Страница 3 из 9
Суть моей книги не в том, что Ганелин, Тарасов и Чекасин были единственными музыкантами, населявшими это звуковое пространство. Всякий, кто дочитал до этого места, наверняка сможет добавить целый список имен, пытавшихся отправиться в музыкальное путешествие, подобное тому, которое проделало трио Ганелина. Однако ни один из других музыкантов не добился того, чего добилось трио, и ни для одного из них последствия не были так тесно связаны с развалом Восточного блока. Трио Ганелина можно назвать исключительным трехчастным спонтанным оркестром с безграничным воображением – Триптихом. Эта книга о музыке, но чтение между строк не откроет всей картины. Музыка, спонтанно, заново воссозданная в процессе выступления, имеет три грани: оригинальную концепцию, возможность изменения в процессе исполнения и «спортивную форму» отдельных музыкантов в момент выступления. Следующая глава предлагает обзор этих трех граней – пусть издалека, но все же обзор, поскольку иногда даже полезно находиться подальше от предмета исследования. Я надеюсь, что на этот раз уши дадут нам полную ясность.
Глава 1
«Catalogue: Live in East Germany»
В тот самый первый раз в те первые пятнадцать секунд я еще не понимал, что́ я слушаю. Были какие-то звуки перкуссии, но я совсем не знал, как играет Тарасов. В конце концов меня не было там, в Восточном Берлине в 1978 году. Тогда еще стояла стена с колючей проволокой, часовыми, собаками и автоматами. Я бы не смог туда попасть, даже если бы услышал об этом концерте. Но я ничего не слышал, и именно для этого и возводилась серая бетонная стена с колючей проволокой. Это был предлог, который не давал глупой английской молодежи интересоваться подобными вещами. Так или иначе, я услышал «Catalogue: Live in East Germany» значительно позже. Я купил виниловый диск с мрачноватой картиной Александра Арефьева на конверте: под затянутым тучами небом слева стоит Стена, а справа высится несколько черных деревьев. На лицевой обложке было написано не «Трио Ганелина», а «Ганелин, Тарасов, Чекасин». Я слушал пластинку, как невежественный странник, отчаянно пытающийся разобрать местные новости. К тому времени, когда я «завис» на этом концерте в Восточном Берлине, я уже был помешан на «Росо-А-Росо» – как на само́й музыке, так и на лазерном диске, на котором этот концерт вышел. Но предыдущий опыт не помог разобраться с тем, что происходит в первые секунды «Каталога». Я испытал чувство, похожее на страх. За следующие двенадцать месяцев концерт в Восточном Берлине полностью меня поглотил.
Я помню, как осторожно снимал иглу своего старого проигрывателя, снова и снова слушая вступление. Сначала мне казалось, что глухой звук идет от установки Тарасова, который играет сжатую дробь; глухой звук, да, может быть даже электронный. Затем подключается Ганелин, и рояль дает сигнал началу композиции. Но когда зрители хлопают, становится ясно, что источником глухого шума является коллективный голос восточногерманской аудитории. Первые звуки, которые слышны на записи «Каталога», издают восточные немцы. Историческая запись начинается громким диссонансным шумом, будто заранее запланированным. Все последующие годы, когда я слушаю 46 минут «Каталога», именно аудитория определяет настроение. Зрители шумят, галдят, нарушают чопорную атмосферу концерта. Люди словно требуют, чтобы их вовлекли в перформанс и тем самым превратили его в стихию. Все, что происходит в зале, становится интерактивным опытом: слышать – значит быть услышанным.
Вот уже несколько десятилетий я слушаю этот концерт в Восточном Берлине на одном дыхании. Я сменил виниловую пластинку на компакт-диск – да, я знаю, надо было сразу ее поберечь, но поначалу мне было важно слушать весь концерт без перерывов. «Catalogue» состоит из семи композиций, играемых как один непрерывный поток. Я слышу его как единое целое, будто трио Ганелина путешествует по композициям, используя единую импровизацию. Одно выступление, один вечер в Восточном Берлине в 1978 году, а я слушаю его снова и снова. Эта музыка как вращающаяся дверь – она тебя впускает и выпускает, впускает и выпускает.
В начале рояль Вячеслава Ганелина звучит минимально, как будто он пытается уравновесить ударные Тарасова. Оттуда, куда не достают его глаза и уши, из-за гула аудитории он ощущает пульсацию и дыхание предчувствия. Даже саксофон Чека-сина в тех первых фразах играет скромно. То, что мы дальше услышим, будет одним из самых сильных музыкальных высказываний, но сейчас оно воспринимается как уязвимость. Однако это не слабость. Давайте называть это честностью. Владимир Чекасин пробует момент, ждет приближения грозы, хотя именно он готов разразиться первым громом. Каждый из трех личностей, составляющих Русский триптих в Восточной Германии, идет на ощупь в темноте, где-то внутри той самой музы, которую они надеются нащупать. Страна живых имеет местом встречи восточную границу.
