Страница 94 из 105
Маленький демон у колен Асмодея был повернут к зрителю спиной, глядел снизу вверх на наставника. Она хотела найти в демоне хоть каплю добродушного, человечного; придумала только роль наставника мелкой нечисти. Должна же армия Преисподней каким-то образом пополнять свои ряды?
Как всегда, в первый момент от взгляда демона пробрал мороз, показалось — сейчас вышагнет из картины, сцапает... Какого цвета адский огонь? В Преисподней нет котлов с грешниками, демон сам котел и сам огонь. Аделаида видела, как он сьел ноги Флорианы.
Три месяца она выцарапывала демона из тайников своей души. Сначала, чтобы не сойти с ума от тоски, и от ужаса случившегося, надумала запечатлеть достоверно, документально, преодолев свой страх и отвращение, портрет одного из верховных демонов Преисподней. Человечество должно знать врага в лицо! Нынче художники изображают его в корне неверно. Адель даже придумала себе цель — сначала написать нечисть, избавившись таким способом разом и от тошнотворных воспоминаний, и от долга перед человечеством — а потом уже ехать домой, предварительно как-нибудь пристроив мерзость в руки святой Церкви.
Но работа затянулась надолго. Демон настолько чужд был всему земному, живому, божескому, что чудовищно трудно передать увиденное. Испортила много холстов, пока нашла способы. И к тому времени Аделаида уже втянулась. Захотелось разобраться, понять. Рана от расставания с мужем болела, порой совершенно нестерпимо — после разлуки он вдруг стал значить для нее вдвое больше, чем то короткое время их семейной жизни.
Он оказался не убийцей. Самый умный, самый притягательный... самый приятный на ощупь мужчина из всех, встреченных ею в жизни. И несчастный ко всему. И потерян для нее навсегда. Кажется, Аделаида по-настоящему научилась любить его уже в разлуке. Перебирала в памяти каждое его слово, каждый поступок. Начинала лучше понимать его характер. Жалела, что спрашивала так мало о прошлом, о вкусах, друзьях, любимых занятиях, надеялась хотя бы услышать о нем в будущем, обязательно знать, что он счастлив...
И жизнь без него казалась бессмысленной. Требовалось хоть как-то отвлечься. Птички-цветочки рисовать — вовсе не то настроение. Барбре — неинтересно. Его и родителей — слишком больно. Демон впервые в жизни, возможно, к его величайшему негодованию, и, уж разумеется, против собственной воли, но совершил доброе дело. Отвлек, слегка утешил. А потом и смысл в жизни появился — написать по-настоящему правдиво, разобраться, что же оно такое, какова его природа. Ответ «абстрактное абсолютное зло» уже не устраивал. Хотелось понять.
Какого цвета Адский огонь? Противоположность огню земному. Огонь, который несет в себе очищение, и огонь, который грязь. Но она уже не могла не восхищаться его смертоносной силой, его хищническими возможностями и талантом к мимикрии.
«Они все частички одного огня, все демоны. Асмодей — очень древний, обросший земным — памятью, личинами, которые надевал. Он более четкий, но тусклее. Маленький — очень-очень яркий, но бесформенный...»
Перехватывало дух, как у человека, заглянувшего в пропасть. Страшное, запретное, мерзковатое — но до чего ж любопытно! Пожалуй, даже можно понять барона. Хотя, конечно, от живописи, в отличии от черной магии, ничего плохого не случится...
Этой ночью полотно дышало жизнью, как никогда. Аделаида чувствовала — до завершения осталось совсем немного. Тонула в неописуемом, красно-зеленом цвете, замирала от ужаса и восторга: «Я это сделала! Они настоящие!»
Еще чего-то не хватало. Предстояло решить сложную проблему — чего? От страха все испортить дрожала кисточка в руке. Волна вдохновения накрывает не сразу. В море заходишь осторожно, царапая ноги о прибережные камни, сьеживаешься перед наползающей на тебя стихией... потом становишься ее частью и больше нет для тебя преград.
В три часа ночи Аделаида всегда была ошеломительно, невероятно счастлива, пьяна. Последние мазки ложились на полотно. Отчетливо пахло серой. Фигуры начинали двигаться. Плясал демоненок. Текли гребни по скрюченному затылку Асмодея.
— Надоедает, когда на тебя так пристально смотрят, — шептал из невероятного далека голос. — Отныне даю тебе долг — запретить им смотреть. Если слишком пристально всматриваются — они видят.
Не давай им всматриваться! Скажи им, что надо спешить! Скажи им, что нельзя тратить время на пристальный взгляд. Пусть научатся замечать только крупное и яркое. Пусть забудут оттенки и тени. Пусть все станут близорукими...
Художников особенно... Скажи им, что уже все нарисовано, что ни истины, ни чуда, ни даже новизны им в мире вокруг не найти больше, что правдивость не в моде... Пусть искажают линии и формы, пусть пишут плоский мир из головы, но только пусть не всматриваются...
Плоско — значит быстрее! Скажи им что времени нет, что надо пить и жрать, что некогда смотреть! Пусть у тех, кто сможет увидеть, не будет времени это выразить!
Научи их не всматриваться! Не всматриваться! Не всматриваться!
Был ли это голос, или тень голоса, или череда образов, понятий, проносящаяся в сознании? Аделаида слушала, забывая дышать.
— Запомни! Власть наша в том, что они не знают своей власти! Запомни! Наша пища становится самоуверенной от побед. Как только пище в какой-то миг их жизни случится победить — беги туда! Скажи, что помогало, что победа — дело рук твоих!
А если пища далека от нас и нас не слышит — пусть верят даже в Бога! Пусть говорят, что он помог, что он дал силы, знание и власть, все свыше! Пусть повторяют это день и ночь, пусть это твердят победителям другие, пусть они знают, что они сами, без высших сил — ничто!
Пусть верят даже в Бога, главное, чтоб не в себя!
Пусть матери пугают, с молоком передают — за счастье надобно платить высокую цену. Путь думают, что удача всегда даруется или свыше, или нашим покровительством.