Вечный Робинзон

- Херня всё это, - убеждённо повторял мужик. - Ты жизни не знаешь. Не знаешь, как у нас всё делается. Поработал бы ты у ме­ня; посмотрел, как люди в кессоне вкалывают, тогда бы ина­че рассуждал.

Дискуссия эта, как водилось в советских поездах, шла, конечно, по основному вопросу, вставшему во весь рост в марте 1917-го, и не желающего с той поры садиться: “что такое советская власть и социа­лизм?”

Цинично настроенный оппонент Никиты в этом споре был никем иным, как начальником Волго-донского участка Каспийского Спецуправления подводных и кессонных работ: занимался он тем, что портил природу в одном ряду с совет­скими атомщиками, химиками, мелиораторами и энегетиками. На сей раз он помогал химикам портить воду, собираемую в цимлянском водохранилище гидростроителя­ми. При этом был честен с собой и не мог убедить себя в том, что делает доброе дело; и то, как он это дело делает, то­же не казалось ему образцом, и было очень далеко от чистой идеи социалистического труда. Ему противна была вся эта брехня по радио и в газетах о великих свершениях со­ветского народа, и досадно было на примере Никиты уве­риться, что эта пропаганда, - тем более агрессивная и убеди­тельная, чем далее отстояла она от реальности, - властвует душами. Он, не совсем правильно, объяснял эту силу тем, что люди прячутся от жизни в привилегированных слоях и в спе­циально создаваемых для воспроизводства этих слоев совет­ских “инкубаторах”, производящих не людей, нет, - гомун­кулов! Никита был в его глазах “номенклатурным мальчи­ком”, или, как позже стали говорить, “мажором”, незаинте­ресованным в том, чтобы высовывать нос за свою загородку.

Никита обидно чувствовал эту оценку и, хотя продолжал спорить, понимал, что словами тут не прошибёшь. Раньше бывало, он в бессилии плакал, слушая, как его стар­ший товарищ по цеху и сосед Кострома (кликуха такая) по­носил советскую власть. Костромской его выговор, совсем непривычный для южного уха, невозможно было разобрать. Слышны были только ругательства, ко­торые и делали понятным общий смысл сказанного. На слух же его речь звучала примерно так: Бу-бу-бу, еп твою мать, бу-буббу, еп твою, бу-бу-бу мать…

Теперь повзрослевший Никита не плакал, он готов был принять вызов.

- И поработаю, - решительно сказал Никита.

- Да куда там…, - отмахнулся мужик, которого звали по­просту Толяном, а на службе - Анатолием Иванычем.

- Поработаю, берёшь меня?

- А как же институт? - Анатолий недоверчиво откинулся на спинку стула и, как бы с расстояния, пытливо глядел на Никиту.

- Утрясём, - заверил его Никита.

*

Бригадир кессонщиков завинтил входной люк шлюзовой камеры. Они сидели, скор­чившись, на деревянных банках в железном толстостенном цилиндре, при свете тусклой лампочки, лучи которой без от­ражений впитывались металлом, окрашенным охрой. В ци­линдре, помимо них, ничего не было, - только кран, торча­щий над головами.

- Погружаемся, - сказал бригадир и приоткрыл кран. За­шипел, выходя из крана, воздух, - тёплый, пахнущий рези­ной.

- Новички, зажимайте нос пальцами, вот так, - показал он, - и отстреливайте уши. Ясно?

Никита надулся, толкая воздух в зажатые ноздри. В ушах и правда “стрельнуло”, давящая тупая боль в правом ухе от­ступила. Потом опять глухота, будто вода налилась в уши, - как бывало при глубоком нырке. Ещё напор в зажатый пальцами нос, и - щелчки, поочередно: сначала в левом ухе, потом в правом.

Позже, Никита использовал этот способ при полётах на реактивных лайнерах.

Теперь же, он так увлекся процессом “отстреливания”, что не заметил, как у товарища, сидящего рядом, с которым они вместе нанимались на работу в кессон, - Никита из принципа, а Миша, потому что пришёл из зоны, - пошла но­сом кровь.

Они вместе проходили медкомиссию в городской поли­клинике по направлениям, размашисто подписанным Толяном; оба были признаны годными для работы при избыточ­ном давлении до 2,5 ати. Там они и познакомились. Его зва­ли Мишей, и он удивительно походил на старого приятеля Никиты Мишу Лысухина, - так что Никите порой казалось, что произошла удивительная трансформация пространства-времени, и Миша Лысухин чудесным образом пе­ренёсся из прошлой заводской жизни Никиты в нынеш­нюю.

