Страница 39 из 132
— Что, не признаешь? — спросил Максим.
Полицай подошел ближе.
— Не признаю.
— Да мы ж вместе в тюряге сидели. На Лукьяновке. Забыл? — Голос Максима звучал весело и уверенно.
— В какой тюряге? — нахмурился полицай. — Никогда я в тюрьме не сидел.
— Неужто я ошибся? — воскликнул Максим. — До чего похож!.. Ну, чего хмуришься? Тюрьма-то была советская! Теперь тот, кто там отгулял, не то что в полицию, а и в городскую управу может идти. Садись, поговорим. У вас начальником Орлик? Знаю…
Полицай присел на скамью, но поодаль. Он недоверчиво приглядывался к Максиму, на молчаливого же Яроша не обращал никакого внимания.
— Вот я и раздумываю, — продолжал Максим. — То ли мне в полицию идти, то ли в управу. Где побольше платят?
— Коли из тюрьмы, — полицай презрительно усмехнулся, — то в самый раз в полицию.
Глаза у Максима заблестели, он еще больше развеселился.
— Ишь какой! А сам говоришь — не из тюряги.
Полицай сердито посмотрел на него:
— Не твое дело, из тюряги я или нет.
Максим охотно согласился:
— Правильно! Я всегда себе говорю: не лезь в чужие дела. — Он незаметно подмигнул Ярошу, потом спросил: — А ты, случаем, не из немцев? Сильно белявый что-то…
Полицай смерил его недобрым взглядом:
— Язык у тебя длинный. Смотри, чтоб не укоротили.
Максим засмеялся:
— Люблю, когда правду режут. Ей-богу, ты мне нравишься. Пристаю к компании. Берешь?
Полицай молча поднялся. Потом, не глядя на Максима, сказал:
— В управе платят больше. Как раз такой шкуры им там не хватает…
Когда полицай скрылся из глаз, Максим толкнул Яро- ша локтем:
— У этого хлопца какой-то камень на душе. Он мне и в самом деле понравился. Шкурой назвал, а?..
— Зачем ты мелешь черт знает что? — оборвал его Ярош. — Про тюрьму… А если б он спросил документы?
— Есть у меня такой документ, — спокойно ответил Максим. — С подписью и печатью. Купил за три литра… Фамилию, правда, пришлось немного подправить. Понял? Так что могу хоть сейчас идти в полицию. А что ты думаешь? — вдруг рассердился он. — И в полиции нужны наши люди.
— Ну знаешь… Полицаем стать? — Ярошу это и на ум не могло прийти.
— Куда партия прикажет, туда и пойду, — жестко сказал Максим. — А тебе, Сашко, может быть, следует подумать о типографии. Кстати, я и тебе документик подходящий достану.
Ярош покачал головой:
— Бойчук и вся эта компания предателей не поверит, что я просто так пришел. Они слишком хорошо меня знают.
— Жаль… Я, если хочешь, этот документик приобрел именно с такой целью: пробраться в их логово. Вот Надя уйдет, развяжет мне руки…
— А куда она собирается идти?
Ему показалось, что Максим смутился, словно сболтнул лишнее.
— Куда? В Полтаву пойдет, к родным. И ей будет лучше, и мне свободнее.
Ярош вдруг подумал, что Максим что-то таит от него, недоговаривает. «Он так и не сказал мне, почему оказался в Киеве. И эта справка из тюрьмы. И Надежда… Никакая она ему не сестра и не кума. Я догадывался об этом и раньше».
Обида плетью стегнула Яроша по старой, незажившей ране, — ему не доверяют.
Но Ярош постарался заглушить боль. Он знал Максима. Если тот чего-то не говорит, значит, не имеет права. От этой мысли сердце у него забилось радостно и взволнованно. Значит, Максим что-то знает!
— Тебе кто-нибудь посоветовал купить эту справку? — Ярош понимал, что расспрашивать ни о чем не следует. И все-таки не в силах был удержаться.
— Посоветовал один дядя, из бывалых.
— А он?.. Он с кем-нибудь связан?
— Вот об этом он как раз и не болтает каждому встречному. — Максим нахмурился. — Сам понимаешь: нет такой таблички: «Подполье, прием с девяти до двух…» Познакомили меня с одним дядей, а что с того? Он, наверно, хочет проверить, кто я такой. Да и я должен знать, кто он. Может быть, как мы с тобой, ищет, приглядывается, а может, и в самом деле подпольщик? А что, если подлец? Мало ли их шатается… Или ты думаешь, что все это очень легко и просто?
