Античные цари

А Медея, то ли каким-то чародейским образом узнав, кем же на самом деле является прибившийся в город юноша и каковы его настоящие цели, а то ли просто догадываясь, чем грозит ей лично его неожиданный приход, волшебница напирала на старика еще пуще прежнего.

Однако планы ее обрели уже совершенно другое направление.

– Послушай, – сказала она царю, – коли ты такой смелый, то поручи ему какое-нибудь трудное задание. Есть ли у тебя что-нибудь на примете относительно этого?

– Да как же не быть? – отвечал ей Эгей. – Взять хотя бы того быка, который выпасается теперь в Марафонских полях. Да только справиться ли такому легконогому юноше с этаким грозным чудовищем? Сам Геракл не всегда с ним справлялся.

– Это ничего, – засмеялась в ответ Медея. – Справится – хорошо, а если не справится – тоже плакать не станем.

Одним словом, Тесею был передан строгий царский приказ: немедленно отправиться в Марафон, небольшой городок на противоположной стороне Аттики, как мы уже знаем, где он еще никогда не бывал, и там в полях, засеянных сплошь буйным укропом, отыскать могучего быка и укротить его как можно скорее.

Этого быка, надо сказать, по приказу микенского царя Эврисфея когда-то, действительно, доставил к царскому двору знаменитый силач Геракл. Он привез животное с острова Крита, но перепуганный насмерть царь Эврисфей велел отпустить чудовище на все четыре стороны.

Теперь же царская чета с нетерпением ждала гонца из самого Марафона, надеясь на утешительные для себя вести.

И эти вести – действительно, не заставили себя долго ждать.

Расстояние от Афин до Марафона сейчас известно каждому человеку, поскольку оно в точности равняется нынешней олимпийской дистанции по бегу – ровно сорок два километра и сто девяносто пять метров.

Когда-то его, на едином порыве, преодолел быстроногий бегун Фидиппид, посланный победителями греками с вестью, сообщить своему городу о полнейшем разгроме персидских захватчиков.

Тесей преодолел дорогу в оба конца в самые короткие сроки, в придачу – поймав за это время свирепое животное. Марафонского быка он привел в Афины, протащил его, всемерно упиравшегося о землю, по всему столичному городу, на виду у всех ликующих афинян и принес его в жертву богу Аполлону.

После жертвоприношения пировали все жители Аттики. И все они, в один голос, утверждали, что мясо этого чудовища куда более вкусное, нежели мясо обыкновенных животных.

Не успел Тесей оказаться на Акрополе, с трудом поспевая за обгонявшей его молвою, как слухи уже повергли Медею в новое замешательство.

– Послушай! – решительно приступила она к старому мужу. – Иного выхода нету… Теперь его будут носить на руках… Теперь его непременно изберут афинским царем! А тебя, старика, прогонят…

Эгей, соглашаясь с доводами своей супруги, тоже преисполнился дерзкой смелости.

– Мало мне одного Палланта, – сказал он в сердцах. – Мало мне бешеных его сыновей! Так еще и эта напасть.

Однако стоило Эгею увидеть рослого молодца с мощным торсом, как бы выкованным из золотистого металла, с тяжеленною дубиною в мощных руках, которую нес он почти что играючи, – и что-то иное шевельнулось в царском сердце. Именно таким рисовала этого юного пришельца народная молва.

Так кто же он в самом деле?

Царь вопросительно глядел на супругу, которая уже добавила в кубок смертельного яда, предназначенного как раз для этого гостя.

Но Медея улыбалась навстречу гостю так широко и обворожительно, такое восхищение и такая любовь плескались в ее лучезарных глазах, что старик отгонял от себя совсем непохвальное чувство, охватившее его всего, чувство какой-то непонятной, неясной ему самому, почти смертельной тревоги.

Он сразу же заподозрил: ничего зазорного не содержится в том, что его красавица-супруга никогда ничего не дурного не говорила и ничего такого даже не замышляла…

Тесей же с надеждой глядел на сидевшего на возвышенном, самом видном месте царя в венке на седых кудрях, в белоснежном одеянии, складками уходившем глубоко куда-то под стол.

Сын с нетерпением дожидался того счастливого для себя момента, когда же отец, наконец, признает его.

