Страница 11 из 13
Приходит Руперт Алвин – старший зять Корнелии – и сообщает, что у этого пианиста в каждом городе, где он концертирует, есть «любительница искусства». Он был избит и почти убит хорошо известным игроком в крикет в Филадельфии, а в Париже едва избежал дуэли с бежавшим русским князем Долгоровичем или «что-то в этом духе», рассказывает Руперт с англо-саксонским презрением к иностранным именам и титулам.
Любовная трагедия приводит истерическую Алису к бредовой идее, что деньги мужа для пользы его души и тела необходимо передать некоему оккультному обществу. Она приносит сосуды с рисом и солому для подстилки реальному «шри» – господину, единому с Брахмой, и не должна говорить об этом дома. Каждый день Алиса надевает белоснежное платье и стоит перед черным экраном в беспросветной тьме, чтобы изучать свою ауру и таким образом диагностировать душевные проблемы.
Синклер описывает новый разговор мужа Алисы Генри Винтерса с Корнелией на ту же тему.
– Мама, – говорит Генри, – мне кажется, Алиса должна уяснить, есть ли что-нибудь ценное для нее в этом любовном деле? Вы, как социалистка, не должны быть шокированы. Я сказал годы назад, что ей нужен развод. Сейчас у нее есть музыкант на роль подходящего мужа, она может зажить счастливой семейной жизнью.
– Но этот человек не будет мужем, Генри!
– Я знаю, но что-то вытягивает ее из семьи. Это мне очевидно еще с тех пор, когда я понял, что не могу быть мужем для Алисы. Несчастье в том, что семья Торнвелл не может принять развод, она предпочитает пребывать в истерике раз в месяц на протяжении двадцати лет. Я не хочу говорить об Алисе, потому что она ваша кровь и плоть…
– Говори, Генри, скажи то, что ты думаешь. Я хочу понять все, что ты хочешь сказать.
– Хорошо, мама, в основном, это все потому, что Алиса не получила сколько-нибудь мозгов. Почему вы не научили ее вашему чувству юмора?
– Ты забываешь, Генри, я не учила. Дом был полон сестер и теток Джошиа, которые всегда знали, что должно быть сделано. Я ждала слишком долго.
– Да, мама, мы все делаем ошибки. Я должен был уделять больше времени моему сыну. Я оставил его матери, пока делал деньги, а теперь у меня слишком много денег, но нет жены, а у сына характер и телосложение, как пастила. Это ли мое вознаграждение за тяжелую работу и причина, чтобы ежедневно ходить по утрам в офис?
– Я знаю, Генри, ты говорил мне это раньше, ты каждый день продолжаешь делать то, что делал днем раньше. Мы все похожи на муравьев, мы делаем то, что делают другие. А когда я пыталась думать за себя, вы решили, что я рехнулась.
– Нет, мама, совсем нет. Я на самом деле восхищаюсь вами. Вы бы слышали, как я вами хвастаюсь в клубах – никто так не восхищается своей тещей. Вы в самом деле – предмет городских толков. Они говорят мне, что вы, наверное, моральный лидер всех большевиков в суде (речь идет о суде по делу Сакко и Ванцетти).
– Они говорят тебе нечто очень глупое, похожее на все другие сказки о защите Сакко и Ванцетти.
Воображаемый замок в Богемии, на который Алиса рассчитывала, надеясь выйти замуж за своего музыканта, развалился. Возможно, кто-то из семьи Торнвелл сказал этому горячему парню, что у Алисы нет собственных денег. Так или иначе, знаменитый артист получил серию концертных предложений в Калифорнии и написал Алисе письмо о ее большой мудрости и своей симпатии. Измученная женщина испытала десяток душевных смертей и уехала в модный санаторий, чтобы лечиться отдыхом и питанием. Немного позднее она попробовала лечебное голодание, а после всего этого – виноградную диету и, наконец, платила тридцать долларов в час за то, чтобы психоаналитик выслушивал ее проблемы.
Эпизод 4. Соблазны молодости нашей. Каждый в семье слышал о «грехах юности» молодого Джошиа, единственного сына Алисы и Генри Винтерса, внука умершего главы семьи – старого Джошиа. Алиса позволяла ему эти грехи и грешки, поскольку он был мужчиной и это было обычным для мужчин. В свое время все они проходили через это, а затем утихомиривались. Но в наши дни девушки тоже делают это, и что могут значить какие-либо этические стандарты, если даже женщины их не придерживаются?
