Античные цари

Конечно, одним из важнейших подвигов Тесея стала его победа над самим Прокрустом (он же Дамас, он же и Полипемон), который установил два ложа в самом затруднительном для путников месте, близ уже упоминаемой нами реки Кефис. Одно из них было слишком маленькое, а другое – чересчур уж большое.

На большое ложе разбойник укладывал мужчин незначительного роста и начинал колотить по их ногам металлическим молотом, уподобляясь кузнецу, который удлиняет кусок раскаленного металла. Тяжеленный молот безжалостно дробил человеческие кости, доводя людей до мучительной гибели. Если же путник был высокого роста, то его поджидали иного рода мучения: разбойник бросал его на маленькое ложе и принимался отсекать ему слишком длинные конечности, стараясь втиснуть окровавленное тело в это мерзкое сооружение.

Одолев и этого мучителя людей, Тесей полностью очистил дорогу, сделав ее свободной для всех мирных путников.

После таких бесконечных схваток с чудовищами и разбойниками, как-то незаметно для себя, Тесей оказался в аттической земле.

Он шагал по каменистой дороге, вдоль которой, по обеим сторонам ее, виднелись хорошо ухоженные оливковые рощи, а на возвышенностях – бродили козьи стада, охраняемые пастухами в широкополых шляпах и с такими же, крайне лохматыми собаками, с белыми и острыми зубами, а по пыльным дорогам неспешно катились влекомые рогатыми волами скрипучие повозки.

Увиденные картины заставили юношу, в конце концов, ускорить свои шаги.

А еще он ловил на себе озадаченные взгляды встречных людей.

Правда, он тут же понял, что эта человеческая озабоченность связана с его увесистой дубинкой, отнятой у побежденного им первого разбойника Перифета. Тесей положил дубину себе на плечо.

Еще сильнее ускорились Тесеевы шаги после того, как на огромном коричневом возвышении открылась перед ним чудесная крепость, сверкающая белыми стенами и красными черепичными крышами, тоже с каким-то несказанным отливом.

– Да это же Афины! – догадался юноша и тотчас же услышал подтверждение своим догадкам от людей, которые уже начали прикидывать, кого они видят, поскольку молва о подвигах какого-то загадочного героя летела уже далеко впереди него самого.

Тесея приветствовали и угощали многие аттические граждане, дотошно расспрашивали, кто он, откуда явился к ним, к афинянам. Собеседники старались убедиться, что все слышанное ими о подвигах на дорогах, ведущих непосредственно в Афины, – является настоящей правдой, а нисколько не вымыслом.

Прогулка по отцовской земле становилась удивительно веселой, приятной, радостной и даже – какой-то необычно легкой.

Никому не говоря, чей он сын и с какой такой целью спешит в Афины, Тесей все же внимательно вслушивался в человеческий гомон, стараясь как можно больше узнать о своем отце, которого он никогда еще не видел, однако же был по-прежнему уверен, что отец его поджидает, что он несказанно обрадуется неожиданному появлению.

Тесей узнал, что его отец жив, здоров, но что афинскому государству сейчас угрожают многие внешние враги. Однако о внутреннем спокойствии в государстве, заключил он из подслушанных им разговоров, нельзя было сделать каких-нибудь утешительных выводов.

То и дело ушей пришедшего героя касались слова: Медея, Мед, Паллант и Паллантиды. Жители Аттики, набредая языками на эти имена, невольно утихали и старались перевести свои разговоры на его, Тесея, невероятные подвиги…

С такими мыслями и надеждами Тесей добрался до подножия афинского акрополя. Он поднялся уже по ступенькам на какую-то возвышенность, остановился перед храмом богини Афины, перед ее священной деревянной статуей.

Оттуда открывался вид уже на роскошный царский дворец.

Тесей еще в пути представлял себе, как он будет встречен родным отцом, но мысли в пути его были отрывочными, неясными по своей главной сути, а здесь… Сейчас он увидит царя, стоит лишь миновать вот эти каменные колонны, войти под нависающие над головою темные своды. А там… Он непременно увидит своего отца.

В Афинах того времени давно не было спокойной жизни, во всяком случае – для царя Эгея.

Впрочем, он и сам был уже далеко не тем неукротимым жизнелюбцем, еще неподвластным всесильной старости, каковым виделся людям хотя бы в последний свой приход в Трезен. Да, годы наложили на афинского царя свои крепкие отпечатки. Эгей поседел и начал даже сильно сутулиться под бременем лет и от тягостей своей нелегкой жизни.

