Страница 27 из 29
– У вас никто не был сегодня ночью? – спросил у него урядник.
– Нет, а что?
– Она с купцом сюда приехала. тот сказал, что поедет за вами, чтобы подать ей пособие, да вот и пропал.
– Бывает; озорников мало ли на свете? Должно быть она ему чужая была, вот и бросил.
Принялись за составление протокола; урядник быстро настрочил его, доктор произвёл осмотр трупа и дал священнику знать, что тело неизвестной женщины можно предать земле, так как она умерла естественной смертью от простуды.
По селению пошли разного рода слухи. Одни говорили, что какая-то купчиха приехала на постоялый двор и была задушена; другие уверяли, что женщина эта остановилась с каким-то офицером, который бросил её, и она с горя удавилась, – словом, говорили то, что кому на ум пришло.
На другой день тело Прасковьи Максимовны, положенное в простой белый гроб, было погребено на местном кладбище.
Гаврила Иваныч проснулся рано утром и, не видя около себя Прасковьи Максимовны, подумал, что она пошла зачем-нибудь к своим родным, стал её поджидать с целью сделать ей выговор за то, что она ушла, не сказавшись ему. Ожидания его, конечно, не оправдались. Весь день он не выходил из дому и только в сумерках решился осведомиться о своей возлюбленной у её родных, но, увы, и там об ней не было ни слуху, ни духу. Прошёл и ещё день, красавица не появлялась. Заскучал купец, повесил свою головушку и не знал, чему приписать исчезновение Прасковьи Максимовны. Пошёл он с горя в знакомый уже нам трактирчик, подозвал к себе полового и стал расспрашивать у него, не была ли с кем у них его зазнобушка; половой отвечал отрицательно.
– Сгинула баба, сам не знаю, куда девалась, – ударив по столу кулаком, крикнул купец и велел ему подать себе вина.
– Не беспокойтесь, явится, куда ей деваться! – заметил ему половой.
– Другой день не видать, – проговорил купец, заплакал и принялся пить вино.
Как ни старались уговаривать его половые и даже приказчик заведения, но Гаврила Иваныч не слушал слов их, был безутешен и продолжал пить.
– Успокойтесь, ну, ушла, пёс с ней, другую себе получше ещё найдёте, – говорили половые.
– Нет, братцы, такой уж мне не подыскать, прощайте, не поминайте и меня лихом, без неё я не жилец, – сказал купец, отдал за выпитое деньги, наградил подовых по рублёвой бумажке и ушёл из трактира.
– Жаль парня, пожалуй, й на самом деле руки на себя наложит, – рассуждали между собою половые.
Остальную часть дня Гаврила Иваныч провёл в розысках Прасковьи Максимовны, а вечером возвратился в её дом.
По городу разнеслась весть об исчезновении красавицы; родные её также принялись её разыскивать, и одна старушка, тётка покойной, утром вошла в дом племянницы. Едва лишь отворила дверь и обмерла от испуга: перед ней на дверях висел труп человека. Старушка выбежала на улицу, подняла тревогу, сбежался народ и принялся расспрашивать, что такое случилось.
– Караул! батюшки, умираю! – вопила она.
– В чем дело-то? – приставали к ней.
– Удавленника я сейчас видела, – продолжала голосить бабушка.
– Да где ты его видела-то?
– В доме, у моей племянницы, вот в эфтом самом, подите, да поглядите.
Смельчаки отправились в дом и были поражены страшным зрелищем: на перекладине дверей неподвижно висел труп красивого молодого купца: лицо несчастного уже посинело, язык вышел изо рта, глаза были открыты, руки опущены по швам. Некоторые узнали в нём обожателя Прасковьи Максимовны и, не зная об её исчезновении, принялись отыскивать её по комнатам.
Вошла и тётка Прасковьи Максимовны, хорошо знавшая отношения своей племянницы к удавленнику, и принялась всех уверять, что он, разбойник, погубил её.
– Кто «он»-то? – спрашивали у неё.
– Да вот он самый, который к черту в бараны пошёл, – показывая на удавленника, говорил парень в сажень ростом.
