Страница 22 из 34
Разворачиваюсь, думал: ну пойду тогда на стройку. А на стройке не могу: кирпич подымаю – мне тяжело. Тяжело невозможно, думаю: да что такое-то? И вот я всё про этого мойщика, он с Сибири вроде, но хохол. Психую, психую – мне чего-то плохо, плохо, плохо. Вызывают скорую, а они говорят: да у тебя инсульт. А я даже не заметил, что у меня рука и нога отказали, прикинь? Я сел и звоню, разговариваю и у меня раз – инсульт.
Отлежался я в двадцать девятой больнице, левая рука вообще как свинец стала, до сих пор не могу. Но хоть разработал, первые месяца два вообще не мог, ну, вот такая – скрюченная просто, хожу как дебил. Но хоть ходил. Ну ничего, обойдусь: вот сейчас, я думаю, сезон будет, поеду по грибы. В конце этой недели должен начаться сезон по белым грибам. А домой почему я не хочу ехать, потому что дети меня видели самодостаточным. Понимаешь, самодостаточным – я, вроде, старался им показать, что надо вот так жить. А сейчас я приеду как чмо конченное? Нет, я не поеду, я лучше тут сдохну потихонечку.
Я уже привык за восемнадцать лет, с девяносто девятого года. Куда мне ехать? Не поеду я никуда, не хочу. Хотелось, конечно, вот мне знакомая предложила за тридцать тысяч дом в Тверской области, там тоже болота. Я в Саратов приезжал когда к детям, у меня постоянно головные боли, там сухой климат, а здесь мне полегче. Там вообще головные боли, ужас – я постоянно мучился, думаю, что отец у меня из-за этого быстро умер. Он тоже от инсульта умер, в пятьдесят один год. А мать в этом году умерла девятнадцатого, я даже съездить не смог. Ни на похороны, ни вообще заработать не могу.
А на паперти вот чего там, ну рублей двести-триста дадут – пойдёшь пара чебурек возьмёшь и сигарет, всё. Ночевал под мостом, но сейчас выгнали. Сейчас я на Варварку [хожу], рядом с Красной площадью, там между Английским домом и церковью, там есть такая площадка, как парк. Вот тут вот как-то спал и тут даги идут и начинают бить всех подряд. Просто так, из-за того, что бомжи. Ночлежки есть, но там только для москвичей, для тех, кто в Москве родился. Проверяют в паспорте, где ты родился, вот как у меня вот, в Саратовской области. А мне предлагают ехать в Саратов, но мне там климат не подходит, я не смогу там выжить.
Они отправят за свой счёт, вот эта соцзащита, Армия спасения, но они баптисты или я не знаю, кто: лютеранцы или баптисты. Не православные, но есть и православные, тоже можно с батюшкой поговорить. Но он тоже сделает электронный билет и ты туда едешь. А надо же по дороге всё-таки пожрать ещё. Я с ребятами разговаривал, они только билет дают, а там уже – крутись как хочешь. Короче, лучше грибами заняться.
Еду дают вот в этой церкви [показывает в сторону Всех Святых на Кулишках]. В одиннадцать тридцать одну консервную банку там, или шпроты, или ещё чего-нибудь такое и хлеб. Ну, бывает, конфетки дают, если праздники, то бывало даже по две консервных банки, по три давали. А государство что, ну, есть помывка, например, от вшей, от всего. Я знаю две штуки: на ВДНХ где-то есть там, я ездил как-то раз и вот на Курском, где можно помыться бесплатно. Тут опять же кормили обедом от церкви и в обед, в час покушать можно. Опять же там можно только раз или два в неделю помыться, в понедельник и в пятницу, например.
Там ты же фамилию свою говоришь, можно обманывать, но я вот не могу. А кормят соответственно, одежду тоже дают. Доктор Лиза – даёт, Доктор Лиза, что погибла, над Чёрным морем, помнишь, самолёт разбился? Там сейчас, говорят, знакомые её – тоже помогают. Доктор Лиза – ну, мы уже привыкли. Ну там чего: бутерброд дадут и одежду, курточку там, опять же, если есть, а может и не быть.
– Многие по электронным билетам возвращаются? Потому что у меня чувство такое, что в Москве столько людей оседает из регионов и не возвращаются.
– Я знаю, что многие просто домой едут, вот эти домашники, блядь. Тут прикидываются бомжами, едут за счёт церкви домой, а кто действительно без прописки, они нет, ну я не знаю. Вот мне предлагают, а я не могу туда ехать, там действительно климат не подходит. Да и просто не хочу, чтобы дети меня таким видели. Скучаю, скучаю [по детям]. Я даже номер сменил, чтобы они мне не звонили. В прошлом году созванивался, а в этом году – уже нет.
Они не звонили, я всегда звонил сам. Потому что я говорю: я за счёт этой жизни упустил этот момент, я был не с ними, понимаешь? Я пахал, чтобы они там кушали, я был не с ними, и я этот момент упустил. Да это я виноват во всём. Надо было на месте заниматься там бандитизмом: убивать людей, чтобы мои дети жили, а я поехал, чтобы честно зарабатывать. Мне здесь нравилось то, что мою работу оценивали, там не ценили вообще. Даже тот же самый альпинизм не ценили. Здесь нормально оплачивали, здесь и условия были нормальные, а там…
Я уже сколько властей пережил: Лёню Брежнева пережил, Горбачёва пережил и этих переживу. Мне советское время больше нравилось, потому что там была, пусть уравниловка, но там все были при деле, там все были нужны. Даже сейчас вот в Белоруссии начали делать штрафы, неправильно стали делать за [тунеядство].[3] Короче, ты не работаешь нигде – тебя посадят, на хуй.
– Ну, как в советское время…
– Но в совесткое время тебе обеспечивали работу, а если ты отказывался от этой работы, тебя сажали. И заставляли работать бесплатно, понимаешь какое дело? Ты им нужен был, а здесь – мы никому не нужны. И если ты сейчас не начнёшь карабкаться… Вот у меня сейчас здоровья нет, во всех странах, я узнавал, у меня одноклассница в Баварии живёт, она говорит: у нас нет прописки. У них нет прописки, но у них отец заболел, ему дали пенсию, понимаешь? Она родила четверых – мать-героиня она. Не обязательна прописка, а у нас – я не знаю, какая-то хуйня.
Я пришёл в поликлинику вот здесь вот. У меня есть медицинский полис, я прихожу, они меня ставят на учёт. Я говорю: вот так и так, вот мои документы, выписка у меня. – Да ты инвалид, будем оформлять тебе документы. Я говорю: оформляйте. – А где твоя прописка? Я говорю: нет у меня прописки, восемнадцать лет у меня нет. – А, ну тогда всё, ты бомж, иди на хуй отсюда. Понимаешь, какие дела? Я говорю: вы мне выпишите хотя бы на лекарства бумажку вот эту.
– А по выписке возьмешь… И вот я эту выписку боюсь потерять, потому что я лекарств себе не куплю. А лекарства эти – мне приходится на паперти сидеть. Я мог бы там шаурму себе взять, пожрать что-нибудь себе, а мне надо на лекарства откладывать тыщу двести, понимаешь? [От государства] вообще ничего не получаю.
– А если бы была прописка, получал бы?
– Я бы оформил себе пенсию по инвалидности хотя бы. Мне врачиха говорит: это вообще вторая группа, это положено. Уже пятнадцать тысяч бы получал… А где там прописаться? Негде, к детям я не пойду. Я вообще не хочу, чтобы дети видели меня таким. Во всех странах, я не знаю, мы живём как в Китае, даже хуже, даже в Китае уже [такого нет]. Если бы мне вернулось здоровье, я бы, наверное, всё изменил. Опять бы начал зарабатывать и поехал бы, наверное, к детям, пока здоровье есть. Может быть, чего-нибудь восстановил, хотя навряд ли. Была возможность заработать и уехать, но я не уехал из-за этой сухой погоды.
Вообще, по большому счёту, единственная у меня мечта – это чтобы с мозгами умереть. Знаешь, есть люди, когда у них амнезия, там или чего, а мне хочется, чтобы при памяти быть. Просто умереть при памяти – и всё, в сознании, как отец. Уже ничего не хочется… Я, наверное, всё сделал: дом я построил, сад я посадил у дома, слава богу, дети. Хорошего мало, видишь, я толком-то ничего в этой жизни не сделал. Надо бы рядом с ними быть. Поддерживать, оказывается, лучше морально, а не деньгами, понимаешь? А я это поздно понял. Когда у меня отец со мной был, он денег-то мне не давал, я с шести лет на такую работу [пошёл]. Но он меня морально поддерживал, и я ему был благодарен. А меня дети не ценят, потому что они меня не видят, они со мной не общаются. Я развёлся – и всё.
3
Имеется в виду Белорусский декрет № 3 „О предупреждении социального иждивенчества“, более известный как Декрет о тунеядстве. Был введён президентом А. Г. Лукашенко 2 апреля 2015 года, представлял собой налоговый сбор с безработных людей и вызвал протесты в Белоруссии за его антиконституционность и нарушение правовых норм. За неуплату или несвоевременную выплату сбора предусматривается административная ответственность с передачей дела в суд, возможным арестом до 15 суток и принудительными общественно-полезными работами. Декрет о тунеядстве представляет собой копию советских репрессивных мер, жертвами которых стали тысячи людей, в том числе знаменитый поэт Иосиф Бродский. Несмотря на очевидную противозаконность „налога на бедность“, предложения по борьбе с тунеядством стали поступать и в России – от Роструда, Минтруда, членов Совета Федерации РФ и так далее.