Ниоткуда с любовью

От той девчушки — веселой, проказливой, хитрой — мало что осталось. Точнее, все эти качества сохранились в ней, но применялись они, увы, уже не для совсем невинных проказ. Лето — свободное, безграничное многое изменило, Катьку невозможно было уже удержать в пределах дозволенного, и делала она все, что хотела.

Особенно пользуясь отсутствием сильного контроля. Сначала в командировку уехал отец. Долго отказывался, но Родион пообещал приехать к этому моменту и приглядывать за сестрой. Отец уехал, а Родион не смог приехать в тот же день, и невозможная Катька перекочевала в Полинины руки.

Ребенок бесился, лишенный внимания. Полине было это знакомо. Мягко говоря. Катька считала, что ее предали, бросили, что она никому не нужна. В ход пошли все почти не существующие воспоминания о матери, которая бросила их с Родионом много лет назад.

- В конце концов, она ведет себя сейчас, как я в самые худшие свои подростковые годы. Отец уже наверно не знает, когда мы все вырастем, — с грустным смешком заметил как-то Родион. Когда он приезжал, а это случалось раз в несколько недель, они хватали Катьку и таскали ее за собой повсюду, постоянно держа перед глазами — раз, и не давая чувствовать себя лишней — два. В тот день, как это часто и бывало, они бесились на пляже, расположившись в стороне и наблюдая за вездесущими туристами.

- Теперь ты понимаешь его чувства? — тихо спросила Полина. Ей нравился Андрей Валентинович, и она всегда считала его такой же пострадавшей стороной, как и Родиона с Катькой.

- Пытаюсь, — Родион пожал плечами, а потом искоса глянул на нее и ослепительно улыбнулся, заметая следы. В очках отразился заполненный народом пляж и краешек синющего моря. Полина лениво улыбнулась в ответ. Он тяжело вздохнул и перевернулся на спину, устраиваясь на ее коленях — знал, что ее не провести.

- Однажды твоя сестра просто перерастет все это, в конце концов, о вашей матери у нее сохранилось в десять раз меньше воспоминаний, чем у тебя.

- Да, но вот только когда это случится? Через месяц, через год, два?

- О, — протянула Полина скептически. — Посмотри на себя. Тебе двадцать, а иногда мне кажется, что ты и сейчас это не перерос.

- Это… другое. — С заминкой откликнулся Расков, и это было тем самым, о чем он вообще старался не упоминать.

Но Полину лишь бесила эта упертость между отцом и сыном.

- Ну да, как же я могла забыть, — она отклонилась и уперлась локтями в песок, наблюдая, как Катька барахтается на матрасе в воде. Выглядела она при этом вполне нормальным ребенком, а не как маленький домашний монстр. — Вражда в актерском клане! Что не поделили отец и сын, обсуждая смысл своей профессии?!

- Очень смешно, — замогильным голосом откликнулся Расков.

- По-моему тоже. — Полина не спешила сбавлять темп. — Ну что такого, что он был когда-то актером? Он просто разочаровался и все. И пытался предостеречь тебя от своего разочарования.

- А рассказать мне об этом ему было сложно? — Родион сдернул очки с носа и на Полину посмотрели его темные, затягивающие в омут глаза. — Знаешь, что я ненавижу больше всего? Не ложь, как таковую, а когда из якобы лучших побуждений что-то скрывают! Я не сахарная барышня, мне вполне можно рассказать правду, и уж я сам разберусь, что с ней делать! И вообще, не хочу я это обсуждать.

На его удивление, Полина не стала продолжать спор.

- Я тоже не горю желанием болтать об этом с тобой, — она откинулась на спину, больше не глядя на Родиона и скрывая, как и он, глаза за стеклами очков.

- Не горю, но… — предположил Родион мрачно.

— Не горю, но ты все равно слишком придираешься к своему отцу. — Отрезала она.

— Черт!

— Все.

Это было действительно хорошее лето. Счастливое…

Съемки должны были закончиться ближе к концу августа, а пока Раскову давали по два дня выходных в те дни, когда шли сцены без его участия, и он возвращался в город — похудевший, повзрослевший, словно он сумел заглянуть внутрь себя и то, что он увидел там, заставило его во многом усомниться.

Когда он уезжал, он и не знал, что из всего этого получится. Ему понравился сценарий, его очаровал главный герой, но он ни капельки не представлял себя в главной роли. В полном смятении, оставив позади себя семейные проблемы и театр, и эти новые для него отношения с Полиной, он приехал в Москву, и его закружила эта великолепная, отчасти напыщенная жизнь людей искусства — столь далекая от реальности, и прекрасно осознающая себя таковой. Они гордились тем, насколько были далеки. Только тут краешком сознания до него начало доходить, что возможно на это же он обрекает себя и в своем театре. Но это было все же нечто другое.

Расков жил у Штроца, который пригласил его к себе, сказав, что чувствует свою ответственность за его судьбу, и таскал Родиона за собой повсюду, желая в полной мере обрушить на него эту жизнь. Только позже, возвращаясь на редкие выходные домой, Родион интуитивно почувствовал, что Штроц хочет предостеречь его — пока не поздно — не от жизни в искусстве, а от искусственной жизни. Так легко, увлекшись, перепутать одно с другим.

Штроц варился в этом едва ли не полсотни лет, и прекрасно видел и одно, и другое. Он больше не был очарованным Москвой мальчиком, и наверно, в какой-то степени, чувствовал, на что может обречь Родиона — он же сам убедил его приехать на пробы.

Почему-то — и для Родиона это упорно оставалось загадкой — режиссер пришел в восторг, когда увидел его на пробах. Как любой актер, Расков не был лишен тщеславия, в самых смелых мечтах они все воображали себя на вершине мира и на экране в каком-нибудь фильме. Но уже много лет как с ним это прошло. Между тем, он воспринимал возможность сыграть в кино, как изначально какой-то жизненный опыт, а уже потом старт в его карьере. Все-таки, все, что ни случается, формирует нас и ставит на дорогу перед развилкой.

Расков чувствовал себя именно так. И он не знал, куда его все это может привести. Он даже не знал, выйдет ли фильм, и убедителен ли будет. Но он старался не ударить в грязь лицом и постоянно, неотступно он думал о Полине, с которой виделся так редко. Возможно, именно этого он и опасался, когда снова встретил ее зимой. Он боялся, что утонет так быстро, что не успеет даже позвать на помощь. Но в самые счастливые их дни, в дни, когда он возвращался домой, он не чувствовал, что совершил ошибку, связав себя с ней. Он чувствовал, что возможно, едва ли не впервые в жизни, сделал правильный выбор.

Они развлекали Катьку, пропадали на море и бродили по городу. Когда они хотели — ели, когда хотели — занимались любовью, засыпали в кинотеатрах — когда хотели спать, пили посреди летней жары горячий чай, дули на обожженные пальцы, слушали Ассаи, цитировали его «Остаться» и «Мелани», катаясь на ночном трамвае. Он дожидался пока Катька заснет и пробирался к Полине домой, откуда уходил рано утром, готовый вылезать из окна, если бы была в этом такая нужда.

За лето Полина сделала в квартире перестановку, установила хрупкие отношения с родителями, собравшимися на все лето вместе; и приняла решение доучиться на журфаке до выпуска, мало ли что еще могло измениться и ее нежелание быть журналистом могло исчезнуть так же быстро.

А еще, впервые за много лет, она предстала в своем натуральном свете и цвете.

В прямом смысле.

Когда Родион увидел ее, он лишь присвистнул:

- Грядут перемены, — и улыбнулся. — Но они мне нравятся.

Отец сказал, смеясь:

- Давно тебя такой не видали! Как будто на много лет назад вернулись.

Мать бросила осторожно:

- Вылитая Нинка. — И отвернулась.

Полина с большим трудом вернула себе свой настоящий цвет волос и больше ни перед кем и ни в чем не собиралась отчитываться.

* * *

Славик уже вошел в подъезд и начал подниматься по лестнице, когда все же решительно повернул назад. Звук, доносящийся со двора, стал что-то уж слишком громким. Он не терпел подобных подростковых разборок, однако сейчас речь шла о девчонке лет тринадцати, которая замерла перед компанией ребят всех возрастов и что-то им втолковывала. Те не слушали, ржали как кони и похоже воображали себя на суде.