол», в конус, в наконечник общей идеи восстановления прапамяти и праистории пранарода праЕвропы, – вдруг обретает немереные хронотопические просторы на кончике иглы (поэзии), прошивающей не наугад материю (в прямом смысле) и вещество (во всех смыслах) того, что принято называть бытием. С другой стороны, полипоэтика и есть сама по себе генеральная идея книги: вербальная материализация воображения привела поэта к особому типу языкового и концептуального мышления, работающего в «Норумбеге» и ретроспективно, и презентивно, и проспективно. Поэтический хронотоп (термин М. Бахтина: хронос + топос) книги уникален в 21 веке и традиционен методологически в лингво-стилевом отношении. Так мыслили Данте, Мильтон и Пушкин (в «Пророке», например): первый структурировал духовное инобытие, второй реконструировал – в синтезе – различные типы времени, третий удерживал прошлое, настоящее и будущее в тексте энергией лексико-стилистической и грамматической (и – просодической, естественно) природы. И все трое были учениками и детьми «Гильгамеша», Священных книг (Веды, Библия и др.) и эпоса планетного нашего народа (Песнь, Сага, Поэма, Слово, Летопись, Хождение / Путешествие, Жития и т.п.).