Страница 40 из 132
Максим уже дважды рассказывал Середе о своих встречах и беседах с Ярошем, о своих соображениях насчет него. Середа отвечал коротко: «Подумаю».
А сейчас Середа сам заговорил о Яроше. Максим понял, что Середа это сделал, чтобы Гаркуша тоже принял участие в разговоре и высказал свое мнение.
— Что новенького у твоего Яроша?
— Вот еще одна листовка, — Максим протянул Середе узкий листочек бумаги.
Середа взял листовку, прочитал, потом передал Гаркуше.
Максим бросил взгляд на красивое, сосредоточенное, полное мрачной решимости лицо Гаркуши. «О чем он думает?»
Максим не знал, что в эти минуты Гаркуша ни о чем не думал. Единственное желание владело им сейчас — во что бы то ни стало скрыть нервное напряжение, вызванное тем, что ему по требованию Середы пришлось выйти из дому.
Гаркуша прочитал и положил бумажку на стол, не сказав ни слова.
— Я вам говорил о старом печатнике, — обратился Середа к Гаркуше. — Это его работа.
Максим бросил на Середу удивленный взгляд: «Значит, дядько Матвей все ему рассказал?» Теперь молчание Гаркуши многое объяснило Максиму. Он посмотрел на Гаркушу злыми потемневшими глазами: «Ты ведь не знаешь, ты даже не видел Яроша, какое же право имеешь не верить ему?»
— Любопытный, видно, человек этот Василий Кондратьевич, — пошевелив бровями, сказал Середа. — Хочет бороться в одиночку… Но важно то, что хочет бороться, не согнулся. Я уверен, он поймет ошибочность своей позиции. Тогда мы с ним славно поговорим. Чувствую, что это настоящий советский человек. Но вот к чему привели подозрительность и недоверие.
Максим еще раз посмотрел на каменное лицо Гаркуши и заговорил взволнованно, с вызовом. Теперь он уже знал, что Гаркуша слушает его предубежденно. А если так, то Максим не собирается его уговаривать. Он хочет лишь одного — досадить Гаркуше резким словом.
И Максим еще раз рассказал историю Яроша, затем нарочно привел рискованные высказывания сердитой тетки Насти, которую дураки прозвали «элементом». Но и этого ему показалось мало. И он заговорил о Губаренко. Вот, мол, с кем знается Ярош…
Середа, хотя он и не впервые слышал о корректоре, развеселился, даже крякнул.
— Занятный тип! Отлично разобрался в ситуации и насквозь видит этих «европейчиков» да мотненосцев. Ну и корректор! — Середа крепко стукнул себя по колену. — Все ошибки своей биографии выправить — это не каждому под силу… Друзья мои, если уж такой человек говорит, что Украина может быть только советской, это означает, что даже слепцы прозрели.
— А почему это вашему Ярошу, — наконец заговорил Гаркуша, — пришло на ум вести беседы с бывшим петлюровцем? Да еще выпивать с ним…
Середа засмеялся:
— Я и сам охотно с Губаренко поговорил бы. И чарочку бы пропустил.
Гаркуша неодобрительно посмотрел на Середу и пожал плечами. Потом вынул из кармана пачку папирос, закурил. Максим, внимательно следивший за каждым его движением, подумал: «Курит самые дорогие папиросы… А одет, будто кочегаром работает».
— Ну что ж, хлопцы, — как бы подводя черту, сказал Середа. — Ярош мне нравится. Значит, ты, Максим, готов поручиться за него?
— Головой ручаюсь! — резко бросил Максим и с вызовом посмотрел на Гаркушу.
Тот внимательно разглядывал мундштук своей папиросы.
Середа лукаво прищурился:
— Головой? Как будто сам Ярош говорил, что этого мало?
Максим покраснел.
— Я ручаюсь партийным билетом, — глухо проговорил он.
С минуту длилось молчание. Потом Гаркуша, не поднимая глаз, иронически заметил:
— Как же это получается? Первый человек, которого Максим Корж хочет привлечь к подпольной работе, — политически неблагонадежный…
— Что? — подскочил Максим.
Спокойный голос Середы заставил его сдержаться.
— Подумаем, — сказал Середа и заговорил о другом — Какую это квартиру сватал тебе Ярош?
— Да у одной учительницы, — превозмогая себя, ответил Максим. — Место подходящее. Два выхода. Проходной двор.
