Страница 39 из 52
власть не казалась такой безоговорочной, как в Москве. Кроме того, вся эта затея выглядела настолько рискованной, что бояться чего-либо уже просто не имело смысла.
- Ей-богу, для вас же было бы лучше еще тогда мне все рассказать, - Иванько не сводил с меня желтого кошачьего взгляда.
Я молчала. Гретино лицо выглядело безмятежным, словно все происходящее было развлекательной загородной поездкой.
- Куда вы перенесли тайник?
- Недалеко. Пять минут ходьбы.
- Ладно, пошли пока в дом. Мы поднялись на второй этаж. Иванько достал из стоящего на подоконнике цветочного горшка ключ и открыл дверь в спальню, в которой мы с Груней четверть века назад разглядывали под одеялом камни, а потом ошалело ласкали друг друга, не в силах совладать с мгновенной, захватывающей дух, страшной и бесповоротной переменой в жизни.
- Отдыхайте пока, - сказал Иванько. - За товаром пойдем когда стемнеет.
Дверь прищелкнула, в замке повернулся ключ.
Грета отшвырнула сумку и повалилась на кровать. Раскинув руки, она разглядывала летящих по потолку грудастых менад и купидонов с толстенькими ляжками.
Я огляделась. Комната почти не изменилась. На стенах все так же висели гобелены, на которых козлоногие сатиры азартно гоняли по кудрявому лесу розвощеких целлюлитных нимф, только теперь между ними помещались газетные вырезки в дешевых рамках, нарушая галантное барокко спальни.
- Вот здесь мы с твоей матерью и продали душу дьяволу, - мрачно сказала я. - Из этой самой спальни наша жизнь и покатилась наперекосяк, как кривое колесо. Если бы не эти чертовы сокровища... Неправедное богатство счастья принести не может.
- Да брось ты, Симуля, - Грета перевела взгляд с потолка на гобелены и газетные вырезки. - От судьбы не уйдешь, не спрячешься. Но ей можно подыграть. Все мы - бильярдные шары на зеленом сукне, и удара кия не избежать никому. Но если на твоем пути в нужном месте окажется другой шар, то ты вполне можешь отскочить в желанную лузу. И до конца партии провисеть в мягкой сетке, а не колотиться, как другие шары, от борта к борту под новыми ударами дубовой палки...
- Какой еще бильярд, - я поморщилась от внезапной боли в копчике. - Уцелеть бы во всей этой говенной истории...
- Глянь-ка! - не слушая меня, Грета вскочила с кровати и сняла со стены забранную в стекло вырезку из 'Красной Звезды'. - Вот, пожалуйста: 'Последний подвиг генерала К.' После того случая все и началось, так ведь?
- Так, - я заглянула через ее плечо.
- Но почему тут подписано - август сорок восьмого? Мне мать
всегда говорила, что вас вывезли из Германии в сорок седьмом... Зачем же она мне врала?
Я молчала, чувствуя, как боль из копчика поднимается к пояснице.
- Погоди, но ведь я родилась в мае сорок девятого. Значит... - Грета бросила рамку на кровать и стала лихорадочно загибать пальцы, - ... значит мамашка заделала меня в августе сорок восьмого, то есть здесь! Выходит, мой отец не Сыромятин? А кто же, Сима? Кто еще был здесь тогда с вами?
Я без слов опустилась на кровать.
- Этого еще не хватало, - прошептала я деревянными губами. - Господи, ну почему именно сейчас?
- Стало быть, это животное - мой отец? - Гретины зрачки округлились и тут же сузились, как диафрагма фотообъектива. Она откинулась на кровать, завела ладони под затылок и уставилась в потолок невидящим взглядом.
Через несколько минут Грета неожиданно рванула край одеяла, накрыв нас обеих с головой.
- Ты чего? - я попыталась сдернуть с себя одеяло.
- Тсс, - Грета еще глубже натянула ворсистую ткань. - Погляди, что я тебе покажу.
Солнечный свет едва проникал сквозь одеяло, расцвечивая наши лица розовыми и зелеными пятнами. Грета, заведя руки за спину, расстегнула лифчик. Освобожденные груди уставились в разные стороны, как у козы. На мгновение у меня мелькнула безумная мысль, что сейчас повторится любовная сцена четвертьвековой давности. Но произошло другое: Грета вывернула наизнанку одну из кружевных чаш бюстгальтера и я увидела на кремовом батисте крошечный кармашек, застегнутый на микроскопический крючок. Грета поддела крючок ногтем, и ей на ладонь выкатилась морковного цвета горошина. Она покатала ее на ладони и вернула в тесный кармашек.