А у отца теперь появилась возможность основательно рассмотреть своего гостя. В Трезене, от своей матери Этры, он постоянно слышал о своем разительном сходстве с отцом.

Царю сейчас припомнится многое, давно уже позабытое…

Однако надежды героя по-прежнему никак оправдывались, даже нисколько. Царь уже готовился было протянуть гостю кубок в виде головы быка (с явным намеком на его последнюю победу), но в это же мгновение голоногие невольники стали разносить исходящее па́ром мясо, и Тесей, взяв протянутый ему увесистый кусок, перебросил из руки его в руку, опустил на кисть руки миску и потянулся за своим мечом, чтобы разрезать мясо на мелкие кусочки, такие удобные для более быстрого их глотания.

Конечно, каждое движение пришедшего незнакомца не ускользало от внимания пирующих, но в особенности – от внимания самого царя.

Увидев меч тестя, Эгей даже выронил из рук чашу, предназначенную для гостя.

– Ай! – раздался царский голос. – Это… Это же…

Царь узнал свой меч, некогда спрятанный им под огромным камнем в далеком приморском Трезене.

Предания говорят, будто Эгей прозрел, стряхнув с себя все свое наваждение от присутствия своей супруги Медеи. Его меч, его сандалии, его сын, наконец, – все это было теперь у него перед его глазами.

Говорили впоследствии, будто бы в этот же день волшебница Медея была удалена из дворца, а царь Эгей, глядя на сына, снова почувствовал себя молодым и здоровым, могущественным человеком, для которого ничего не значат все угрозы ничтожных Паллантидов.

Стареющий Эгей представил сына народу и сразу же объявил его своим наследником, хорошо предвидя, как отнесутся к этому известию нисколько не унывающий Паллант и все его сыновья.

А Паллантиды поняли одно: им теперь нечего терять в государстве, вновь обретшем былую силу. Они тотчас же удалились из города, прихватив с собою рабов и своих сторонников среди свободных людей. Они стали готовить отряды в отдаленных от города собственных владениях, чтобы во главе всего войска снова двинуться на Афины, чтобы силою прогнать Эгея и его неожиданно объявившегося сына, о котором до сих пор никто ничего не знал и даже ничего не слышал.

С вершин Акрополя, от подножия храма Афины-воительницы, Эгей указывал сыну на клубящуюся вдали желтую пыль, которая как-то слишком медленно оседала на макушки курчавых олив. Пропадая в одних местах, она тут же, мгновенно, появлялась в других.

Там, вдали, скорее всего, просто угадывались, нежели замечались, отряды грозных Паллантидов. Там готовились колесницы, в ту пору такие малочисленные на эллинских землях, такие недоступные жителям Аттики, потому что мало кто был тогда в состоянии обзавестись хотя бы одним конем, а для колесницы их требовалась целая четверка… Эти чудные животные весьма, даже особенно, ценились людьми военными: кони не страшились ни копий, ни мечей, ни самых разнообразных трубных звуков.

Все упомянутое перед ним вдруг наполнялось каким-то гордым, каким-то воистину воинственным духом.

Эгей знал, что творится в стане врагов, потому что с появлением Тесея многие, прежние сторонники Палланта и его сыновей вдруг остро почувствовали, как переменились вдруг обстоятельства, как многократно возросли силы Эгея. Эти-то люди и начали сообщать царю, что происходит в рядах его противников.

– Мало у меня колесниц, – сетовал старый Эгей. – Некого даже выставить, если придется, а придется – наверняка…

Юный Тесей ничего не боялся, озирая все дали, простиравшиеся перед акрополем, несколько внизу от него.

– Отец! Управимся и без колесниц! – был уверен Тесей. – Кого меч не достанет, тот не увернется от нашей хлесткой дубины!

Эгей успокаивался, но, какое-то время спустя, стариковские тревоги усиливались заново.

– Вот там, – указывал он рукою в сторону Гиметтских гор, – в деме Гаррета, устроена засада. Это знаю я точно, чтобы ударить нам в спину, как только вступим в сражение с их главными силами, которые, из дема Сфетта, ведет нам навстречу уже сам Паллант. Так доносят мне верные люди…