Марцелл

   Тут в палату вбежал Павел и заорал перехваченным голосом:

   - Он до меня дотронулся!

   Мы с Юмом настороженно переглянулись, а Павел все орал:

   - Он до меня дотронулся! Дотронулся! Марцелл до меня дотронулся!

   Первым делом мы его успокоили. Это нужно было прекратить немедленно, ведь только каким-то чудом сестры до сих пор не обратили на его побитую рожу внимания. Потом я усалил его на кровать и заставил говорить спокойно. Для этого его пришлось пару раз встряхнуть, чтобы он понял, что кричать незачем и мы его и так прекрасно слышим. Затем, запинаясь, он поведал нам о том, как до него дотронулся Марцелл.

   Это случилось в столовой десять минут назад. Марцелл и его ближайший друг Вано, видно, отстав от своего строя, появились вдруг в зале и немедля подсели к Павлу. Представились. Затем Марцелл очень искренне извинился за то, что Павла побили. Это, несомненно, было дикой ошибкой, оказывается Марцелл, даже не знал, что кто-то приходил к нему и просил о встрече. Вано, неприветливо косясь на Павла, тоже высказал свои сожаления, а затем попросил извиниться и перед парнем с опухшей рукой, приходившим к ним, в "травму", часа два назад. Павел смущенно пообещал, что все передаст. Он был немало ошарашен, так как совсем не готовился к подобной встрече. Не придумав ничего лучшего, он поспешно извинился за инцидент, произошедший два часа назад, и признался, что на самом деле долго уговаривал парня с опухшей рукой не делать того, что тот сделал. Вано, недобро ухмыльнувшись, хотел было что-то сказать, но Марцелл заговорил сам. Он сказал, что прекрасно понимает и Вано, и Павла, и парня с опухшей рукой, и очень не хочет, чтобы подобное повторилось, это совсем ни к чему. Вдобавок уже идет разбирательство, и сейчас ему и Вано надобно идти к начальству и подробно объясняться в том, что произошло. Но пусть парень с опухшей рукой не волнуется. По-своему он прав, и зла они на него не держат. Кроме того, Марцелл выказал желание заглянуть при случае в гости и лично все уладить.

   - ...А потом он улыбнулся, пожал мне лапу - и все прошло, - закончил Павел, таращась на меня огромными влажными глазищами. - Понимаете: всё! Больше ничего не болит. И синяков нет. Зырьте!

   Я пригляделся. Синяков действительно не наблюдалось. Или почти не наблюдалось. Обычно средненькие фингалы заживали в течение недели: сначала два-три дня зеленели, потом желтели и в конце концов расплывались и исчезали. У Павла они уже были грязно-желтые. И я мог поклясться, что когда он уходил на обед, они были свежие, с фиолетовым отливом.

   - Я и за тебя попросил, - сказал Павел, обращаясь к Юму. - Как есть сказал. Марцелл даже поинтересовался, что именно у тебя болит, прикинь?

   Юм, сидя на своей кровати, качнулся корпусом вперед и назад, словно его легонько толкнули в спину.

   - Он придет, - уверял Павел дрожащим голосом. - Как только разберется с начальством, он придет. Это не шутки. Он действительно дотронулся. Извинился, улыбнулся, а потом пожал мне лапу. И теперь нет синяков!

   Мне снова пришлось его успокаивать. Павел без конца что-то бубнил или вдруг начинал заливаться бессмысленным смехом. Мне это действовало на нервы. Вскоре я пришел к мысли, что смех этот вовсе не веселый и не бессмысленный, а какой-то зловещий. Мне даже страшно стало. Словно смеялась надо мной отрубленная человеческая голова.

   Ближе к ужину у Павла случился нервный срыв. Старшина не выдержал - позвал сестру Зою, и Павла забрали. Даже когда его уводили, он не переставал говорить о Марцелле - все не верил. Мы лежали в каком-то оцепенении, не решаясь поднять на него глаза, а когда его, наконец, увели, мы также не решились смотреть в глаза друг другу.

   Потом сестра Зоя вызвала старшину в коридор, он вышел и вскоре вернулся, объявив, что сейчас у нас случится проверка. Оказывается, нашу палату не без оснований заподозрили в распитии спиртных напитков, а возможно, и в употреблении наркотических средств.

   - Так что если у вас что-то имеется... - прошептал старшина и многозначительно умолк.

   Скрылев напряженно хихикнул и Быков не преминул его поддеть. Старшина натянуто улыбнулся, старясь скрыть тревогу. Видно, он с самого начала не был до конца уверен в том, что знает о происходящем в его палате все. Он воровато глянул на меня и шепотом сообщил, что синяки на Павле уже обнаружили. Я неприязненно отмахнулся. Он пожал здоровым плечом, буркнув: "Кто знает..."

   Вскоре нас попросили выйти в коридор и построиться. Только Юма оставили в палате. Мы построились, нас пересчитали, при этом придирчиво заглядывали в глаза, принюхивались и задавали наводящие вопросы. Проверял какой-то неизвестный капитан с жестокими прозрачными глазами. Скрылев, когда очередь дошла до него, весело поинтересовался, не будут ли брать мочу на анализ. "Дело в том, - признался он, - что я не хочу". Капитан, недолго думая, дал ему под дых. Скрылев пискнул, согнулся и закашлялся. Потирая кулак, капитан приказал нам раздеться до трусов и положить вещи на лавочку. Мы подчинились. Нас стали проверять на предмет свежих уколов. Сестра Зоя, стоящая неподалеку, высказалась в том смысле, что это бесполезно, так как почти всех каждый день колют антибиотиками. Помедлив, капитан рявкнул: "Кругом!" и "Спустить трусы!", усмехнулся и разрешил одеваться.

   Тем временем нашу палату обыскивали еще два офицера. Из-за приоткрытой двери мы видели, как они роются в тумбочках, вываливают содержимое на кровати, переворачивают матрасы, щупают подушки и вытряхивают из книг закладки.

   - Что с лицом? - рявкнул вдруг надо мной капитан. Я пропустил момент, когда он приблизился. - Я спрашиваю, что с лицом?

   - Н-не знаю, - выдавил я. - Флюс, наверно.

   - Флю-ус? - протянул капитан с жуткой усмешкой. Он вдруг цапнул мой подбородок двумя пальцами и рванул вверх. - Ты нашему торчку по чавке насовал? Говори!

   - Н-н... нет, - сказал я, заикаясь от волнения. - Он уже давно такой.

   - Чем вы тут занимаетесь? Отвечай!

   - Н-ничем.

   - Ах, ничем?! - взревел капитан. Я напрягся, ожидая удара.