Обойдя комнаты, радетели о Прасковье Максимовне приступили было к осмотру подполья и начали подымать пол, но тут явилась полиция и приостановила их хлопоты. Публика, за исключением необходимых людей, была удалена из дому. Полицейские вынули из петли труп покойного, осмотрели карманы платья и нашли в них несколько сот рублей денег, да записочку, написанную на клочке бумаги карандашам, такого содержания:
Я кончаю жизнь свою от одолевшей меня скуки по Прасковье Максимовне, которая оставила меня и скрылась; деньги, находящиеся у меня в кармане, прошу употребить на мои похороны и на нищую братию за упокой раба Божия Гаврилы».
О смерти Гаврилы Иваныча молва распространилась так скоро, как бы по электрической проволоке; через какой-нибудь час времени, в домик Прасковьи Максимовны собрались все её родные и знакомые покойного; все с любопытством читали оставленную им записочку, некоторые спрашивали у полицейского офицера:
– Много ли денег-то, ваше благородие, оставалось после него?
– А вот все здесь, – указывая на лежавшую на столе пачку кредиток, отвечал тот.
– Не угодно ли пересчитать их и удостоверить вашей подписью? – прибавил полицейский.
– Отчего не полюбопытствовать, считайте.
Оказалось всего семьсот сорок три рубля. Свидетели покачали головами.
– Чему вы удивляетесь? спросил офицер.
– Так мы про себя думаем, маловато, кажись: Гаврила Иваныч был с хорошим состоянием, а это что? – плёвое дело, – показывая рукой на деньги, высказался один из приятелей удавленника, которому он остался должен несколько тысяч рублей.
– Был, да сплыл, – у него за несколько дней перед смертью восемь тысяч рублей в гостинице украли.
– Не может быть, – послышалось несколько голосов, – он нам об этом не говорил.
– А мы знаем, потому что протокол о том составили.
Купцы переглянулись между собою, почесали затылки, помялись маленько и начали упрашивать полицию освидетельствовать квартиру умершего.
– Для какой же надобности?
– Он нам должен.
– Документы вы на это имеете?
– Нет, мы ему на слово верили.
– Ах вы верили, вот на том свете с него угольками и получите, – шутливо заметил офицер, к которому приступили родные Прасковьи Максимовны с разными вопросами.
– Ваше благородие, да где же она-то? Жива ли она, наша голубушка? – ныли бабы.
– А я почём знаю, – отвечал им тот.
– Как же, батюшка, сгинула сердечная, в прорубь, что ли, её уходили?
– Чердак дома надо оглядеть, нет ли её там, послышался голос какого-то мужчины.
– Под полом, Тарас Сергеич, взгляните, – заголосили другие.
Полицейский офицер, уступая требованию родных Прасковьи Максимовны, приказал городовым поднять полы домика и осмотреть, кроме того, чердак. К солдатикам присоединились бабы и двое мужчин; начался осмотр, продолжавшийся более часу, и кончился, разумеется, ничем. Составлен был протокол при участии врача и священнику было дано разрешение похоронить труп.
– Деньги-то ваше благородие, у себя оставите? – спрашивали приятели покойного Гаврилы Иваныча.
– А что?
– Да так, отдали бы вы их нам, мы бы ими и распорядились по завещанию.
Офицер подумал, передал капитал в руки купцов и ушёл.
Гробовщики, как водится, были уже налицо, им был заказан дубовый гроб, с приказанием обить его белым глазетом. Приглашено было из приходской церкви духовенство и отслужило панихиду. Наняли читальщиков псалтыря и на другой день гроб был вынесен в церковь для отпевания по христианскому обряду тела.
Вся нищая братия собралась на проводы тела несчастного Гаврилы Иваныча, погибшего из-за любви к Прасковье Максимовне, кончившей своё земное странствование из-за привязанности к разбойнику. Нищие получили по двадцати копеек на брата, и вечером все эти деньги оставлены были ими в кабаках. Приятели покойного устроили в той же гостинице, где квартировал он, поминальный обед, за которым испили порядком, заспорили между собою и в конце всего учинили драку, разнимать которую пришлось той же полиции.
Глава 136.
В день похорон Прасковьи Максимовны Чуркин был уже в одном переезде от Тагильского завода; он остановился заночевать на одном из самых красивых постоялых дворов, на особой купеческой половине, как величал её сам дворник. За ценой разбойник не стоял и не торговался. Хозяин, щеголеватый средних лет мужичок проводил Чуркина в комнату, зажёг свечу и спросил у него: