Страница 25 из 34
Очень много [делали поделок, сувениров]: и ножи, и нарды, и настольные игры. Что угодно, ширпотреб: идёт на общак и на хозяина, начальника зоны. Если ему не дашь, он кислород перекроет и не даст ничего делать. Ну представь себе, тысяча человек в зоне, допустим, пускают пятьдесят-шестьдесят человек, ширпотреб делать. На общак идёт и это уже на общаке решают, сколько туда отдать, чтобы дорогу дали, чтобы на волю можно. И наркотики, и водка… [Всё через начальство шло], конечно. А без этого никак. Или можно даже не обязательно через начальство, можно вот, кто-нибудь на воротах стоит, это ключники: бабла отдал, чего надо тебе – занесут. Да всё там – на воле столько нету наркотиков, на хуй, сколько там. Я этим не занимался, я слышал, я вообще не пил в зоне. Там брага была, самогон, но я не пил, правда не пил.
Я вышел, всё сверкает, всё переделали. Я вышел за ворота, землю поцеловал сначала. Хотя воздух одинаковый, что до ворот, что за воротами, всё равно, подышал: как бы другой воздух это, понимаешь? Хотя вот – ворота, один и тот же воздух. Поцеловал землю и пошёл… Это шок был. Я летал как бы, так себя чувствовал, я не знаю, как это объяснить, ощущение такое. Когда оттуда выходишь, ты зажатый, это как зайца в угол загоняют. А раз – отпускаешь, он уходит на свободу, бежит, он счастливый. Вот так же я себя чувствовал, когда домой ехал: сын ждёт, жена ждёт…
Пошёл сразу устроился на работу, каменщиком работал. Потом с женой я разругался, туда-сюда, нервы не выдерживали у меня, ревность началась. Столько лет сидел, ну, короче, такой дебил, хотя она ездила постоянно туда. Она сына забрала, уехала в Новороссийск и они там живут. Потом, конечно, помирились мы, созвонились. Теперь год я здесь, приехал работать снова и получилось – напился, и свой же друган меня обул. И телефон, и немного денег было, тыщи три, наверное. Ну, хватало мне, когда сюда приехал. И всё – сел на стакан, а сейчас хожу то там, то тут, как получится, на улице живу.
– А менты, они гоняют бездомных? И вообще как относятся, по-человечески или нет?
– Нет. Они нас никуда не пускают. Ни в метро, никуда.
– Ну там, на Курском вокзале, я заметил, я был на втором этаже, там зал ожидания и там сидят бездомные.
– Редко сидят, но, значит, они плотят. „Калибрам“, которые в чёрном ходят, плати им по сто пятьдесят рублей за вечер. [Охранникам], потом я заебался платить. Вот я могу с тобой поспорить сейчас: я подойду, а они меня сразу прогонят сейчас. Хотя я чистый, чего, моюсь, нормальный. Бесполезно, а кто платит – те находятся там. Они знаешь, чего говорят? Нас трое, нам – каждому по пятьдесят рублей, а если четыре – двести получается. И за каждый зал получается.
Гонят-то везде, а где несильно – на Казанском вокзале, можно там зайти, посидеть хотя бы денёк. А ночью тоже платили там, по пятьдесят рублей, зайти посидеть до утра. Ленинградский – тоже по пятьдесят, двенадцать часов. Заходишь, по пятьдесят рублей плотишь, охранник стоит. Ну а сейчас я не знаю, месяца три я уже не бывал там, я не знаю уже, я тут. Менты выгоняют сразу, отовсюду.
– Тебя когда-нибудь увозили? Я слышал от нескольких бездомных, что бросают в автобус и увозят за сто первый километр. Ты о таком слышал?
– Меня не увозили, моих друзей увозили – бросали там. Не знаю, зачем, какой у них смысл. А здесь вот эти не трогают меня, потому что у меня нет ничего. Но если я зайду туда, в метро, то выгонят меня оттуда. Бывают, отсюда [с площади Курского вокзала] выгоняют прямо, на улице стоишь. Куда-нибудь, чтобы тебя не видели. Я говорю: а чем я хуже других? Они знают, что я бомжую, понимаешь? Другой стоит рядом, он хуже меня в сто раз одетый, его не знают, они ничего не говорят ему. А мне: всё, пошёл отсюда. Если не пойдёшь – выебут, сколько раз били, кровь у меня была, всё отбивали… Дубинками, ногами – сколько человек били.
– А арестовывают кого-нибудь из бездомных? Потому что я слышал, иногда арестовывают и пытаются на них преступления нераскрытые навесить.