Ярош поднял на него тяжелый взгляд:
— Нет, этого я не думаю.
Оба замолчали.
Ярош посмотрел на бульвар; молодые тополя бежали в гору, их подгонял ветер. Уже дохнуло осенью, однако листва на тополях была ярко-зеленая, не желтела, не сохла, не облетала. Ярош вспомнил, как в прошлом году такими же зелеными тополя вошли в зиму. Давно облетел кленовый лист, покрыв багрянцем садовые дорожки. Оголились каштаны и подняли вверх черные ветви: «Сдаемся!» А тополя стояли под холодным колючим ветром и не отдавали ни крохи своей зеленой красы. Выпал снег, но и под снегом зеленели тополиные листья. А потом ударил мороз, и они стали падать, падать… По дороге в типографию Ярош поднял с земли листочек, подышал на него — листочек был живой.
Высокая темноволосая девушка, проходившая по бульвару, бросила на Максима быстрый взгляд.
— Подстриги свой дьявольский чуб, — сказал Ярош. — Смущаешь девичий покой.
Максим поднял голову:
— В чем дело? — Вдруг лицо его осветилось. — Ольга!
Девушка торопливо подошла и поздоровалась с Максимом.
— Знакомься, Оля, — сказал Максим.
Ярош неуклюже поднялся. Девушка посмотрела на него с любопытством, доверчиво и просто. У Яроша защемило сердце, он невольно еще раз крепко сжал тонкие пальцы и тяжело опустился на скамейку.
— Сторговала что-нибудь путное? — спросил Максим.
— Разжилась. — Ольга развернула газету и показала несколько картофелин. — Я видела, что торговка подсунула мне одну гнилую, а сказать постеснялась…
— Постеснялась! — засмеялся Максим. — Торговка сразу увидела, что ты — гнилая интеллигенция. За это тебе и картошка гнилая. Эх, ты!.. Разве ж так на базаре можно? Надо было поднять шум.
— Подожди, научусь.
— И это все твои достижения?
— Нет, не все. — Ольга вынула из кармашка маленький блестящий медный крестик.
— А это зачем?
— Может, пригодится. — Девушка сощурилась, ее тонкие брови чуть дрогнули, и лоб прорезала глубокая морщинка. — Вдруг меня в церковный хор возьмут.
— Правильно! — сказал Максим. — Ты умненькая девочка, Оля. А мы только что с полицаем беседовали. Важнецкий паек дают. Может, и мне записаться? Как ты думаешь? Паек и шнапс…
— А что тут думать! Записывайся. Только вперед скажи мне адрес твоей мамы.
— Зачем тебе?
— Когда-нибудь упаду перед ней на колени и буду молить, чтоб простила.
— А что ты ей такого сделала?
— Сделаю. Я ведь тебя убью. Не долго походишь в полицаях.
Ольга улыбалась.
— Убьешь? Да у тебя и оружия-то нет.
— Найду.
— Как это найдешь?
— Задушу. — Ольга уже не улыбалась. Глаза ее стали холодны и беспощадны.
— Ну тебя к лешему! — пожал плечами Максим, — Прямо мороз по коже…
Лицо Яроша потемнело, он напряженно вглядывался в Ольгу.
Все замолчали.
— Не горюй, Ольга. Я знаю свою маму. Она тебя простит.
— Ну что ж, Максим, — голос Ольги странно изменился, — я очень рада, что у тебя такая мама.
— Вот встретимся после войны, ты ее увидишь.
— Ладно. — Ольга опять улыбнулась, но это уже была горькая улыбка. — Довольно о мамах. Они далеко, и это невеселая тема.
Но Максим не мог долго молчать.
— Если уж ты купила крестик, так идем во Владимирский собор. Надо ж освятить.
— Идем.
— А ты, Саша? Пойдешь в святой храм?
Ярош отрицательно покачал головой:
— Хватит с меня и святого базара.
Только эти несколько слов он и произнес за все время.
Ольга повернула голову, глаза ее говорили: «Я понимаю».
Прощаясь, Ярош опять крепко пожал ей руку.
Ольга и Максим пошли вверх по бульвару. Тополя гнулись, простирали ветви вслед за ними и не могли догнать.
Один раз Ольга обернулась. «Они говорят обо мне», — подумал Ярош. Потом он уже ничего не видел. Ольга ничуть не была похожа на Женю и все же почему-то напомнила о ней.
Середа и Максим сидели у широкого незастланного стола, не раз, видимо, усердно скобленного большим кухонным ножом. Гаркуша свой стул отодвинул в сторону и оперся плечом о старый шкаф.