Страница 10 из 14
Хотен схватился за голову. Давно уже никто не делал из него такого дурака! Князь снова рассмеялся.
– Подожди мало, станет Сысойка снова настороже, я тебе все поясню. А пока погляди-ка шпалеру. Мне ее король венгерский подарил, такую и в Киеве не увидишь. Немцы придумали сии хитрые да утешные ковры делать: у них там замки сплошь каменные, холодные, а повесишь такую на стену – и дует меньше, и веселее. Дяде Вячеславу она зело понравилась, вот и придется тебе отвезти. Знаем мы, что ему тут по нраву придется – голая баба выткана во всей своей красе, а чего еще старичку осталось в жизни, как на такое только полюбоваться?
И он подмигнул Хотену с видом удальца, которому многое еще остается в жизни, в отличие от немощного старика Вячеслава. Новоиспеченный боярин почувствовал себя неловко, будто князь поставил его тем самым на одну доску с собою, и перевел глаза на эту, как ее, шпале-ру. Справа там, действительно, маячила белокожая молодая баба. Золотые ее волосы уложены были в странную рогатую прическу: эдакие кудрявые рожки торчали из нее – спереди побольше, как у козы, а меньшие ближе к затылку. И нельзя сказать, чтобы была баба совсем голая: тощий живот ее пересекал золототканый, с кистями, пояс. Баба полусидела, полулежала на ложе, опираясь на локоть, а маленьким, детским пальчиком другой руки на тот свой пояс указывала. Бесстыдно вытянула она перед собою свои некрасиво длинные и худые ноги, словно предлагая их собеседнику. И хоть не показалась молодуха Хотену такой уж распрекрасной или даже привлекательной, с неохотой перевел он взор свой на ее напарника, до того маячившего неясным пятном в левом нижнем углу ковра. Оказался тот полуодетым жирным стариком со страшноватыми бельмами на глазах. Он сидел на короткой скамейке, уперев в пустой, ненарисованный пол свои толстые ноги, обутые в калиги. На Руси эту ременчатую обувь заказывают себе паломники, собираясь в Палестину, да только у старца калиги сплетены были из золоченых ремешков. По краям картины странную парочку опоясывала длиннющая белая лента, вся записанная черными буковками, в большинстве своем незнакомыми Хотену.
– Грудки-то какие у нее маленькие, – заметил тут князь Изяслав и вздохнул, – будто две грушки торчат.
– Да уж, точно по пословице «Что немцу пригоже, русичу негоже», – пробурчал Хотен. – Впрочем, баба сия не рожала еще, как видно. Родит ребятенка, он ей живо груди растянет, зубками-то.
– Пустое несешь! – отмахнулся от него князь. – Что нам, мужам, до того, какой молодушка после родов сделается? Да и рожала она, ведь сие римская богиня похоти. А мне бабы-девочки, ей-ей, по душе, Хотен, только редко они среди наших коровушек встречаются. Мне сейчас как раз сватают такую в восточных землях, Русудан, грузинскую царевну. Сия же на шпалере зело напомнила мне одну давнюю знакомую… Ты с нею, впрочем, тоже встречался, и нрав ее зная, никогда не поверю, что она не преминула затащить тебя, такого кудрявого, в свою постель.
– Что ж ты такое говоришь, князь? – изумился Хотен.
– А ты присмотрись, присмотрись! Только не на лицо смотри – лица у них как раз не весьма похожи, – ниже!
Невольно всмотрелся Хотен – и ахнул…
– Узнал, наконец? Ну точно она, Звенислава, дочка Всеволода Давидовича. Я ее еще в княжнах знал – ничего не скажешь, бойкая была девица! Потом ее в жены взял известный тебе Владимир Давидович, не сладилось у них, и увез ее в степь Башкорд, благодетель твой. Ишь ты, как покраснел…
Тут, выручая Хотена, ввалился в горницу слуга с двумя кубками. Пожирая выпученными глазами господина своего, он с поклоном вручил ему серебряный кубок, а Хотену, не глядя, сунул стеклянный, в медной оковке.
– Иди, сторожи! И сам стань, где я тебе указал.
Когда дверь закрылась за слугою, князь откинул крышку с кубка, пригубил исходящее парком питье и знаком пригласил гостя себе воспоследовать. Емец отхлебнул и не почувствовал вкуса – потому, быть может, что обратился в слух.
– Дед мой тогда не раскрыл мне прямо, где закопан клад и какие у него приметы. Вместо этого он взял с полки книгу и сказал, что ключ к сокровищу в ней. Потом смотрел, посмеиваясь, как я отстегнул застежки и разогнул книгу на первом листе. Начал читать с начала, а там кто-то пишет, что он, недостойный, славным дедом своим Ярославом наречен в крещении греческим именем Василий, русским именем Владимир, а также о возлюбленном отце своем и матери Мономаховне – сам дед, стало быть. И вот он сидит на санях и благодарит Бога, что дожил до сих дней. А дед и говорит мне: «Достаточно покуда для тебя. Сие написанное мною поучение сыновьям моим. Предупреждаю, что ключ от сокровища извлечь из него нелегко. Так я надежен буду, что ты примешься искать его тогда только, когда оно станет тебе действительно необходимым. А еще: раскрыть тайну сможешь лишь в том случае, если у тебя будут действительно умные советники. Если же не понадобится тебе сие сокровище или ключ к нему твои советники найти не смогут, передай книгу и все сказанное сыну своему любимому». Вот таким образом, Хотен.
– Мудр был великий князь Владимир Всеволодович, поистине мудр…
– Даром, что ли, о нем, Владимире Красном Солнышке, гусляры песни поют? Как это… «Хитер-мудер, мудрей в свете его нет».
– И ты, великий княже, прочитал, конечно же, сию книгу?
– Конечно, прочитал, – усмехнулся князь Изяслав. – Хотя и небольшой я любитель чтения. Там дед излагает науку державной мудрости и рассказывает о подвигах своей жизни. Есть и полезные для души выписки из «Псалтыри». Нет только никаких указаний, где искать клад. И не я один эту книгу деда читал. Редкость, конечно, однако ведь дед приказал переписать ее еще трижды, переплести и книги раздал сыновьям – моему покойному отцу, князьям Ярополку, Андрею и Юрию Долгорукому. Не дал только дяде моему Вячеславу.
– Погоди, великий княже, дай подумать, – попросил Хотен. Сделал добрый глоток горячей кисловатой жидкости, и в голове у него мгновенно прояснилось. – Выходит, разгадка таится именно в той и только в той книге, которую тебе твой прославленный дед подарил!
– Вот, и отец митрополит Клим мне то же самое сказал! Значит, можно надеяться, что не глупые вы у меня советники. Беда наша в том, что нет у меня сейчас той книги.
– А как же ты, великий княже, ухитрился такую ценность из рук выпустить? – вскочил на ноги Хотен и расплескал бы романею, если бы не осталось вина уже на донышке. Тут же опомнился и поклонился. – Прости меня, великий княже.
– Да ладно уж, – князь отмахнулся. – Сам ведь разумею, что сплоховал. А дело было так. Через два года после смерти деда обещал дядя мой Ярополк дать мне первую мою волость – в Курске, однако колебался. Тогда дядя Вячеслав пообещал за меня перед ним ходатайствовать, если я отдам ему эту книгу. Дядя Вячеслав очень обижался, что ему списка отцовой книги, в отличие от братьев и даже племянника, не досталось, и недоумевал, почему.
Тут ухмыльнулся князь Изяслав, и боярин его позволил себе усмехнуться в ответ. Впрочем, лицо его тут же вытянулось.
– А не могла ли, великий княже, та книга пропасть? Скажем, сгореть на пожаре?
– Не могла она пропасть, – князь заявил это весьма уверенно, и тут же снова ухмыльнулся. – Дядюшка мой князь Вячеслав Владимирович известен своей неудачливостью, а вот пожаров в его теремах не было. Бог миловал старичка. И он человек постоянный, и в чудачествах своих, и в чем важном: уж если так дорожил сей книгою четверть века тому назад, то будь спокоен, дорожит и сейчас.
– Понял, великий княже. Я должен съездить к стрыю твоему князю Вячеславу Владимировичу… А где он сейчас сидит?
– Помирился с братом своим Юрием, хранит худой мир со мною, а сидит в Вышгороде. Поедешь послом от меня, сменяешь сию шпалеру на дедову книгу. Только дело непростое, обсудить его надо спервоначала с отцом митрополитом.
– Благодарю тебя, великий княже, за честь, но можно ли мне ехать послом, коли дело тайное? Уж где-где, а при дворе князя Вячеслава Владимировича найдутся доброхоты твоих врагов…