Страница 6 из 8
Кроме того, уже с самого начала болезни некоторые из врачей прямо говорили, что лечиться в Советском Союзе безнадежно и что надо ехать в США, ФРГ или Израиль. Это была еще более безумная рекомендация, чем достать лекарство, которого нет. Лечение, как нам говорили, стоит не менее 100 тыс. долларов. Ни у нас, ни у кого из нашего окружения нет вообще никакой валюты, рубль неконвертируем, никаких зарубежных клиник, зарубежных благотворителей мы не знаем. Таковы были исходные позиции. А затем начались звонки, телеграммы, факсы по множеству каналов – издателю в Америку, другу в Польшу, бывшему сотруднику в Иерусалим и т. д. История болезни Саши с помощью друзей переводилась на английский язык, писалось обращение к зарубежным коллегам по профессии, которое подписали два ведущих в стране специалиста, рассылались в разные места запросы и просьбы. Затем было написано обращение к зарубежным юристам от имени Сашенькиного деда – юриста. Росла папка бумаг, прошений, писем. Мои друзья переводили материалы, звонили в разные страны, рассылали факсы, используя для этого все свои возможности, служебное положение, связи. Маленький ребенок лежал в Онкоцентре, а в это время непрерывно до двух часов ночи звонил телефон, и помню, как в одну из таких ночей почти подряд звонили из Сан-Франциско, Варшавы, Иерусалима, Риги, Донецка, Ярославля. С одной стороны была болезнь и бездушная советская медицина, с другой стороны – люди, встающие на помощь ребенку. И как в евангельской притче о самарянине (Лк. 10: 25–37), стало видно, кто истинно ближний, а кто – дальний. Саша начала показывать, да и поворачивать мир иным образом, вызывая, выявляя в каждом из нашего окружения либо не подозреваемое до того душевное богатство, либо так же не подозреваемую до того душевную пустоту и отстранение.
5 августа
Теперь пора сказать о главной линии. О вере. Выросли мы – моя жена Таня и я – в сугубо атеистических семьях. В богоборческом, атеистическом государстве и обществе. Шли к религии сложно, крестились в зрелом возрасте. Но детей наших мы крестили уже сознательно и ко времени Сашенькиной болезни были не совсем чужими людьми в церкви, старались молиться утром и на ночь, ходить в храм, читать вслух с детьми Евангелие, Закон Божий. Мы делали это недостаточно регулярно и усердно, но вера уже вошла в наш дом, в нашу повседневную жизнь. Сейчас передо мной живо встает картина, как утром в воскресенье или в каникулы мы вчетвером – жена, дети – Саша и Маша, я – стоим дома перед иконами и дети читают вслух по молитвослову «утреннее правило» – свод утренних молитв. Часть читает Маша, а часть Саша. Они хорошо знают, какую молитву кто должен читать, и ревностно следят, чтобы другая не прочитала больше, чтобы все было поровну…
Когда прозвучал страшный диагноз – свет померк и отчаяние застлало нам глаза. Почему, за что, как возможно, не может быть… Потом опять – почему, за что?.. И все без ответа и надежды. Когда я пришел в храм рассказать о случившемся своему духовнику отцу Александру, то не видел ничего вокруг себя от слез, но помню его первые слова – «это посещение Божие». И далее – «молитесь, уповайте, но далее если Господь возьмет ее – она будет у самого Господа ангелом и молитвенником за вас». И еще – «с человеческой точки зрения не постигнуть смысла происходящего и не найти объяснения таким страданиям, только через Христа оно может открыть свой смысл». Когда он говорил, я чувствовал в нем как бы особое уважение, может быть, даже ревность к этому посещению и одновременно человеческие сострадание и боль.
Это было начало. Нам еще предстояло пройти путь мучительного соотнесения несоотносимого – страданий ребенка, с которыми не может примириться человеческое сознание, и посещения Божьего.
7 августа
Перед госпитализацией дочери отец Александр приезжал к нам домой, причастил Сашеньку. В Онкоцентр приезжал другой священник – отец Борис. Тоже причащал ее. На тумбочке у Сашиной кровати стояли иконы. Молилась она, молились мы усердно, все более понимая, что это главная линия духовной опоры.
