Страница 24 из 34
Я обычно на стройке, братан, по строительству. Потом переехал, бригада ушла, я остался один. Ну, домой уехали, документы у меня, телефон, ноутбук украли. Всё стащили, утром проснулся – нет ничего. И пошёл, и на стакан сел и целый год так сейчас на улице. Ну, у меня сейчас много друзей здесь, но я предпочитаю лучше [быть] дома, на миллион процентов.
Собирался [документы восстановить], тут есть у меня знакомый, на втором этаже они собираются там. Я могу без докуметов даже если – стакан не отпускает. Один раз я сказал, знаешь, одному мужику, он меня спрашивал „чего с тобой, что-то случилось?“, мы разговорились. Я говорю: да я домой могу хоть сегодня на электричках добраться. Дай мне дня три-четыре, я дома буду, всё нормально. – А чего не едешь? Я говорю: стакан не отпускает. А он говорит: да ты возьми стакан-то с собой. [Смеётся]. Понимаешь? Я сам полчаса смеялся…
Вот видишь, как в жизни бывает: тот там поспишь, то тут, то поесть кто даст, кто пожалеет, кто украдёт. Или тебе где-нибудь украсть что-нибудь будет. Это правда, это уличная жизнь: или ты украдёшь у кого-нибудь, или кого-нибудь разведёшь. Так и живём: кто кого наебёт? У меня в Новороссийске живёт сын и два внука и бывшая жена. Я сидел пятнадцать лет, за всякое, короче, не имеет значения. Она ездила ко мне с Кирова, со Свердловска, и сына возила ко мне. Когда меня посадили, четыре года ему было. [А сейчас] двадцать семь уже и два внука. [Последний раз я его видел] в девяносто четвёртом году, а так по телефону говорил. Он сейчас в Новороссийске, они все свалили туда.
В данный момент никто не знает, где я. У меня племянник приезжал с Азербайджана за мной, у меня документы были, но загранпаспорта не было просто. Я хотел бы туда съездить, он показывал мне там по телефону, всё просит повидаться. Я бы много чего хотел, я бы хотел вернуться. Сыну, когда три года ему было, я квартиру получал, я каменщиком работал. Жил как нормальные люди, хватало на жизнь, как у каждого человека. Я зарабатываю, прихожу, поем, сяду на мотоцикл, поехал снова и часа три-четыре таскал. Ну нормально жил, хватало, дай бог.
А там тюрьма, туда-сюда, короче, всё разрушил. А она меня ждала, ездила ко мне, она не виновата, я сам. Я когда вышел в две тысячи четвёртом году, я начал хуёвничать, нервы – ну, столько лет сиди. Она не выдержала, сына забрала, уехала в Новороссийск. И я остался один, так и начал. Ездил после этого в Москву, работал нормально, а сейчас живу на улице. Чего будет, то будет, чего попадёт, то и сделаем. Если есть чего-то – украду, если нет – разведу. Если нет – значит, голодным буду сидеть или на холоде буду спать.
– Слушай, насчёт статьи можешь не говорить, если не хочешь. Но ты всё-таки долгое время провёл в тюрьме. Чего ты ждал и что оказалось на самом деле?
– Там очень жёстко.
С девяносто второго года в Свердловской области, не скажу, какой дом. Мне было двадцать шесть лет, тогда я трёхкомнатную квартиру получил и только машину купил я. И так, я чуть поездил – меня посадили за разбой. Ну, хочешь верь, хочешь нет – подвели тогда, по сто сорок шестой пошёл. А там на зоне одного зека убил я – ещё девять лет добавили сверху. Он в карты проигрался, долго не отдавал, ну, тогда понятия знаешь какие: да или нет. Там иначе уважения не будет.
– И ты за долг его убил, или что?
– Да, да. [Он отдавать] не хотел, он сказал: не дам, а он мог бы. И за картами все смотрели, все знали, что он мне должен. Там есть смотрящий за картами, специальный есть человек, который смотрит, кто как играет, кто кому. И проценты плотишь на общак – ну, сколько ты выиграешь, допустим. Ему отдаёшь – он на больничку или куда-то это посылает.
– А ты помнишь, какую сумму он тебе задолжал?
– Мало вообще, рублей семьсот, это было где-то в девяносто пятом году, примерно вот так. Меня осудили в девяносто восьмом, добавили, два года я сидел под крышей, ну пока там крутили это, вертели. Я в отказе был, ну и всё равно залепили так. Два года отсидел я, а один год я сидел один в камере. Я там Библию читал, Коран читал, всё читал. Просто бывает в голове с ума сходишь от одиночества, сидишь вот так ночью, не спишь – какой сон, на хуй? На прогулках только в одиночку и так год, потом перевели в общую уже, со всеми.
Тогда знаешь как было, если честно? Места мало, допустим, если человек двадцать в одной камере должно быть, а забивали человек семьдесят-восемьдесят. Прямо у дверей – лето было, у дверей вот лежишь раздетый, дышишь, не можешь дышать уже. По сменам, по три смены мы спали. Вот он два часа поспит, встал, пошёл, ты поспал, встал, пошёл…
Ну, драк не было, а разборки были. Кто за что сидит, кто откуда, кто чего, кто пожизненно. Обижен в одну сторону, есть красные, которые заходят с хаты, на ментов как бы работают. Они говорят: кто? И он ничего не говорит, но там малявка приходит, прислали малявку: кто пришёл, кто не пришёл, кто есть, кто нет – там сразу узнают. Малявка: пишут бумагу, посылают в каждую камеру, если кабура открыта, если не открыта – через окно. Через окно верёвку подтягиваешь, это конь называется.
Когда вычисляют, кто он, может быть, да – пизды получит. Там не такой беспредел, ну, может, раз выебут, скажут: знай своё место просто. Раз красный, надо было сразу сказать, если сразу сказал бы – все знают, кто он есть. А если не сказал, вычислят вот – получишь своё. В то время сначала очень плохо кормили, кусок хлеба, сечка на воде [показывает маленький кусок хлеба]. Потом уже добавили, вот такой кусок давали [показывает кусок размером побольше], потом уже начали рыбу давать.
Вот в последнее время, в две тысяче десятом последний раз я сидел: винегрет, рыба солёная – там, бля, на воле так не пожрёшь, как там жрёшь. Сейчас живут там вот так, вообще нормально кормят. А раньше: сколько можно эту сечку жрать на воде? Другой раз не идёшь в столовую даже. А потом обязаловка была, заставляли: хочешь есть, не хочешь есть – ты должен строиться и идти на столовую. Не хочешь – по хую! А сейчас нет, смотря где сидишь, смотря в какой зоне.
– У тебя, где ты сидел, какая зона была, какая считалась?
– Чёрная зона была.
– Воровская. Там строгий режим был или обычный?
– Сначала был усиленный, я сразу попал на усиленный. А потом уже, когда я раскрутился, убил этого – и в строгий режим. Я на полосатых не был, но я знаю об этом.[4] В усиленном это первая ходка: в усиленный могли попадать, допустим, убийства, тяжёлая статья, разбой или что-то – усиленный, не общий. А на строгую – уже повторно, если ты сделал, отсидел, вышел. Отсидел срок свой с усиленного, второй раз повторил чего-нибудь – всё, на строгую попал. [Прогулки] – час. А занятия какие: кто отжимается, кто в шахматы играет, кто в нарды: шахматы, нарды, домино. Кто-то проиграет – домой пишет и ему пересылают.
Хочешь я тебе правду скажу? В зоне друзей не бывает, в основном выживает там сильнейший. Если что-то у тебя есть, тебя будут уважать. Если у тебя есть баул большой или на воле есть кто-то, деньги. Ну не все, а девяносто процентов вот так. Нет, приятельские отношения – это одно, это совсем другое, понимаешь? Есть у тебя чай – заварили, попили, есть у тебя пара конфеток или сигареты – покурили. Ходим вместе, в нарды играем, вроде, общение нормальное. А если у тебя нет ничего – день, два и… Ну, я не про всех говорю, а в основном так.
Письма всегда писал, я каждую неделю письма получал. И за счёт этого я выжил, потому что я до этого ни разу не сидел. Первый раз сел, вот так пошёл, пошёл, пошёл, не выходя. Я не мог переживать, я отказывался от сына, от всех. Не хотел: они мучились там со мной. Ну, такой у меня характер, я говорю: не надо, забудьте меня, живите своей жизнью.
– И жена не захотела, всё равно тебя навещала. А ты боялся, когда на зону попал? Всё-таки неизвестная ситуация, новая.
– Если честно – нет, я не боялся. Потому что я когда на свободе жил, я со многими людьми, которые отсидевшие, даже с полосатыми людьми я был знакомый. Ну, соседи были, так, по городу общение было: я уже знал, что к чему, как мне быть. А бывает, заходит, вообще, он понятия не имеет, он в камеру заходит, в двери, молодой пацан, он не знает, чего делать даже. Даже „здрасьте“ не могут сказать. Ну, боится, да? Там сидят блатные себе, они: ну чё стоишь-то? Молчит, вообще ничего не может говорить. Проходи, ты кто, чего? Переговорили, чифернули, на койке посидит и интересуется, как там. Есть смотрящий хаты, он там: кто он, откуда, как, почему? Там место вот, ложись здесь – он здесь спит.
4
Полосатый режим и полосатая зона называются так по полосатой одежде, которую обязаны носить заключённые, признанные особо опасными рецидивистами (ООР). Отсюда идет понятие Особняк, которое означает либо ИТК особого режима, либо особо опасного рецидивиста (ООР).