— А кто такая?
— Ярош говорит, что она честный и преданный человек. Беспартийная… Муж ее был репрессирован.
Гаркуша поднял голову, глаза его сузились и блеснули недобрым огнем.
— Ум-гу, — не то удивленно, не то насмешливо обронил Середа. — И ты считаешь, что это подходящее место?
— Вполне, — упрямо кивнул головой Максим. — Такая квартира служит лучшей маскировкой, чем что-нибудь другое.
— Как ее фамилия? — спросил Середа.
— Костецкая.
— Кос-тец-кая? — по складам повторил Середа и как-то странно посмотрел на Максима. — Кто был ее муж?
— Командир танковой бригады Костецкий.
— Комбриг Костецкий? — Середа вдруг наклонил голову к Максиму, будто хотел уколоть его взъерошенными бровями. — Так это в связи с его арестом Яроша исключили из партии?
— Да, — подтвердил Максим. — Но я вам уже говорил, дядя Матвей: Ярошу должны были вернуть партийный билет. Он не дождался, ушел на фронт…
— Мне все ясно, — сказал Середа.
Настоящий разговор начался лишь тогда, когда Максим ушел.
Лицо Гаркуши сразу оживилось. Каждое его слово было напоено желчью.
— Насколько я понял, этот Ярош имел наглость высказать сомнение по поводу ареста Костецкого, или как там его? Как это можно расценивать? Он, видите ли, уверен, он думает… Мало ли что ты думаешь! Держи язык за зубами. Раз посадили этого Костенко или Костецкого, значит, враг народа — и все.
— А он считает иначе. — Середа в упор смотрел на Гаркушу, медленно выговаривая слово за словом. — Могло же случиться, что как раз враги возвели поклеп на Костецкого? Ведь были такие факты? Я знаю людей, которых через год-два выпустили и реабилитировали.
— Вот тогда пусть и говорил бы. А раз не выпустили, должен держать свои мысли в кармане.
— Вон как! — горько усмехнулся Середа. — А кто это сказал, что большевик должен прятать свои мысли, да еще в карман? Выходит, думай одно, а говори другое? Знаете, как это называется?
— Не интересуюсь.
— Напрасно. Это называется лицемерием. А оно ведет к разложению, моральному и идейному разложению.
— Высокие материи… Мы говорим конкретно о Яроше… Ничего общего я с ним иметь не хочу, — решительно заявил Гаркуша.
— Почему?
— Да тут и говорить нечего…
Середа шевельнул бровями.
— Испорченная анкета? А человека вы видите или только пятно на анкете?
— Вы сами знаете, как отбирали и как проверяли людей для подполья.
— А теперь нам надо привлечь к себе еще сотни. И анкет нету, и хранить их негде. Сейфы вывезены…
— Можно найти способы проверки, — упрямо возразил Гаркуша и еще раз уколол Середу: — Я не собираюсь полагаться на интуицию и разгадывать кого бы то ни было по глазам.
— А это великое дело!
— Интеллигентщина. В такое время, когда на каждом шагу…
— Мы зря спорим, — перебил Середа. — Ярош уже подпольщик. Он собирает людей, пишет листовки… Он уже сделал больше, чем мы.
Эти слова задели Гаркушу за живое.
— Вы знаете, почему мы мало сделали. Директива была четкая: освоиться с обстановкой.
— Ну, а ему директива не была известна, — саркастически заметил Середа. — И он начал сразу же. Даже ковыляя, даже несмотря на раненую ногу…
— Все это маскировка. Я ему не верю, не верю!.. Откуда мы знаем, зачем он тут очутился? Окружение? Рана? Ну так прострели себе голову, чтоб не попасть в плен!
Середа посмотрел на него тяжелым взглядом из-под насупленных бровей:
— Если голова пустая, выстрелить не штука. Но это дезертирство, понимаете? Так делают трусы. А большевик должен бороться везде и всюду. И в плену, и у самого дьявола в зубах.
Оба умолкли. Но молчание было еще нестерпимее.
Тогда Середа сказал:
— Вы не верите человеку, потому что так проще.
— Проще?
— Конечно. Не верить — значит оттолкнуть и пройти мимо.
— Нельзя верить всем.
— Не всем. Я говорю о наших людях. О наших, — подчеркнул Середа. — Надо верить людям. Это нелегко, потому что надо и отвечать за них.