Джошиа приглашен к бабушке Корнелии на обед. Он рассказывает ей, чему научился и чего достиг как студент последнего курса Гарварда. Но он в это время думает о другом. Внук и преемник имени старого губернатора стал виновником и жертвой несчастий, которые обрушились на его респектабельную семью.
А потом Корнелия узнаёт, что какие-то шантажисты застали Джошиа в номере отеля с женщиной. Несомненно, она заманила его туда – это обычная система, по которой действуют шантажисты. Они сделали фотографию, и его отец Генри Винтерс заплатил семьдесят пять тысяч долларов, чтобы замять историю и не дать ей попасть в газеты.
Оказалось, что не один молодой Винтерс стал жертвой шантажистов – некий пожилой миллионер по имени Барбур был вынужден заплатить триста восемьдесят шесть тысяч долларов. Молодого Сирлеса – наследника состояния своего дяди – застали в квартире с двумя девушками и выпотрошили его. Компанию кинодеятелей из Голливуда шантажировали в придорожном ресторане в окрестностях Бостона за дикую вечеринку, и это стоило знаменитостям сто тысяч долларов.
Корнелия сказала – каждый может ожидать таких поступков от подобных людей, но в семье Торнвелл этого не случалось. И когда Джошиа Винтерс еще приходил обедать два или три раза к бабушке, она говорила с ним не об учебных занятиях и не о литературных обществах. Отбросив недоговоренности, которые, как предполагается, должны украшать женщину «голубых кровей», она говорила с парнем простым языком о непроизносимых вещах, таких как «мужчина с мужчиной», и молодой Джошиа, который никогда не ожидал этого от старой леди, краснел до корней волос и выглядел так, как если бы он мог схватить свою шляпу и бежать. Но чуть позднее он освоился и нашел облегчение в обсуждении этой темы с родным человеком. Он был близок к выстрелу в голову и ни ужасное горе его безупречной матери, ни испепеляющие насмешки своего преуспевающего отца не могли ему помочь.
Ему было двадцать два года и к семнадцати он вырос до стандартного роста мужчин Торнвелл – чуть выше метра восьмидесяти, был тощим и сутулым, имел бледное лицо и пальцы, желтые от никотина. Но он обладал наиболее элегантным протяжным гарвардским произношением и полным набором скептицизма и скуки в отношении к делам, о которых он не знал ничего, а равно и к тем, которым Гарвард научил его в полной мере. Его манеры были «правильными», его одежда носила легкую тень неухоженности, а книжные полки в его квартире были покрыты пылью.
Но теперь вся его торжественная позирующая внешность зрелости и опытности схлынула, как личина дешевого актера, и Корнелия противостояла незрелому, тощему, долговязому парню с порочными привычками и болезненным чувством стыда.
– Я дрянь, – сказал он, – но я хочу сказать тебе, что это не только моя ошибка. Отец подшучивал надо мной, он говорил все, кроме того, что я должен съесть порцию цианида. Но ты должна знать бабушка, что и он не святой.
– Я знаю, что он содержит женщину, – сказала Корнелия безжалостно.
– Более того. Существует традиция команды, и отец после окончания университета два года говорил компании, что они должны идти к проституткам, а иначе потеряют мужественность. Церковных прихожан это возмутило, и они отказались, но история продолжалась, и многие парни думали, что он был прав. Теперь, конечно, отец говорит, что я зашел слишком далеко, но кто может измерить? Было тяжелым испытанием узнать так много об обоих. Хочешь, чтобы я поговорил о матери?
– Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.
– Хорошо, у матери сильные чувства, но она недалекая и я получил от нее не так много полезного. Когда мне было около пятнадцати, я услышал ужасную ссору между ней и отцом, они высказали друг другу всю грязь, которую знали. Я стоял за шторой и должен был оставаться за ней, потому что мне было стыдно показать им, что я слышал все с самого начала. Ты знаешь характер матери, у нее есть платонические увлечения, но она не доходит до предела. Отец услышал историю о ней – ее друзья говорили о том, как она ездила в Нью-Йорк с одним из своих поэтов и лежала в его объятиях всю ночь в спальном вагоне, но не рассталась с добродетелью. Отец называл ее всякими плохими словами, и тогда она сказала то, что знала о нем. Это не было для меня особенно полезно, не так ли?