Страница 132 из 147
– Ребят, – ожила тут молчавшая Эмили, – но и стихи Раймонда мы можем оценивать лишь субъективно, раз весь мир безусловно обусловлен, извините за каламбур! А вот в глобальном масштабе… к чему они там приведут, какую ещё лавину собой обрушат… Может в них некий математический код содержится, который движением планет Солнечной системы управляет. Только ни Могли, ни мы в этом ни сном, ни духом!..
– Ну ты, мать, и замудрила! – и Джон оглядел Эмили с нескрываемым удивлением, смешанным с уважением.
– Во-во! – заулыбался наконец Уилл, обращаясь к Джону. – Я думаю, шанс есть у всех. Но кто мог измениться, тот уже заявил об этом на площади. И новых чудесных превращений не будет! Но ты же, Джон, словно не видишь очевидного; мы оба мечтатели, но я – реалист, а ты… похоже, теперь ты вообразил, что твой Рибчестер – рассадник новых шекспиров и байронов? То-то бы Могли удивился, узнай он, что он теперь не просто новый Байрон, который нынче о хлебе насущном и бутылках и думать забыл, а ещё и планетами Солнечной Системы управляет не отходя от кассы, с площади то бишь, да ещё прямо перед этой долбаной мэрией! – и Уилл, знакомо заухав, победоносно ткнул пальцем в тёмное пятно, слегка вырисовывающееся на фоне черного сгустка небес.
– Уилл, да я вовсе не считаю, что теперь тут только копни, и рибчестерские поэты затмят многовековую славу всех прочих мировых трубадуров свободы. Да и кое-где ты неверно изволил меня понять. Я никогда не говорил, что все теперь будут стихи писать. Обществу, к сожалению, всё ещё нужны представили… не очень творческих профессий. И их натуры вряд ли стремятся каждую ночь к звёздам или непроходимым девственным лесам Амазонии. К тому же, кроме пресловутых стихов есть и многие другие искусства. Но самое главное – вот что. Мне тяжело, но я верю – и по-другому я не умею – верю, что каждый человек способен измениться. Пусть не сейчас, пусть через тысячу, десять тысяч лет. И вот тогда уже не нужны будут, отпадут как атавизмы представители тех самых профессий. Все те, кто в порядке, не терпящем ни малейших возражений, приказывают одним что делать, а на других идут войной. Все те, кто выпускает бесчисленные тонны мусора, которым забиты все наши дома и головы; те, кто печётся лишь о том, чтобы люди с молоком матери впитывали важность накопления этого самого мусора. Но человек способен измениться! И не важно, за полвека до своей смерти, или в последний свой день и час. Если в это не верить, то вообще грош цена тогда собраниям Союза, журналам, выставкам, нашим бесчисленным разговорам, всему мировому искусству и… снегу вокруг.
– Давайте оставим пока Могли с его виршами, а также перспективы развития человечества в отдалённом будущем, – примирительно произнёс Пол, подливая всем в опустевшие за разговором чаши. – Вернёмся всё же на землю. Меня сейчас беспокоит вопрос – что делать с нашими сумасшедшими? С женщиной этой, ну, которая всё про Царствие Божие, Судный День, да грехи вещает? Она ж вроде раньше нормальной была. Изменилась, только не в ту сторону, о которой так жарко Джон вещал. А то, как бы она за беднягой Джошем не последовала. И чего-нибудь ещё не натворила. Такие настроения очень заразны, знаете ли, особенно в такие суровые времена как сейчас.
– Вряд ли мы в силах что-то предпринять, когда безумие тонкими нитями прошило разум человека; но должно не терять надежду, – сказал Джон и после небольшой заминки продолжил. – Я, может, сейчас слишком пафосно скажу, и это прозвучит, опять же, субъективно и касается лишь малого числа людей, – медленно проговорил он, – но скажу именно то, что чувствую… что явственно ощущаю с самого Нового Года. Я, в отличие от той женщины с улицы Тополей, весьма далёк от сумасшествия, напротив, я понимаю, что, возможно, сошёл бы с ума, если бы ничего этого не произошло. И сейчас я осознаю, что лишь тогда жив человек, когда может приносить какую-то реальную пользу другим, жить во имя других людей… Пусть для того, чтобы понять это и начать что-то делать, даже нужно было оказаться в этом зыбучем капкане.
Посмотрите наверх – на эти наспех сколоченные доски, куски арматуры, обветшалые крыши домов с рассевшейся под снегом черепицей… И под этим убожеством, под этим броским примером человеческой ничтожности перед лицом сил, которые невозможно, казалось бы, превозмочь, – человек возвеличился! Ему вдруг стало больше некуда спешить, не надо бежать ни на работу, ни к заветному сериалу в девять вечера! Былые условности теряют очертания, тают на глазах, по площади ходят поэты и провозглашают стихи. Это ли безумие? Или возрождение рода человеческого? Не это ли шанс начать жизнь заново, с эпохи Возрождения, умышленно выпав из подгнившего гнезда технократической цивилизации, пожравшей за века своего существования всё истинно живое?
– О, да, Джон! – воскликнул просиявший Уилл. – Прекрасно сказано. А мы с тобой мелочимся – всё о себе, да что было бы, если бы Могли, не Могли… И я продолжу речь, с твоего позволения, друг мой!