Страница 15 из 18
Итак, можно констатировать, что в отношении поиска теоретических основ история русской журналистики к настоящему моменту прошла следующие стадии:
• крушение базовой теоретической концепции, с опорой на которую это научное направление некогда создавалось;
• интенсивное освоение недостающего эмпирического материала на фоне вынужденной «деконцептуализации» основного массива исследований;
• осознание кризиса теоретических представлений, постановка вопроса о формировании адекватных теоретических моделей и обобщающих теорий. Эти вопросы в последние годы наиболее отчетливо ставились в работах Е. В. Ахмадулина, М. М. Ковалевой, А. Ш. Бик-Булатова и др.
Необходимо отметить, что уже сегодня существуют и разрабатываются несколько интересных и перспективных подходов к формированию теоретических основ истории журналистики. Как уже говорилось, одним из первых достижений постсоветского этапа развития истории русской журналистики как науки стало расширение типологической картины, оказавшееся возможным благодаря освоению новых пластов эмпирического материала. Естественным результатом типологических изысканий стала идея о возможности положить именно типологию в основу если не теории, то, по крайней мере, приемлемой периодизации истории журналистики. Хотя мысль о том, что изменение типологических приоритетов журналистики может трактоваться как фактор, лежащий в основе периодизации, не получила своего широкого развития и подверглась критике[112], само ее появление весьма симптоматично.
Сильнейшее влияние государственного аппарата на все процессы в русской журналистике как советского, так и досоветского периода навело группу исследователей на мысль о том, что именно этот факт можно считать решающим в определении теоретических моделей истории журналистики. Данная концепция активно разрабатывалась представителями уральской школы (М. М. Ковалева, Л. М. Макушин и др.).
Е. В. Ахмадуллин предложил для формирования новых теоретических оснований истории русской журналистики обратиться к теории систем[113]. Характеризуя выдвигаемый им подход, автор предлагает при исследовании истории журналистики отталкиваться от двух принципиальных постулатов: во-первых, русская журналистика является сложной многомерной системой, во-вторых, она является подсистемой более крупной системы мировой журналистики и органически связана с процессами ее развития. При этом изучать журналистику как систему, обусловленную историческими факторами, нужно в следующих аспектах: 1) сущность, 2) структура, 3) состав, 4) функции, 5) интегративные факторы, 6) коммуникации, 7) история. Идея получила разностороннее осмысление в работах других ученых[114], она представляется весьма перспективной, однако пока данная концепция отражена только в нескольких статьях, не вышло ни одного обобщающего труда, в котором она была бы конкретизирована и апробирована. Видимо, это дело будущего.
Интересную альтернативу системному анализу предложил А. Ш. Бик-Булатов, обозначивший возможность дискурсного подхода к изучению истории русской журналистики, в рамках которого она представала бы «не как анализ отдельных произведений, а как история развития основных тенденций публицистики, трансформации тем…»[115]. Его концепция апеллирует к многомерности интеллектуального процесса эпохи, в котором на каждом этапе развития формируются некие доминантные темы, отразившиеся не только в произведениях журналистики, но и в искусстве, политической жизни, повседневной «физиономии эпохи». Например, для середины XIX в. характерны дискурс нигилизма, дискурс эмансипации (понимаемой как освобождение вообще, а не только в узких рамках так называемого «женского вопроса») и т. д. Изучение истории журналистики как совокупности таких общественно актуальных тем в их многомерности и постоянном развитии представляется новаторским и перспективным проектом, хотя, как и в предыдущем случае, замысел пока еще ждет своего всесторонне продуманного и полного воплощения.
На следующем этапе истории журналистики предстоит решить ряд проблем институционального характера, о которых говорилось в начале данной главы, а также несколько вспомогательных, хотя и принципиальных вопросов, среди которых хотелось бы выделить два.
Использование позднейшей терминологии для осмысления явлений прошлого. Можно ли, например, говорить о маркетинговой стратегии применительно к анализу редакционной политики «Нового времени»? Или отмечать применение PR-технологий в политической практике Екатерины II? Формально нет. Большинство историков журналистики сопротивляются таким переносам современной терминологии на историческую почву, обоснованно аргументируя тем, что эти термины возникли много позже описываемых явлений. Однако необходимо иметь в виду, что концептуализация подобных сложных понятий в языке всегда отстает, и порой намного, от формирования самих обозначаемых феноменов. То есть владелец «Нового времени» А. С. Суворин, подобно мольеровскому буржуа, не подозревавшему, что он всю жизнь говорит прозой, конечно, не знал, что он разрабатывает маркетинговую стратегию, хотя на самом деле именно этим он по факту и занимался.
Отказ от использования позднейших терминологических номинаций принципиально ограничивает возможности концептуализации исторических явлений, оставляя каждую эпоху «замкнутой в самой себе», не позволяя проводить важные для понимания смысла исторических процессов аналогии. Отметим еще один важный парадокс: многие из понятий, действительно звучавших в XIX в., впоследствии полностью изменили свое значение, однако их охотно применяют в исторических исследованиях без попытки адаптации. Например, во второй половине XIX в. уже существовал термин «национализм», но он был совершенно лишен негативных коннотаций, приобретенных позже, и означал лишь приверженность идеям национальной культурной самобытности. Однако, исходя из формальной неизменности термина, не вдаваясь в специфику его бытования в означенную эпоху, современные исследователи называют публицистов патриотического направления XIX в. националистами с неизбежным присвоением им всей полноты отрицательных коннотаций, свойственных современному смыслу слова. А между тем называть И. С. Аксакова националистом в современном смысле можно с гораздо меньшим основанием, чем именовать Екатерину II гением политического PR.
Разумеется, необходимо избежать механического, упрощенного осовременивания явлений прошлого, которое может увести исследователя весьма далеко по пути ложных заключений. Для этого следует рассматривать каждое из таких понятий отдельно, специально предварительно анализируя целесообразность и обоснованность введения того иного современного термина в систему оценки исторических явлений, базируясь, скорее всего, на теоретических наработках такой отрасли истории как история понятий.
Включение теоретического раздела в учебники и учебные пособия по истории журналистики, нацеленные на подготовку магистрантов и аспирантов. В существующих учебных пособиях теоретические и методологические проблемы вовсе не ставятся, будущим исследователям не разъясняют ни современного состояния теоретической истории, ни перспектив ее развития. Но самое главное – их вообще не приучают ощущать необходимость теоретических предпосылок для вынесения научного суждения. Из поколения в поколение в историко-журналистской академической среде закрепляется тенденция игнорировать теоретические и методологические аспекты исторического исследования, что приводит к постепенной утрате научной культуры в целом. Из выпускных сочинений магистрантов, а порой и из кандидатских диссертаций исчезают традиционно обширный библиографический и источниковедческий обзор, а также обоснование применяемых методов. Эту тенденцию необходимо переломить и уже на стадии подготовки магистров ясно ставить перед будущими учеными задачу выработки теоретических представлений об истории журналистики.
112
Есин Б. И. Еще раз о типологии.
113
Ахмадуллин Е. В. Указ. соч.
114
См., например: Станько А. И. Теоретические аспекты изучения истории русской журналистики // Методы исследования журналистики: сб. науч. трудов / под ред. Я. Р. Симкина. Ростов н/Д., 1979. С. 48.
115
Бик-Булатов А. Ш. Указ. соч. С. 175.