Но это понимание требовало пересмотра других линий, и прежде всего «экстрасенсорной». Мы стали спрашивать нашего экстрасенса Лидию – ходит ли она в церковь, причащается ли? Она ответила, что да, что она человек верующий. И тем не менее когда я спросил о ней своего духовника, он сказал, что сам факт посещения церкви не оправдывает вмешательства во внутренний мир человека, это вмешательство расшатывает внутренние опоры человека, делает его податливым к влиянию чуждых сил, и от этого вмешательства следует решительно отказаться. Был еще один наглядный случай, заставивший нас насторожиться. Знакомый священник, отец Иоанн, вскоре после того как Саша вышла из Онкоцентра, приезжал к нам домой и соборовал Сашеньку. Соборование (Елеосвящение) – это важный обряд, который совершается в Православной церкви обычно над тяжело больными людьми. Тогда мы были еще связаны с Лидией, перезванивались с ней. Мы не говорили ей о нашем намерении соборовать Сашеньку и, понятно, о самой дате совершения этого таинства. И вот она сообщает нам – именно в тот день она почувствовала себя очень плохо, так, что, по ее словам, «едва жива осталась». Трудно было не связать эти два события – православное таинство, направленное на больного ребенка, и самочувствие экстрасенса, подключенного к этому ребенку. Мы разошлись с Лидией, хотя по-человечески я благодарен ей за бескорыстно потраченные на нас силы и труд.
Что же происходило тем временем с ребенком, который, напомню, 17 сентября 1990 года вышел из Онкоцентра?
Постепенно она стала возрождаться. Сначала немного ходила по дому, потом вышла на улицу. Первое время прохожие оглядывались, страшная болезнь печатью лежала на ней. Волос не было, она ходила в косынке, потом нашла в шкафу часть отрезанной бабушкиной косы, привязывала себе этот хвостик сзади и от того становилась еще более жалкой. Но время шло, и ей становилось лучше. Помню, как мы шли по улице около дома и вдруг она побежала. Громко сказано – побежала. Сделала несколько быстрых шагов. «Быстро я бегу?» – спросила она, оглянувшись. «Как ветер», – ответил я. Вспоминаю охватившее меня чувство радости, надежды и удивления.
Конечно, я не знаток медицины и, может быть, строгий профессиональный анализ покажет, что в происходившем с конца сентября до нового 1991 года не было ничего особенного, но мы видели, ощущали, боясь признаться себе, произнести вслух, что являемся свидетелями необыкновенного явления. Настоящего чуда. Ребенок, умиравший, заклейменный страшным диагнозом в страшной, последней своей стадии, восставал постепенно, но неуклонно. Он уже бегал – по-настоящему, а не понарошку, играл на равных во дворе с детьми в салочки. Саша в ту зиму впервые (!) встала на коньки и стала кататься на них, она лазила на деревья, на высокие гаражи у нас во дворе. Наши друзья из Америки – Далей Мерфи и Слава Лучков – прислали для нее два парика – один с длинной, другой с короткой прической, и теперь, когда она выходила на улицу или в гости, у нее были волосы. И не страшно, что чужие, потому что на смену им стали расти, подрастать уже и свои, так что вовсе не обидно было надевать парик.
И теперь на эту девочку уже не оглядывались любопытно и жалостливо прохожие, а если и оглядывались, то потому, что это была хорошенькая и милая девочка. Школы – общеобразовательную, музыкальную и художественную – мы не могли еще посещать, весь день был расписан по процедурам, прогулкам и т. п., но к декабрю это был полноценный ребенок, веселый и крепкий, с хорошим аппетитом и желанием гулять. Более того – он был даже крепче, энергичнее, чем до болезни. Болезнь ушла, хотя, конечно, не бесследно. В лице, глазах было нечто, отличающее Сашуню от других детей, – таящаяся серьезность и отблеск пережитого, а пережиты ею были не только боль и страдание, но подход к самой смерти. Это был уже ее опыт, ее горький и страшный опыт, но вся она была устремлена к жизни, и вся она была жизнь, и я вижу ее, смеющуюся, радостную, озорную – на санках, на коньках во дворе; серьезную – ставящую свечки в церкви, играющую с подругой в куклы или спорящую с сестрой. Подросли наконец и волосы, совсем коротенькие – сантиметр-полтора, но мы уверили ее, что это сейчас самая большая мода в Париже, и она стала ходить безо всяких париков со своей энергичной «парижской» прической.