Страница 15 из 22
«В книге моей жизни есть несколько совершенно не похожих друг на друга страниц, и я на каждой из них – разный. Одна страница, почти уже забытая – это детство, а родился я давно, в 1930 году. Я был тихим, послушным мальчиком из хорошей семьи – моя мать работала костюмером в театре, а отец был мастером на обувной фабрике. Когда я родился, они уже оба были в возрасте, я был их поздним и единственным ребёнком. Я хорошо учился в школе, не озорничал, не водился с плохой компанией. Очень любил математику, ходил в кружок авиамоделирования в Доме пионеров – тогда многие мальчишки бредили самолётами и небом. Отец всегда следил, чтобы я побольше читал, а мать брала с собой в театр не только на детские утренники, но иногда и на вечерние, взрослые спектакли. Не скажу, конечно, что я дитя кулис, но это с детства привило мне какие-то идеалы. По выходным мы всегда ходили в кино, зимой катались в парке на лыжах, а летом снимали дачу под Истрой. Там мы с отцом пробовали запускать мои “авиамодели”: так и вижу нас с ним, бегущими по краю зелёного обрыва… Жизнь казалась ровной дорогой… Когда началась война, отца почти сразу призвали, и он погиб в первые же дни. Мы с матерью вместе с театром уехали в эвакуацию в Казахстан. Мать, которая и без того была слабая здоровьем, да ещё сломлена горем, умерла в 43-ем от тяжелой пневмонии, и я, домашний ребёнок, оказался в детдоме с его незнакомыми мне порядками, детской жестокостью, несправедливостью, озлобленностью. Я был тихий, слабый, неприспособленный к самостоятельной подростковой жизни, другие мальчишки этим пользовались, и мне часто от них доставалось: меня дразнили, били, у меня всё время что-то воровали, сваливали на меня вину за все проступки… Я закрылся и озлобился на весь мир. В том детдоме, хотя я пробыл там всего около двух лет, для меня началась совершенно другая жизнь, и я сам стал другим. После семилетки я, как детдомовец, был отправлен в ремесленное училище, где мои технические способности не прошли мимо учителей. Там я быстро пробился из аутсайдеров в авторитеты… После училища стал работать на заводе – и снова, вроде, ровная дорога. Вот сейчас понимаю, что я тогда был уже совсем другой человек, чем раньше. Вот скажите, разве бывает так, что ты превращаешься в свою противоположность? А со мной это было. В то время мы гуляли компаниями, ходили на танцы, много дрались стенка на стенку. А я жестоким стал после детдома, слабость и сомнения в себе скрывал грубостью, иногда – как с цепи срывался и в одной из драк сильно покалечил парня моих лет – за девчонку, которая того и не стоила. Она, я и тогда это понимал, была только поводом для сбрасывания моей обиды, злости, отрицательной энергии. Я искал такие поводы. Дали мне пять лет. И вот – снова жизнь развернулась в иную сторону. Тюрьма хорошему не научит, не верьте. И меня не научила. Вышел, правда, не сломленный, с решимостью жизнь переменить. Но на приличную работу с судимостью не брали, пошёл вопреки себе и дружкам на стройку простым рабочим. Ничего в те годы у меня не было – ни жилья, ни семьи, ни образования, ни перспектив, одна озлобленность, тоска и угрюмость. Жил одним днём – от получки до получки, и всё равно пытался что-то сложить из своей жизни. Единственное, что было хорошо – я не пил, как остальные работяги. Может, конечно, в конце концов, и спился бы – от безнадёги, от тогдашней выпрямленной, простенькой советской житухи. Но рассчитывать мне было не на кого, старался держаться. Помню, что очень хотел учиться дальше. Но с чего начинать? Ни кола, ни двора. Деньги были нужны отчаянно, и я со своими двумя тюремными дружбанами подрядился дачки строить и ремонтировать. Дружки мои быстро сели по новой за кражу стройматериалов, а меня каким-то случаем новая отсидка миновала. Случилось другое – как-то в поисках заработка я подрядился на ремонт кровли у одного старого одинокого профессора, тоже, кстати, своё отсидевшего по молодости, но реабилитированного. Несколько выходных жил у него на даче, как водится, вечером выпивали – разговоры разговаривали, я ему о своей жизни и о детских мечтах рассказал, про самолёты-то. А он познакомил меня со своим другом-авиастроителем. С судимостью меня на авиапредприятие, конечно, не взяли, но он помог мне устроиться водителем к одному начальнику и поступить в МАИ на вечернее. И вот снова, смотрите – казалось бы, шёл я уже по кривоватой дорожке, ан она выпрямилась. Жизнь порой такие крутые повороты делает, такие виражи закладывает! Когда начал учиться, что-то во мне встрепенулось-вспомнилось-ожило. Я постарше других был, в жизни побольше понимал, учился, как зверь. На практику пошёл к тому самому Андрею Феоктистовичу, другу моего профессора. Через его протекцию всё же взяли меня в