Страница 64 из 105
Шпионаж не сошел ей с рук. Аделаиду заперли в спальне барона. Она уже не пыталась сопротивляться и негодовать, но медленно возрождавшаяся, слабая и больная надежда от нового удара вновь слегла в горячке — на этот раз, кажется, смертельной.
— Отсюда вы точно никуда не денетесь. Пиррет принесет вам завтрак, — сказал барон, замыкая дверь.
Прошло несколько часов, желудок злобно бурчал, а завтрак так и оставался обещанием. Впрочем, еда волновала Адель сейчас менее всего. Она ходила по комнате, пыталась рисовать — невидимые рисунки, пальцами по стене. Спальня мужа стала клеткой, куда ее бросили на растерзание голодной волчьей стае — собственным мыслям. Ночной разгром уже успели убрать, кровать перестелили, но все равно все здесь, каждая деталь, даже запах — все было напоминанием. Эта ночь... И прошлая... Что он с ней сделал? Даже от воспоминаний щеки заливаются румянцем. Она уже не та, что приехала сюда. Та — была свободна. А на этой, теперишней — будто печать поставили. Руками, губами, мужской властью. А потом сказали презрительно: «шлюха». Нет, «самка». Но смысл похожий. Тот же.
Он маг. Настоящий. Черный. Дьявол был для нее всегда абстрактным понятием. Смеялась над суевериями. Жутко даже представить, что оно может существовать. Наверняка бродит где-то поблизости. Одержимость — не это ли происходит с ее мужем? Оно было в нем, что-то страшное, чужое, смотрело из его глаз, светилось зеленым на его ладонях, падало вниз кусками слизи...
Каждый шорох за дверью, даже почудившийся, становится поводом замереть, не сметь даже дышать долго-долго, напряженно вслушиваться. Залитые убийственно-ярким светом луга и темный лес за окном кажутся враждебной зачарованной страной.
Зачем ее заперли здесь? Боится, что она сбежит? Или не хочет, чтобы она что-то увидела? Готовится к чему-то? Он сказал «Вечером»! Вечером она узнает последнюю тайну этого жуткого замка. Хорошо бы.
Вспомнила родителей — разревелась. Ее письмо валяется где-то на столе в кабинете барона. Отправит ли? Посчитает ли нужным?
А потом опять — все эти моменты... Случайные проблески тепла в его голосе. Обьятия. Обещания. Усталые морщинки в уголках глаз, где затаилась боль. Библиотека, свитки, мальчишеская восторженность в голосе... Их ночи, тягучий янтарный мед наслаждения, такого острого и жгучего, что наверняка запретного, греховного... Он — убийца?
Он... первая встреча... Вечер под старым вязом... Его голос, смех, смуглая кожа, вкус губ, прищур темных глаз, жесткие и шелковистые волосы, черные до синевы, так приятно перебирать руками... Его запах в кольце обьятия, привычка встряхивать головой и улыбаться только одним уголком рта...
— Я люблю тебя... — шепнула Аделаида, уткнувшись лицом в подушку. Закусила зубами наволочку. Как он сказал? «Вам, женщинам, нужно немного, чувственные удовольствия? Только что вы считали меня убийцей, а теперь смеетесь как ни в чем ни бывало?»
Разве это не признание? Разве не обьяснение всех Аделаидиных чувств? Игра с девушкой, которой немного надо. «Пастушка...» Он ведь ни разу не сказал, что любит. Ни одного комплимента, хотя бы из галантности... Ни букетика цветов в подарок, ни заботы о комфорте новобрачной, отвел ее комнатку, на чулан большее похожую, драгоценности эти вчера... будто в лицо швырнул...
Та девушка на портрете... Доротея... Он боялся слышать ее имя. Что она значила для него? Что он с ней сделал?
***
Увидев Марту, Аделаида сразу поняла — что-то случилось. Плечи напряжены и сгорблены, бегающий взгляд, губы дергаются, ноги пританцовывают...
— Госп-по-пожа...
Голова вдруг так заболела и закружилась, что Аделаида вынуждена была сесть на кровать.
— Вы... Мы... Это... Он там... Вам надо бежать! — выпалила горничная.
— Куда?
— Отсюда! Из замка, из... — крикнула было слишком громко, осеклась, зажала себе рот, оглянулась испуганно...
— Его милость... там... — шепотом. — Он... Внизу... Буянит... Вы знаете... Его милость женат был... Четыре раза... До вас... И все его женки... Он...
— Ну? Что случилось с его женами?!
Марта подскочила, замахала на Аделаиду руками, кинулась закрывать дверь:
— Не кричите вы так, Христом-Богом молю! Ох! Он там... Я ключ взяла... тайно... Чтоб вас отпереть...
Аделаида вскочила, сгребла служанку за плечи:
— Что с ними случилось?! Вы знаете?! Говорите!
— Он... Это он...
— Да что — «он»?!
— Они умерли все... И месяца не проходило, как похороны... Вчера еще здорова, как ни в чем и не бывало, а на другой день лежит... Простыней укрыта, а под простынею кровь... Розовые пятна на простыне... А на лице такой страх... Глаза выпучены, рот окрыт... Я видела, два раза... Пиррет говорит, что и раньше... такое же... Всех хоронили без священника... Это он...
— Что он с ними сделал?
Служанка понизила голос до шепота:
— Колдун. Простите меня госпожа, что я вам про господина такое говорю... Он с Сатаною крепко связан... Это всем давно известно... Я сама видела... Не лгу, клянусь, госпожа, пусть меня Бог накажет, если лгу, не сойти мне с этого места... Это вам любой скажет... С утра до ночи, как вас не было, в своей этой... комнате... Там чан стоит огромный... трубки... Страх, что там... Взрывы... Однажды ночью все проснулись, такой грохот, дым разноцветный, вонь... Солнца боится, как нечисть, все окна черным закрыты... Попробуй только занавеску поднять... Кошка была, беленькая, прибилась... Мы все ее кормили, кроме Ансельма, сволота, он всех котов любит бить, и хозяйского собаку, да только Сино его покусал... Ну да кошка знала, убегала от него, а меня больше всех любила... Увидит меня — бежит через весь двор, ластиться... А потом... Утром однажды, выхожу я... — Марта запнулась, сглотнула, сжала кулаки. — Утром, значит... Пиррет, она всегда в часовне сама убирается, только она туда заходит... Тащит за хвост беленькую... вся в крови, и нутро все выпотрошено... Вот так... Так часто было, вытаскивала Пиррет из часовни кошек, собак... Нам рассказывала, что страх там — кровь везде, кресты перевернуты, осквернены, знаки сатанинские нарисованы... Кровью... И не боялась, она одна туда не боится заходить... Я ее боюсь, и все ее боятся, и сынок ее, злобная тварь, тоже такой... Так что мы уже много таких видели, убитых, и котов, и собак, да только беленькая моя была, любименькая... Знаете, если б она просто померла... горько было б, ну да что ж... А так, я как подумаю, как ее потрошили заживо... так и до сих пор... забыть не могу... — голос служанки зазвенел от сдерживаемых слез, но она быстро одернула себя, потерла зажмурившиеся глаза и сказала уже твердо: