Страница 20 из 34
Я их девятого мая видел на площади, когда мне награждение делали. Нас награждали, а они там сидели в УСБ бывшем или я не знаю, где они там сидели. Но они хотели к нам сдаться, потому что заебли их местные тоже, правосеки эти. Там, получается, укропы стояли, а дальше – правосеки. Правый сектор, фашистами мы их называли. Я один раз только на них попал и обошёлся живой. Там получилось так, что мы тогда думали: „точка-У“ это будет, а нас послали в разведку в деревню Казачья. На их территорию, за тридцать пять километров на их территории, там чего-то произошло, мы поехали проверять.
Приезжаем, а там деревня вся вырезана, представляешь? На их территории вся деревня вырезана, не на нашей, на ихней. И там нашли бабку одну, она в погребе сидела. Рассказала, короче, пришли эти правосеки, Правый сектор, и говорит, начали судить их, женщин. Там даже собачьи бошки на заборах торчали, я вообще обалдел, я когда увидел, меня так тошнило. И мы – за ними и поймали их аж под Изюмом. Из двадцати пяти человек только девять живыми забрали. Те сдаваться не хотели, привезли их. И вот к Валерке Болотову привезли их, а он сразу восьмерых застрелил, а одного оставил, прямо в администрации.
А там пацаны от двадцати до двадцати пяти лет, вообще мальчишки. Но обдолбанные – ужас! Мы им когда от электричества скобки, знаешь, от электричества привязывают такие? Мы их связали когда, так они рвали у нас, мы по три штуки им привязывали, там силище дуровое. И вот одного он оставил. Так вот он двадцать дней после этого всю администрацию песком засыпал, в мешки загружал. Два КАМАЗа привозят, он за ночь эти два КАМАЗа на окна в мешках укладывает.
Там же в администрацию попала ракета с авиации укроповской и там много людей побило. И вот Валерка решил окна заделать такими мешками с песком. Вот двадцать дней – и потом помер. А днём ему кастрюлю одевали, а на нём свастика, всё набито, такой красавец, блядь. И вот они обколотые чем-то были таким, что я просто обалдел, там здоровья – уйма. Там получилось как: я одного убил, ему челюсть вырвало, а он улыбается ещё, смеётся надо мной, представляешь?
[Пленных] когда брали, били, когда мы их брали, пришлось убить. Там я одному даже в башку выстрелил когда – у него полбашки нет, а он идёт ещё, блядь, с лопаткой, пытается ударить. Я обалдел, я одному даже в грудь восемь раз выстрелил. Они купались, потом выходят: а-а-а! – орут как эти… Восемь раз я в него выстрелил с Пээма. Потом считал даже: все органы пробиты, он до меня ещё сто метров бежал, представляешь? Я обалдел вообще, такой наркотик я ещё не видел.
Всякое было. Мы к ним ездили тоже, к шахтёрам, но они глуповатые, там казаки были. Мы тоже приезжали к ним, помогали, не то что глуповатые, ну, ссыковатые. Когда начинали эти жуки пролетать, об землю ударяются и они: а-а-а! Очко на ноль, короче. А сто двадцать вторая когда рядом падает, ты лежишь на земле и вот она в трёх метрах упала – желудок не выдерживает. Все обсираются, вот хочешь, не хочешь, организм – всё. И все с такими штанами бегают: смешно, конечно, ну сейчас смешно, а тогда… Ну, они так с красными жопами бегали.
Было тоже момент один, меня умилил вообще тогда. Мы в Краснодоне всё никак не могли мост взять, там, получилось, стояла „восемьдесят двойка“. Восемьдесят два и пять, по-моему, танк укроповский. Мы никак его не могли обойти и взять, никак. Мы из „сапога“ стреляли, с восьмисот метров стреляешь, а танк-то на пять километров бьёт. Вот мы выстрелили – и убегаем, мы даже переодевались в бабку с Усом.
Ус маленький ростом, он в бабку одевается, но у него усы – пиздец! [Смеётся]. А я – в деда горбатого, потому что выставил ещё на спине три штуки. И мы, типа, с тележкой идём, а там „труба“, она, получается, где-то метра два длинной. Как безоткатная пушка, СПГ-9, на колёсах их волокём, волокём. Поближе хотели подойти, хоть гусеницу ему подорвать, чтобы он не ушёл от нас уже. А он выкатится – как даст, на хуй! И – съёбывает опять, ничего не сделаешь.
И получилось так, что лет четырнадцать, наверное, пацану, может, даже меньше. Подъезжает на скутере: чё у вас, говорит, за проблемы такие? Я говорю: ты вообще, щенок, откуда? Над ним начали издеваться… А мы носили „мухи“ двадцать вторые, противотанковые. И я тогда, помню, три штуки положил, а он берёт одну, хапает и на скутере съёбывается от нас. Мы говорим: там танк, на хуй… И раз, он его объезжает и – в жопу ему как дал с этого „сапога“. С трубы, с „мухи“ двадцать второй – в танк! Разворачивается и – к нам ехать.
И штиль, короче, ему попадает в ногу. Мы накидываемся, этого пацана отбиваем и за счёт него, того, что он танк поджёг, поджечь поджёг, но они могли ещё по нам стрелять. Но они испугались того, что огонь пошёл, выпрыгнули с танка, и мы их уложили за счёт этого. Думали: спасём этот танк, потом как он ёбнул – башня на пятьдесят метров отлетела. Мы думали: для себя технику, если танк бы взяли 82,5 – это хороший, почти как „Абрамс“. В ногу попали ему, две кости перебили, чуть ниже колена. Те просто не ожидали, что пацан-малолетка это сделает. И как потом местных чем-то обидеть можно? Хотя были придурки…
Там я тебе объясню: мы-то своей группой, все с Москвы, с России, все – бомжи. А там получалось так, что мы в свою группу никого не брали. А когда уже потери пошли, нас начали сливать, а сливать начали местные, Глобус особенно сильно сливал. Если ты слышал, „Голубые береты“ украинские, солист Серёга Глобус. Вот он нас сливать начал, сука, и надо было уже набирать народ.
Был там случай, когда дед в восемьдесят два года приходит и раз: пять документов приносит правосеков. Я говорю: ты откуда? Он говорит: да вот, достаёт АПС Стечки, а потом узнаю, он, оказывается, вообще кэгэбэшник бывший. В восемьдесят два года воевал, а молодёжь – все прятались под юбки. Бывало, знаешь как? На Кировске стояли, когда уже Кировская шахта, „Мусорка“ называлась. Приходит пятнадцатилетняя девка. – Ты чего пришла? – А мне секса хочется. Пинка ей дали и она побежала домой. Ты, чё, дура, что ли вообще, малолетка конченная? Вот так доходило. А мы думали по-своему: наверное, по-любому укропы её подговорили, мы же троих-то расстреляли из-за бабы. Подговорили и хотят нас расстрелять. Мы – ей пенделя, на хуй, и она бежать к себе, так вот было.
А даже было знаешь как? Расскажу, в Енакиево это было: нас отправили на две недели отдыхать, а мы – своей группой, у нас осталось тогда пять человек. Группа-то у нас большая, восемнадцать человек была, а нас осталось пятеро – ну, первый костяк. И мы своей группой сняли квартиру за тысячу гривен: хозяйка аж танцевала, что так много ей заплатили. На третьем этаже мы жили, на втором этаже я не знаю, кто жил, а с первого этажа гребёт к нам бабушка на третий день. А мы чисто пьём, пьём спирт, нам как раз медицинский спирт прислали ребята знакомые. Пьём и не выходим никуда, а оружие мы сдали, нам нельзя оружие. Ну как, личное-то есть: пистолет-то, а автоматы, всё мы посдавали, ну – от греха подальше. Да и этих-то оставили по одному патрону, на всякий случай, чтобы если вдруг эти наступать будут, чтоб хоть себя пристрелить. Потому что до передовой тоже недалеко: выстрелы, взрывы всегда слышались.
И пьём, пьём, пьём и бабушка скребёт: раз, раз – стучит к нам. Я потрезвее тогда был, выхожу, говорю: чего, бабушка? Думал, может, там помочь чего, а она говорит: а вы чего тут творите? У меня, говорит, с потолка кровь капает. И берёт меня за руку: она видит, что я трезвый, а там вповалку падают. И Вирус ещё со мной пошёл, выходим на второй этаж, стучим – никто не открывает. Вирус поддатый, бах – дверь выбивает. Заходим туда, короче, труп лежит с топором в башке. Заходим туда, а там четыре наркомана „крокодил“ жарят. Это Вирус чего-то знал про это, он мне говорит: да это „крокодил“, самый тяжёлый наркотик. Я сел поддатый, по хую всё, вон ствол лежит. Я говорю: чё с мужиком-то? – А он так пришёл, с топором в башке. [Смеётся].
Ну, позвонили в отдел, у нас ФСБ называется, а у них – НСБ, к Носу, к знакомому. Он говорит: сейчас ребята приедут. Ребята приехали, вытащили этих четверых, пиздили, пиздили их прямо перед домом. И начали их выстраивать, расстреливать. Я выбегаю, говорю: вы хоть в овраг их отведите, чего вы прямо перед домом, блядь?! А тем по хую. Я говорю: вон, на окна посмотрите, там дети смотрят, ёбанный в рот! – Наркоманов, говорит, надо мочить прямо сразу. И, короче – бах-бах-бах. Прямо перед домом – чтобы дети видели, чтобы наука была. Я обалдел вообще, я говорю: да вы что – люди же смотрят!