Дело в том, что Палланту и его дерзким сыновьям не терпелось поскорее завладеть царским троном. Измученный в явной и скрытой борьбе, Эгей усматривал теперь заговоры уже во всем, творящемся вокруг, и потому с подозрением относился даже к своим придворным, не говоря уже об иностранцах и всяких разных, незнакомых ему пришельцах.

Подобное настроение в афинском государстве и обществе поддерживала демоническая черноглазая женщина, та самая колхидская царевна- чародейка, которую в Элладу привез другой выдающийся герой под именем Ясон, возглавлявший поход греческих удальцов на корабле «Арго» к берегам далекого от Эллады Кавказа.

Они плавали туда за золотым руном.

Страстно полюбив Ясона, Медея уже не останавливалась ни перед какими преступлениями. Она хладнокровно умертвила своего брата Апсирта, лишь бы помешать своему отцу Ээту, колхидскому царю, настичь укравших золотое руно аргонавтов.

В самой Греции она погубила также Ясонова дядю Пелия, захватившего было царский престол в Иолке, что в самом центре фессалийской земли, принадлежавший по всем законам ее жениху, затем и мужу – Ясону.

У нее не дрогнула рука, когда она, в отместку за супружескую измену, зарезала собственных детей, рожденных в браке с Ясоном, а заодно свела со света и его будущую молодую жену – дочь соседствующего с Аттикой царя Главка.

Последнее преступление Медея совершила уже в Коринфе, невдалеке от Афин. Когда же ей пришлось бежать из Коринфа, то огненная колесница, запряженная то ли крылатыми конями, то ли такими же, явно неудержимыми змеями, принесла ее в Афины.

В Афинах колесница зависла как раз над Акрополем, затем опустилась на его каменистой вершине.

Медея сумела войти в полное доверие к царю Эгею, запомнившемуся ей лишь по незначительному разговору с ним. Она стала его супругой, и, к вящему несчастью престарелого царя, всю жизнь мечтавшего о наследниках, – родила ему сына Меда! Именно эти имена – Медея и Мед – не сходили с уст почти всех, весьма говорливых без меры афинян.

После этого, все свои помыслы и действия колхидская волшебница направляла на то, чтобы подрастающий Мед получил все права на вожделенный им афинский престол.

Собственно говоря, указанные права у Меда, вроде бы, уже имелись, однако реализовать их было весьма затруднительно. Этому могли помешать вездесущие Паллантиды. Они могли погубить малыша или даже лишить его жизни – каким-нибудь тайным и очень коварным способом.

Что говорить, всю свою энергию и все чародейские способности после этого Медея направляла теперь единственно против Паллантидов, став таким образом – полным союзником царя Эгея.

Конечно, появление в Афинах юного Тесея, уже прославившегося столькими своими подвигами, – грозило новыми неприятностями для любого наследника царского трона. Это касалось всех их, идет ли речь о подрастающем Меде или о самом Палланте, а то и даже о его сыновьях – Паллантидах.

Медея, разумеется, незамедлительно приняла новые, более существенные и конкретные противомеры.

Она принялась заново обрабатывать царя Эгея.

Лучше всего, твердила волшебница своему старику днем и ночью, пригласить этого молодца во дворец, устроить в его честь великолепный пир, а после пира дождаться, когда он умрет ниспосланной ему богами своей, самой ужасной смертью. Это настолько естественно, и это избавит царя от всяческих лишних забот…

При этом она как-то, воистину как заговорщик, подмигивала своему изрядно старому мужу.

Эгей кивал поседевшею головою, доверчиво глядя в очаровательные глаза своей вечно молодой супруги. Он, вроде бы, напрочь успел уже позабыть о собственных приключениях в недалеком от Афин приморском Трезене, а уж тем более – о своем шапочном знакомстве с колхидской волшебницей Медеей в Коринфе[9]. Даже о своих разговорах с совершенно юной Этрой, – на том же солнечном берегу в Трезене. Забывал также об оставленном под слишком громоздким камнем своем собственном мече и о своих, уже повидавших виды сандалиях…

9

Сам Коринф славился своими прочными связями с древним Востоком. В исторические времена он привлекал к себе массу туристов, главным образом, – своими Истмийским играми, а еще – разнузданными оргиями со стороны жриц богини Афродиты, все более приобретающей себе новое имя римское имя – Венера.