– Многим вешают, а куда денешься? В Басманном ментовском отделе меня били, по рёбрам били три дна. Я и так с похмелья охуел – хотели повесить на меня. Я лежу уже, еле дышу, на хуй. Там статей много нераскрытых, на кого-то какую-то статью надо повесить. А есть люди – они сами соглашаются. Надоело на улице жить, берёт любую: 158-ю и 164-ю, грабёж или украл чего-то, типа. Зима на улице, сейчас холодно, негде жить, голодно, холодно. Давай, я возьму – дали ему полтора года, допустим, да? И он хотя бы ходит чистый там, одетый, кормят. А здесь кто, здесь только положи – тапочки и то спиздят. Я много знаю [тех, кто подписал признания].
От церкви [поддержка] есть: одежда, покушать. Автобус здесь есть социальный, он возит, это другое, там тоже моют, спать ложишься, утром уходишь. Там есть палатка, можно пойти туда: помыться, постричся бесплатно, одежду дадут. Там, наверху, тоже есть палатка, тоже самое: трусы, носки, куртки. В среду, в четверг вот здесь. Помогают: туфли, если надо, всё есть это. Всё же помогают очень здорово: если даже другой раз домой хочешь, нету денег если, они могут документы зделать, справки, электронный билет. Садишься, подходишь – всё, поехали, один раз только. Заносят тебя в компьютер.
– Понятно, церковь помогает, а вот государство – что, вообще ничего?
– Давит, давит, давит. Ты знаешь, сколько людей погибло этой зимой здесь на морозе? Никому не нужно: лежишь, на морозе замёрз – все мимо проходят. А менты знаешь чего делают? Они говорят: эй, помогите, выкиньте его туда, к скотам, на хуй. А он лежит, умирает… А смотри, как наши законы, мы говорим „милиция наша“, как мы говорили. А они вот так: на хуй его, туда, пусть он как хочет, так и умрёт. Нет бы помочь, да? Ну опять не про всех говорю, в основном я говорю.
– А нормальные менты тебе вообще попадались какие-нибудь? Приличные люди, которые по-человечески относятся?
– Да, да, честно есть. Здесь, на Курском тоже есть, но это редкость. В основном они нас ненавидят. Мы бомжи, бездомные, в основном: иди на хуй! Будешь говорить – заведут, отобьют всё. Какие жалобы могут быть? Они убьют там, прибьют на хуй. Какие жалобы могут быть на них, они друг друга защищают. Попробуй, напиши на него заявление, хотя камеры снимают – бесполезно. По бокам мне сколько раз [били], мне это не надо, не трогай. Только бы уйти, остаться в живых, вот так вот. А куда я денусь? Никуда я не денусь, если закрывают тебя за решётку и долбят тебя.
Ну понятно, сейчас цивилизация, это ясно: если мозги есть у тебя, чего-то ты можешь сделать. Раньше как-то по-другому было: работаешь, работаешь, получил свои деньги, обмана не было. А здесь я сколько раз работал – и кидали меня. В советское время такого не было, тогда десять рублей аванс был, а так зарплаты сто двадцать, сто восемьдесят, если шахтёром. В точное время, по закону, хватало вроде бы. А сейчас поработал, поработал – кинули и всё, вот вокзал, поэтому я здесь. А прикинь, всегда найдёт начальник, чтобы тебе не заплатить. Ничего не сделаешь, даже если по договорам работаешь, по закону. Всё равно ничего не сделаешь. У них всё закрыто, заплачено – тебя закопают. Просто ты убежишь, лишь бы не убили, не надо никаких денег.
Ну есть рабочий дом, называется здесь, пятьсот рублей в день плотят, пачка сигарет. Ну и там они живут, кормят их. Любая работа, разнорабочие, кто специалист – специалист. Кто мусор убирать, кто кирпичи таскать, кто бетон месить, кто – чего. Это государство им дало добро. Я там работал, мне не понравилось, потому что я в полпятого вставал, там ещё молиться надо до десяти часов вечера, ждать, там везде так принято. Вечером все пришли с работы: кто в девять часов, кто где работает. Бывает, два часа едешь на электричке, туда, откуда заказ, короче. Их туда посылают и едешь туда. Сработал и всё, а деньги перечисляют туда, тому хозяину перечисляют.
И вот суббота: хозяин плотит, есть – плотит, есть – не плотит. Говорит: завтра-послезавтра, завтра-послезавтра, так дни и идут, ты пашешь бесплатно. А потом плюнешь и уйдёшь. Или на тебе, вот, допустим, ты три тысячи заработал: на тебе вот пятьсот рублей пока. Остальное потом: завтра-послезавтра, завтра-послезавтра, и всё. Вечером [молитва], каждый вечер в десять часов: все собираются, все встали. Ну, не священник – хозяин там, помощники хозяина. И начинают: читает всё это, читает. После этого только спать можно идти, отбой. Не хочешь – не повторяй, но стоять придётся всё равно и ждать. И так стоят все, человек тридцать, допустим, двадцать. И потом можно поспать идти.