Страница 23 из 25
- Это у моего бати-то? - рассердился директор, задрал гладковыбритый подбородок. - Ты че гонишь? У него были настоящие казацкие усы. И борода - лопатой.
18. Прощание со славянкой
Иван шел домой темной улицей, на которой не горел ни один фонарь, и горестно мотал головой. Теперь он уже не сомневался, что тот мужик, которого он послал в нокаут, был его родственник, Александр Исаевич Борздун. И не только родственник! Он же его кандидатом в правозащитники выдвинул. И сам же, дурачина-простофиля, защитника упразднил.
И это еще не все. Сироту ведь обидел. Пусть хоть сирота уже в зрелом возрасте и шести пудов весу, но это статус на всю жизнь. Вот чего себе не простит! Навообразил, черт те что, Штирлиц долбанный. Бойцы невидимого фронта, явочная квартира... Ну, остановился человек в гостинице; при первом удобном случае в деревню собирался наведаться. Сейчас от стыда только на Север и рвать когти. Конечно, Петрович жук еще тот, но на этот раз правда на его стороне: не свои функции ты, Иван, на себя берешь. Что человека-то осуждать? Покойная мама бы сказала: "Не суди и не судим будешь". Сам как в ресторане себя повел. Как кобель за сучкой с цепи сорвался...
Галина, увидев его, переполошилась: "Ваня, тебя чего так перекосило?" Он нехотя объяснил про командировку. Про то, что Александра Исаевича в нокаут послал, смолчал.
Позднее зашел Пашка Тютюнник. Почти не сгибаясь, почесал колено длинной рукой и заговорил.
- Собираешься? Галка пирожков на дорогу напекла?
- Печет там что-то.
- Мы сейчас все под колпаком у нашего Мюллера-Мельникова. Вот он и заключил договор с этими вербовщиками, нас не спросивши. Ну, тут уж ничего не попишешь. Карточный долг - дело чести. Всегда так было и для всех слоев общества справедливо: что для царских особей, что для уголовников.
Иван молча слушал его рассуждения.
- Жаль только, что на Север посылают, - пожалел Паша.
- А чего жаль-то?
- Да я ведь на Севере уже бывал. Еще когда кубатуру для колхоза заготавливали. Мне бы на Юг, куда-нибудь в Африку.
- А там что забыл?
- Люблю бананы. И всю жизнь мечтал попробовать их прямо с дерева рвать. Поскакать бы с ветки на ветку, как в доисторическом детстве, и можно об вечном успокоении подумать. И вообще что ни делается, все к лучшему. Так или иначе, но уже сейчас ясно, что наше акционерное общество к весне благополучно развалится. А мы там на Севере сядем на нефтяную иглу. Подзаработаем, китайские тракторишки себе приобретем...
- Мечтать не вредно, - перебил Иван, поминая свои мечты про новую машину.
- А чего? Колхозная собственность у нас не катит, частная тоже. Станем единоличниками и все проблемы решим. Сам у себя ведь не будешь воровать. Это уже будет такое извращение, как будто сам себе в жопу вставишь. Но ведь не у кажного до жопы достанет.
Паша со значением примолк, чтобы Иван осмыслил сказанное.
- Токо заранее тебя, Ванек, предупреждаю: если даже очень богатым станешь, не нанимай сторожей. И вообще никого не нанимай. Даже меня, вечного пролетария, не нанимай. Вот хоть что со мной делай, хоть на куски режь - не нравится мне наемный труд. Не ты обдуришь, так тебя. Вот и ходишь вечно неудовлетворенным, - Тютюнник помолчал и, не услышав ответного слова, закончил. - А вообще-то трудиться я могу. На Севере, когда для сэбэ клюкву собирать будем, я вам покажу на что я горазд. Я уже придумал такую загребательную штуковину под вид совка.
- Ты лучше скажи мне, Пашка, - не выдержал Иван. - Как ты умудрился с моего москвича колеса поснимать? А еще другом меня считаешь!
- Вообще-то, врать не буду, я сразу понял, что машина твоя, - честно ответил Паша. - Но решил, что ты ее сам на свалку выбросил. Она ж у тебя вечно ломалась, а тут тебе новую пообещали. Да и колеса-то - лысые совсем. Никому они не нужны. Токо мне. Я тачку из них хотел сделать, кормовую свеклу с колхозного поля возить.
Иван хмуро слушал Пашкины оправдания и прикидывал, как тут семья без него, хозяина, останется. Галке будет в тяжесть. На нее много чего дополнительно свалится. Тютюнник еще немного потрындел и ушел - тоже готовиться к отъезду.
Иван стал растолковывать жене, за что в первую очередь следует уплатить, а что может и подождать. Она слушала подавленно. Вообще в математике всегда была слаба. И еще, когда в школе учились, списывала с его тетрадки. А сейчас ей совсем не до математики. Они надолго расставались только один раз: когда он, будучи оккупантом, оказывал в Афгане интернациональную помощь.
Иван погладил ее по плечу и дал последнее указание:
- Слышь, Галь. Если Алекс... Александр Исаевич без меня заявится, ты уж с ним будь поприветливей. Угощение, то да се, не пожалей поросенка на шашлыки. Соседа Гешу попроси, он заколет. В общем, чтобы как в лучших домах.
- Ну, о чем ты говоришь! - откликнулась она.
Действительно, зря он. Это само собой разумелось. По-другому она и не могла.
Затем он зашел в комнату к дочери. Надо и с ней поговорить. Но когда зашел, попал в ступор и не знал, с чего начать. Наконец, и ей объявил, что уезжает в командировку.
- Да, я уже в курсе, мама сказала, - откликнулась Катя.
- Маме тут тяжело будет. Ты ей помогай, - он припомнил, что дочь собралась уезжать и пришпорил себя: "Что я говорю? Новые нагрузки и подстегнут ее к отъезду". - В общем, живите дружно. А я с первой же получки куплю тебе компьютер.
- Ой, правда? А спутниковую тарелку?
- Всё куплю! И спутниковую тарелку, и спутниковую сковородку, только не уезжай из дому, ладно?
- С чего ты взял, папа?.. Я никуда и не собираюсь.
- Но мечтаешь же?
Катя-Анжелка промолчала. Ее личная тайна, в которую никто не вправе проникнуть. Через окно Иван увидел, что в сарае зажегся свет. Понятно, тихим сапом туда внедрился сын - отбывать свою провинность. Он закончил разговор с дочерью и вышел в сарай. Сначала оба молчали. Ванька, не отвлекаясь, склонив голову, шуровал лопатой. Задумчиво жевала корова, пучил коричневый глаз бычок; аппетитно хрумкали оставшиеся в живых поросятки, не подозревая о существовании приемщиков, сдаточных цен и рыночной экономики.
- Что ж ты, сын, у своего отца машину своровал? - наконец сказал Иван.
Ванька застыл. Сказал, не поднимая головы:
- Папа, теперь ты меня в тюрьму посадишь?
Так жалко стало его, признавшего свою вину, покоренного и сломленного.
- Ты че, Иван Иваныч?