За первые двадцать минут трио преодолевает огромное расстояние: на отметке 1:45 Ганелин очень похож на Сесила Тейлора, играя на рояле как на перкуссии; в 2:30 трио уже играет в стиле «Blue Note Records» и представляет мистического контрабасиста, который существует только в левой руке Вячеслава Ганелина. В 3:45 Владимир Чекасин устраивает разгул, который можно скорее услышать в знаменитой студии Руди Ван Гелдера в Энглвуд-Клиффс, Нью-Джерси, чем в Восточном Берлине. Ганелин исполняет свое первое настоящее соло, которое длится чуть больше минуты. Так играет только Ганелин. Он уже показал, кто повлиял на его стилистику, но сейчас его виртуозность проходит коротким ключом через весь концерт, как будто он подписывает контракт с каждым, кто пришел их послушать: трио Ганелина здесь совсем не для того, чтобы просто воспроизводить «американу». Это экстраординарная декларация в музыке. К шестой минуте ударные Тарасова описывают цель их выступления. Я надеюсь, что к концу книги я смогу четко изложить, каким великим мастером ударных является этот музыкант. В берлинском концерте его первое вступительное соло на ударных воспринимается так, как будто оно предназначено изложить суть дела. Ибо, что бы вы ни услышали от Ганелина и Чекасина в тот день, в тот самый решающий день, 22 апреля 1979 года, вы слышите это благодаря тому, что ударные открывают дверь в коллективное воображение. Большой барабан стучит настолько быстро, что сердце на такой скорости могло бы разорваться; кроссинги и двойные кроссинги по тамтамам, шипение тарелок, постоянное скольжение палочек по малому барабану – саксофон Чекасина кружит по этому перкуссионному пиршеству, будто черпая от него силу.
Поток звуков меняется. Почти к седьмой минуте Ганелин воспроизводит мелодию из трех нот. Это декларация, заранее продуманная линия, которая удерживает импровизацию, а потом замирает и исчезает. Как будто никто из нас не может просто выйти в космос с завязанными глазами. Как будто печаль нужно признать и спеть без слов. Как будто всегда надо ждать. Прием трио Ганелина в том, что они не торопят момент; в их музыке нет примирения, и мелодия на рояле уступает место реверберации позвякивающих колокольчиков. Звук удара, эхо и его отголоски сливаются воедино. Тонко выбранное позвякивание на фоне низкой барабанной дроби, звон колокольчика, пролетевшего над музыкантами, как будто время может передвигаться, знаменуя крушение старой церкви в ее причастии с мертвым ночным божеством, давно лишившимся божественной силы.
Я признаю, как все мы в определенные периоды нашей жизни, что дорисовываю картину того, что происходило за многие километры от меня, в месте и времени, в которых я принял участие благодаря записи, контрабандой вывезенной из страны. И я возвращаюсь к этой записи, чтобы ощутить всю глубину музыки, чтобы услышать ликующую, бушующую аудиторию, укрывающуюся от десятилетия диссонанса. По сути дела, вся музыка такова: если достаточно долго ее слушать, дыхание нот приобретает личностный характер, который придает им каждый слушатель. Такое бывает даже с музыкальным джинглом к банальной рекламе. Однако дело не в этом. Я стремлюсь добраться до главной артерии, до движения сердца к остальным частям тела; великая музыка способна увлекать за собой и поддерживать род человеческий. «Catalogue» – исключительная музыка, усиленная как обстоятельствами, так и силой исполнения, да и просто силой своего местонахождения. Если достаточно долго слушать эту музыку, дыхание нот приобретает не только личностный характер каждого слушателя, но и целенаправленность, которая усиливает коллективное сознание. Я больше не предлагаю ясных ответов на серьезные вопросы, волновавшие меня всю жизнь, – так же как не предлагали их Ганелин, Чекасин и Тарасов в 1978 году, когда они заворожили Восточный Берлин своим появлением. Но я все-таки кое-что слышу; слышу то, что приобретает все большее значение по мере того, как я становлюсь старше и прохожу через вехи собственной жизни. Без преувеличения, я могу вызвать дух «Love Supreme» Колтрейна. «Catalogue» – это потрясающая драма, и сейчас я слышу это яснее, чем раньше. Трехстороннее проникновение в центральную доктрину духа времени.