- Что это? - спросила я шепотом.
- Это для него. Растворяется через полчаса после приема
внутрь. А потом - спазм сосудов и летальный исход. Обычный инфаркт, ни один врач не подкопается.
- Где ты это раздобыла?
- Неважно.
- А если его подельники догадаются?
- Он же сказал, что никто ничего не знает.
- А если...
- Сима, ты невыносима. А если, а если... Отравить его к чертовой матери, а ночью вышвырнуть за борт и все дела. Он же говорил, что назад морем пойдем.
- И ты все это заранее спланировала...
- Я сомневалась... А сейчас - решила.
Я стянула одеяло с головы и села на кровати, ошалело глядя на Грету.
- Ты понимаешь, что нам после этого не жить?
- Я теперь понимаю, что нам в любом случае не жить после того, как он получит золото. Нам вообще не жить с ним на одной земле. Не знаю, что с нами случится - случайный наезд грузовика или обрыв троса лифта. Пока мы живы, надо сыграть на опережение.
- Нет, - я решительно встала с кровати. - Не надо никакой мокрухи. Все будет гораздо проще - они заберут рыжье и отвалят, - в минуты волнения у меня помимо воли прорывалась лагерная лексика.
Грета замолчала, пораженная моим мгновенным преображением из приемной матери в матерую зечку с непреклонным взглядом.
- Давай не горячиться, - добавила я, смягчаясь. - Ты же сама говорила, что они заберут золото и отстанут. Нас может спасти только хладнокровие, как в сорок восьмом. А в шестьдесят первом твою мать как раз горячность и сгубила. Я не хочу, чтобы ты повторила ее судьбу...
За дверью послышались шаги, и в замке повернулся ключ.
- Спускайтесь, - сказал Иванько. - Пора.
- Ты же говорил, что пойдем ночью, - я напряженно вглядывалась в свинцовое лицо бывшего генеральского ординарца.
- Пароход уходит через три часа. Мы должны успеть. Да и прятаться тут не от кого.
- А кормить тут у вас полагается? - с вызовом спросила Грета. - С самолета не жрамши.
- Сначала дело, потом еда, - Иванько поднял на Грету желтые, в красных прожилках, глаза. - Не беспокойтесь, на пароходе накормлю до отвала, - он непроизвольно дернул уголком рта.
- На пароходе мы вас и сами накормим, - через силу улыбнулась Грета. - Будет на что погулять.
- Хватит болтать, - отрезал Иванько. - Я сказал, пора идти.
Когда мы вышли из дома, Иванько уже сидел за рулем уазика. Шеренга елей у ворот отбрасывала длинные тени.
- Куда ехать? - спросил он из окна кабины. - Колись, Серафима, хватит уже дурочку валять.
- Пешком дойдем.
Изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие, я взяла Грету под руку и мы, как четверть века назад с ее матерью, пошли по тропинке к дюнам. Иванько, словно конвоируя нас, двинулся следом. На поясе у него висела саперная лопатка.
За песчаным холмом мы увидели чернеющий на фоне закатного неба разрушенный каземат. Одна из его стен вывалилась наружу, облегчив доступ в помещение. Оно было наполовину занесено песком. Я молча указала на треснувшую стену. Иванько отстегнул лопатку, и принялся отгребать песок. Наконец лопатка с глухим стуком ткнулась в брезентовый сверток. Иванько приподнял его, истлевшая ткань прорвалась, и он едва успел подхватить тяжелый кожаный кисет. Иванько нетерпеливо развязал все еще прочные сыромятные шнурки, присел на корточки, и один за другим выложил рядком тускло отсвечивающие бруски.
- Одиннадцать, - хрипло произнес он, пересчитав глазами слитки. - Это все?
Я кивнула. Грета во все глаза глядела на золото.
- Странное число, - хмыкнул Иванько. - Некруглое. Не десять и не дюжина, - он поднял лицо, и проникавший в вентиляционное окно красноватый закатный свет наполнил его желтые глаза жутковатым оранжевым свечением.