конструкторское, а работать я и умел, и любил, поэтому быстро стал продвигаться по служебной лестнице наверх, преодолевать чужие предубеждения было для меня даже чем-то вроде спортивных достижений тогда. А дальше внезапно всё вообще случилось как в сказке – в 60-х к нам приехала французская делегация по обмену и наладились международные связи. Хоть и с трудом (я был всё-таки когда-то давно судимый, неженатый, беспартийный – практически, не выездной…), меня включили в состав большой делегации во Францию, в Ле Бурже. Это была страшная редкость тогда, просто неслыханное везение. Мне говорили, что так решили даже не наши – за меня просила французская сторона. И там нашу делегацию сопровождала переводчица-француженка с русскими корнями… Короче, я влюбился, как мальчишка. Вот, верите, столько лет жил сам по себе, уже привык к одиночеству, а тут всё сложилось и решилось для меня в один миг, как будто бы какой-то недостающий осколок жизни встал на своё место! И двойное счастье для меня, что любовь оказалась взаимной. Подумать только! – Столько лет судьба ждала, чтобы мы встретились! Через два года мы поженились, преодолев все сложности заключения брака с иностранными гражданами. Чтобы уехать во Францию, тогда и речи быть не могло, но мы очень любили друг друга, и она решилась переехать ко мне. Через год у нас родился сын, такой же поздний, единственный и любимый, как и я когда-то. И вот только в конце 90-х, когда умер её отец, а наша жизнь изменилась так, как никто и не предполагал, мы решили переехать… Больше, конечно, ради сына. Вот такие непохожие линии иногда умещаются в одну-единственную жизнь» (Андрей Г., 82 года).
6. Семантическая ось «Рациональность – иррациональность» позволяет интерпретировать собственное жизнеосуществление либо с позиций следования, подчинения его неким лежащим вне субъекта правилам, либо подчинения её случайным, стохастическим, авантюрным, рискованным факторам. В первом случае можно говорить о том, что субъекта интересует «правильность», проверенная временем и другими поколениями людей «разумность» выстраивания жизни, «универсальная похожесть» её на некий социокультурный прототип, образец («Они требуют – я подчиняюсь»), а во втором – о почти трикстерском восприятии жизни как экзистенциального трипа, приключения, авантюры («Я хочу – я пробую»). Тогда для жизни нет неукоснительных правил, канонов, оценок, которые стоит охранять, которыми стоит дорожить, о которых стоит заботиться, потому что и здесь, и в «других пространствах и мирах» возможны другие, не менее интересные варианты существования. «Жизнь коротка и преходяща» – принцип, который заставляет человека совершать всякие иррациональные «пробы пера», бросать себя на расширение границ собственного жизненного мира, пренебрегая страхом перед социальными оценками, санкциями или неудачами. Интерпретации, как думается, могут подвергаться личностные итоги социализации (меры собственной зависимости-автономности от других в сопоставлении с рефлексируемой подлинностью). Вопрос, который, вероятно, может формулировать для себя личность – «Должен ли я жить по каким-то иным правилам, кроме тех, что вывел для себя сам и подтвердил своей жизнью?».
«Мой отец всегда говорил, что если дела в жизни не идут так, как надо, надо такую жизнь “переламывать”. Смысл в том, чтобы сделать что-то такое, на что в благополучных обстоятельствах ты никогда бы не решился, поступить вопреки ожидаемой логике. Он сам так поступал, и я с детства привык жить именно по этому принципу. Красивые девчонки ждут “принцев на белом коне” – он женился на некрасивой. В вузы, куда стремились все, были безнадёжно высокие конкурсы – он пошёл и поступил в самый непрестижный, был там лучшим студентом. Квартиру в приличном районе он бы ждал до второго пришествия, поэтому сразу, как встал вопрос, согласился на самый паршивый в городе район. И так – почти во всём: пошутит, посмеётся над собой или паршивой жизнью и выкинет что-нибудь “эдакое”, чего никто и не ожидает: все старались “откосить” от армии, а он сам явился в военкомат, хотя мог рассчитывать на отсрочку; ходил стричься к начинающим парикмахерам и практикантам; не избегал молодых неопытных врачей; смотрел кино и читал книги, которые никто не понимал; уже во взрослом возрасте получил второе высшее образование – философское; все на дачах сажали картошку и огурцы, а он выращивал дыни и виноград… Он всегда говорил: вот, идёшь к начинающему врачу или парикмахеру, и он старается для тебя, потому что ему важна не только твоя положительная оценка, но и возможность самоутвердиться в своём деле; женишься на некрасивой – и она благодарна тебе за этот выбор, никогда не изменит и не предаст… И, знаете, в этой жизненной философии что-то есть…» (Владислав, 44 года).