Здесь вообще оказалось много пришельцев из мира детст­ва. Взять, например, катер, на котором их возили на работу к самому концу длинной насыпной косы, выдававшейся в море на добрую версту или даже больше. Никита не мог избавить­ся от ощущения, что он уже бывал на палубе этого катера. Номер его (и вместе имя) МК 350 был ему тоже ой как зна­ком. Никита боялся поверить своим интуициям и осторожно, избегая возможности насмешки, осведомился у капитана, откуда этот катер? Каково же было его радостное удивление, когда он узнал, что катер и точно пригнан сюда из Петров­ского порта. Люди тоже были ему как будто знакомы: они так напоминали ему тех, с кем бок о бок работал он на заво­де. Люди добротные, видавшие виды, не трепачи, и добрые к Никите, который единственный не имел ещё судимости; все остальные - бывшие ЗК, строившие здесь канал Волга-Дон. (Начальник, бухгалтер и секретарша - не в счёт).

Миша тоже сидел, хотя и не во времена строительства канала, и по другим статьям… Сию же минуту он опять же сидел, но уже в прямом смысле слова, запрокинув голову и зажав нос рукой: по пальцам его стекала кровь, капая на бурую робу. Бригадир скоман­довал “подъём”; закрыл впускной кран и приоткрыл выпу­скной: лишний воздух стало выдавливать в атмосферу. Те­перь уши “стреляли” самостоятельно. “Зевайте, зевайте!” восклицал бригадир.

“Погрузиться” успели неглубоко, так что и “поднялись” быстро, без риска схватить “заломай”. Неудачника Мишу высадили из шлюза. Никита не чувствовал жалости к Мише, но ощущал гордость за себя, - что его сосуды оказались по­крепче. Между тем, вновь задраили люк изнутри, и всё нача­лось с начала.

“Погружение” длилось около часу. Бригадир поглядывал на манометр. Когда стрелка подошла к отметке 2,5 ати, что соответствовало глубине в двадцать пять метров под уров­нем моря, и шипение в кране ослабело, а затем и вовсе за­тихло, он закрыл кран и повернул рычаги запоров на шахт­ном люке; попробовал толкнуть дверь, та послушно отошла, не придавливаемая более избыточным воздухом изнутри. За дверью зияла тьма. Никита, всю жизнь боявшийся высоты и темноты, полез бесстрашно первым, не зная толком, что там. Отдаю должное его задору, но он сильно рисковал: под ним была шахта (а попросту, железная труба), соединявшая шлюз с кессонной камерой; и длина её была не много ни мало, но 25 метров. Никаких страховок от падения в эту трубу не было предусмотрено. Его руки и ноги в резиновых сапогах нащу­пали в кромешной тьме грязные, с насохшей на них глиной, железные скобы, приваренные к стенке трубы, и он начал спускаться по ним. Тьма была полной, фонарика на каске у Никиты не было, - как не было такового и ни у кого из кес­сонщиков (это вам не кино!). Он двигался ощупью, но хват­ко. Сверху по каске шлёпали комья глины от чьих-то сапог, опиравшихся о скобы двумя метрами выше. Спуск длился долго, - так показалось Никите, - этажей девять, не меньше.

Наконец труба кончилась, и нога Никиты повисла в воз­духе. Он подался ещё вниз и нащупал подошвой резинового сапога скользкий склон; вылез из трубы и оказался в тускло освещенном низковольтными лампами накаливания про­странстве, зажатом между глинистым дном моря и бетонным дном колодца насосной станции, которую они в это дно заглубляли. Щель была столь тесной, что не везде можно было выпрямиться. Из бетонного “потолка” торчали ребристые арматурины. Ударившись об одну из них, Никита с одобрением подумал о каске на голове.

Один за другим вылезли из трубы и остальные кессонщи­ки и пошли гуськом по окружности колодца, по узкой тро­пинке, протоптанной в скользком глиняном склоне. От цен­тральной пнеобразной глыбы грунта, на которую опиралась тысячетонная масса колодца, их отделял ров, на дне которо­го стояла жижа цвета серы. По концам двух диаметров ко­лодца стояли на отрытых в склоне площадках гидропушки, или “мониторы”, режущими струями которых подмывалась порода, подпирающая колодец, - в результате тот садился под собственным весом, в то время как сверху его наращива­ли бетонщики. Подмывать нужно было осторожно и равно­мерно, иначе колодец мог резко осесть или накрениться и придавить всех, кто находился под ним.