Страница 66 из 147
Не сказать, что вино в ту ночь лилось рекой, но весёлый смех и голоса не умолкали ещё довольно долго.
– Бабушка как-то рассказывала мне, – говорила Арталиэн, вновь наполняя бокалы, – когда она была маленькой, часто убегала из дому предаться раздолью свежести в окрестных лугах. Луга те были дикие, поросшие травой, но кое-где располагались пастбища. Однажды бабушка, в силу неуёмного детского любопытства, подобралась слишком близко к коровам и стала наблюдать. – Арталиэн пригубила вино. – Но, на её беду, это заметил бойкий молодой бычок, находившийся неподалёку. – Арталиэн вдруг рассмеялась и задорно посмотрела на Чарльза. – Бычок этот видимо заменял пастуха в тот день, ибо за стадом никто не смотрел!
– Надо же, я этого не знала! – воскликнула Анна. – Что же дальше?
– Дальше наша будущая уважаемая графиня – а в ту пору просто маленькая чрезмерно любопытная девочка – испугалась и замахала руками. Я уж точно вам не скажу, то ли красный цвет бабушкиного платьица так не понравился молодому укротителю ковбоев, то ли ему показалось, что какая-то маленькая козявка вызывает его на бой… История этого не сохранила. Но зато достоверно известно, что бык топнул копытом пару раз, словно принимая вызов, порыл землю, грозно посопел, взывая к мести за убитых в испанских корридах бурых и светлых братьев, и бросился на бабушку!
– Ох, господи, боже мой! – дядя Чарльз сделал большой глоток.
– И? – подалась вперёд Анна.
– И бабушка понеслась со всех ног, но укрыться было негде, и разъярённый бык уже вот-вот был готов настигнуть её. – Тут Арталиэн остановилась, сделав точно вымеренную паузу, сузив свои добрые, немного лукавые, улыбающиеся глаза – все так любили её такой! И взмахнула руками. – И вдруг бабушка проваливается в какую-то яму, бык проскакивает сверху и уносится далеко в поле.
– Уф! – выдохнул Чарльз.
– Да, – сказала Арталиэн, подливая всем вина.
– Вот тебе и прабабушка! – Анне тоже полегчало.
– Д-ааа, – Арталиэн снова хитро оглядела всех, и вдруг, чуть не подавившись от хохота, прокричала: – А то бы не было вашей любимой Ар-та-ли-эн… А-но-ри-ме! А-аа… И тебя, моя любимая малышка. – Арталиэн обняла дочь.
Последовал такой шквал необузданного гогота – и тонкого, словно колокольцы, и просто целая канонада басовитого – что даже Уолтер в соседнем купе на пару секунд выпал из своих грёз о вечности и победе. Джон же спал крепким сном. В ту ночь его не беспокоили более дела мирские.
– Мой отец Френсис как-то рассказывал мне, – говорил Чарльз уже чуть хмельно, – вы знаете, он служил моряком в торговом флоте. Как-то, будучи в дальних странствиях в конце 50-х, в открытом море им повстречался странный корабль без опознавательных знаков. Появившись лишь точкой на линии горизонта, он быстро пошёл на сближение. Прежде чем моряки успели разглядеть хоть что-нибудь в свои подзорные трубы, до них донёсся страшный шум со стороны приближающегося корабля. Вскоре этот грохот начал приобретать какие-то узнаваемые ритмические очертания, превратившись, наконец, в громкую, дерзкую музыку.
Вдруг капитан со своего мостика неистово заорал, чуть не выронив подзорную трубу за борт: «Будь я трижды проклят, не сойти мне с этого места или покоиться в пучинах морских тысячу лет, и чтобы ни одна русалка не пришла навестить меня! Это парусник!!!» На корабле поднялся невообразимый гомон, дисциплина была забыта. Все бегали и кричали. Вскоре люди поняли, что дикая музыка – не просто очень громкий шум, а сногсшибательные рок-н-роллы Элвиса! Парусник приблизился уже достаточно близко и кто-то заорал: «Спасайся кто может, абордаж!» И в этот самый момент начинается песня Jailhouse Rock[2], корабль, взмыв носом в небо, совершает поворот оверштаг, во время которого все видят огромный гарпун, установленный в носовой части. На борту – люди в чёрных повязках, распивающие ром из огромных бутылей старинной формы. Они кричат, машут руками, грозят кулаками, поднимают в вверх бутылки, подбрасывают ружья, улюлюкают! На повернувшемся к ним параллельно корпусе парусника моряки торгового флота видят золотую надпись «Непобедимый Король», а когда глаза их опустились несколько ниже, то в ужасе застыли людские фигуры – на них смотрели из открытых портов жерла двадцати тяжёлых бортовых орудий! Мой отец, к его чести, опомнился первым, и, набрав побольше воздуха, проорал что было мочи перекрывая даже музыку: